Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..
– Я как-то на севере Камчатки охотничал, в притундровой зоне уже… Однажды на выдру да на росомаху капканы снарядил. На выдру – по порядку. А на росомаху – со злости. Столько она мне пакостей сделала… Так вот, на неё я большой наладил, чтоб наверняка не смогла из него уйти. Дуги едва разомкнул, когда настраживал. Ещё подумал: «Не дай бог, сорвётся – руку перешибёт».
Ну, насторожил. Проволокой к берёзовому стволу, сантиметров в десять толщиной, капкан прикрутил…
Через недельку прихожу на место – берёза невысоко от основания перегрызена, и петля проволочная с неё снята. Кругом следы росомахи. Капкан, судя по следам, у неё на передней