Сергей Герасимов - Шаги за спиной
– Нет нигде.
– Некогда ждать. Ничего с твоим Мурзиком не случится.
– Еще немного.
Двое снова зашли.
«Кис-кис»– позвал Валерий и котенок мявкнул. Ага, вот он где. Ну, поищите, поищите. Котенок был мягким, теплым, но царапучим. Избаловали. Котенок мяукнул снова и стал вырываться из рук.
– Ладно, иди, – прошептал Валерий и бросил его в траву.
Человек в плаще уже был на крыльце. Взялся за ручку двери, огляделся. Вошел. Теперь все. Можно даже не ждать пока выключат свет, боковая стена все равно темная. Вон то окно.
Одно из трех темных. А если там кто-то спит?
Он решил постучать вначале. Если никто не подойдет к окну, то можно будет начинать. Тук-тук-тук… Никого нет. Еще раз попробуем… Тук-тук-тук… Точно, никого нет. Он вынул стеклорез из сумочки, специально приготовленной так, чтобы было легко доставать и класть, не глядя, мелкие предметы.
Что это?
Включились еще два прожектора.
Валерий упал на колени. Что-то происходило у входа, но вход был невидим отсюда, от боковой стены. Зачем включили столько света? А вдруг меня заметили? Но ведь темно? А если инфракрасные лучи? Он стал отползать к задней стене. Задняя стена глухая. Там быстро пробежать и недалеко веревка. Это слишком опасно. Но должно ведь повезти.
Показался человек с собакой. Собака молча тянула поводок, тянула в правильном направлении.
– Джек, постой.
Человек не без труда подтянул пса и отстегнул поводок. Я сплю и вижу сон, – подумал Валерий, – это только сон, этого не может быть. Эта собака больше меня, если сравнивать по весу. О чем я снова думаю?!! Нужно убегать. Собака двигалась прыжками, огромная и в движении похожая на гепарда.
– Ааа!!! – закричал Валерий и бросился бежать. Стена, потом еще стена, потом еще метров десять, два поворота на пути. Бесполезно.
69
О, деревня! Мы, городские жители, никогда не постигнем твоих тайн и прелестей. Никогда не поймем как можно быть счастливым без театров, тусовок, стадионов и огненных реклам (к тому же, работая с утра до вечера почти за бесплатно); никогда не увидим твоего настоящего лица.
Никита родился в деревне. Деревня называлась Малиновка и плавала где-то в бескрайних черноземных океанах. Сознание пробуждалось медленно – он помнил старшего брата, ушедшего в город и исчезнувшего, помнил некрасивую мать с ухватами и кочергой – всегда в работе, но не помнил первого класса.
Вообще не помнил себя раньше десяти лет. Говорили, что его отец пил, а оттого и сын родился таким. До четвертого класса он не знал букв.
Однажды поехали в город. Тот город был ненастоящим, но тогда казался центром мира. В городе жило несколько тысяч человек, по улицам ездили машины одна за одной, на углах стояли киоски и в киосках продавались разные мелочи; магазин был не один, как в Малиновке; магазины были на каждой улице.
Были даже разные магазины – в одних продавали хлеб а в других книжки. До чего же слабое существо человек, и сильное одновременно: он может выжить во льдах и в пустыне, пережить шторма, наводнения и войны, остаться чистым среди грязи или не поддаться соблазну ради своих пустых миражей, но соломинка ломает ему спину, он тонет в капле и пылинка сбивает его с ног. Мы рождаемся на свет случайно и умираем случайно, и все важное, что происходит с нами, настолько случайно, что просто не могло произойти. Но вот, все же произошло.
Мать была одета по-праздничному и несла в руке булку хлеба. Маленький Никита плелся сзади, оглядываяь на вывески без малейшего желания их прочесть. Они подошли к автобусной остановке. Здесь же стояла старушка с маленькой девочкой.
– Сколько будет трижды восемь? – спрашивала старушка.
– Тридцать восемь, нет, двадцать четыре! – отвечала девочка со счастливыми, невидящими глазами.
– А сколько будет семью семь минут семь?
– О чем они говорят? – спросил Никита.
– Бабушка спрашивает таблицу умножения, – ответила мать.
И все. И больше ничего не было. Этой ночью Никита увидел во сне счастливые глаза той девочки. У него тоже бывали счастливые глаза, но ведь не такие счастливые.
А на следующий день в школе была комиссия, посвященная специально Никите. Приехали два врача из города. Их решение было известно заранее. Для того и ездили в город Никита с матерью, чтобы купить новую рубашку. Не годится ведь в дальний путь к новым людям и в старой рубашке.
Первым делом учителя рассказали о полной неспособности Никиты ко всякого рода учебе. Никита сидел и улыбался.
– А сколько у петуха ног? – спросила одна из врачей.
– Это некорректный вопрос, – ответила другая, – он ведь вырос в деревне.
– Две ноги, – ответил Никита и продолжал улыбаться.
– А ты хочешь учиться? – спросила врач.
Никита не ответил. Он не знал, чего он хочет.
– Ну, учиться, учить, изучать правила, математику, алфавит, таблицу умножения…
– Да! – встрепенулся Никита, – я очень хочу. Трижды восемь – двадцать четыре.
Вопрос был решен и Никита остался в обычной школе к тотальному негодованию учителей. Он действительно начал учиться и старался, как мог. Сознание пробуждалось. Со временем он понял, что те вещи, которые даются его сверстникам легко, требуют он него почти непосильного напряжения. Но непосильное напряжение – это было именно то, что нравилось Никите. Он любил приподнимать телегу за колесо, запрягаться в плуг вместо лошади, тянуть санки с детьми на гору. Одноклассники почтительно щупали его мускулы и просили пощупать еще. Девочкам было наплевать на мускулы, девочкам нравились умные, смелые и рукастые.
Однажды Никита пробовал писать стихи. Это было так же стыдно и так же непреодолимо притягательно, как подсматривать за девочками в физкультурной раздевалке. Но как-то новая учительница пришла к нему домой и чуть было не увидела листочек со стихами. С той поры Никита перестал писать стихи. А стихи все были про счастливую любовь, про очень счастливую.
Ему нравилась деревня. Он любил плавать в весеннем, насквозь холодном пруду, в котором только гуси и плавают.
Любил собирать грибы, которых было много, хоть косой коси – грибы по утверждению врачей, были ядовитыми, но Никита собирал, чистил, жарил и ел, и ничего с ним не случалось.
Любил, зори, лягушек, покосы, просторы, овраги и трактора, любил гонять зайцев, выпрыгивающих из высокой травы и скачущих как на пружинках, любил кормить свиней и мечтал работать на свиноферме. Но вышло иначе.
Из всех видов спорта в Малиновке был известен лишь баскетбол и вольная борьба. В баскетбол Никита играть не умел (это же немыслимо – закинуть такой большой мяч в такую маленькую сеточку), но вот борьба… Вскоре в деревне не осталось ни одного взрослого человека, который смог бы победить Никиту. Об этом прознал председатель и Никиту отправили в город, в спортинтернат, защищать честь Малиновки.
В спортинтернате мальчики жили голодно и сами по себе, – без святого, доброго и вечного. Именно здесь Никита научился драться: вначале до крови, потом до отключки, потом до чего угодно, по желанию. Здесь поощрядись любие зверские наклонности – чтобы создать настоящих бойцов. Девочек, вина, отдыха – всего этого не было. Раза два Никите устраивали темную, но потом отстали: боли он не боялся, но был силен и злопамятен. Так считали все, но он был не злопамятен, а прост. Однажды загоревшееся чувство не гасло со временем и не мерцало под действием ежедневных перепетий, как то бывает у большинствоа людей, а горело ровным и ясным огнем. Он не прощал обидчиков, потому что не умел прощать, и не забывал добра, потому что не умел забывать добро. Любое чувство застревало в нем как заноза. «Смотри, – говорил тренер, – так ты пропадешь. Если не сможешь взять свою дурость в кулак, она возьмет в кулак тебя.» Любые эмоции он называл дуростью, не терпел книг, фильмов, красивых слов и музыки, даже военной.
В первый же день было поставлено условие учиться не хуже других, и Никита стал учиться. Он был очень послушен.
Через два года Никиту заметили и он переехал в настоящий большой город и занялся настоящим большим спортом. С удивлением он заметил, что сознание пробудилось полностью и, несмотря на явно большие способности других, он этих других перегнал в прочности и широте знаний. Особенно в прочности –
Никита, как и все люди, недалекие, но доходящие до всего своим умом, очень дорожил своими знаниями. Переубедить его было почти невозможно. Заставить – невозможно вообще. Поэтому Никиту просили – он любил выполнять просьбы, чувствуя при этом собственную значительность. Он был близок к тому, чтобы стать чемпионом города, но уже начинались интриги, отчасти из зависти, отчасти из страха. С ним не хотели тренироваться – увлекшись, он слишком ломал своего партнера; с ним не хотели встречаться на ковре – на ковре он увлекался еще сильнее.
Однажды он сломал бедро своему противнику и был дисквалифицирован за умышленное нанесение телесных повреждений средней тяжести. На том и закончилась его карьера.
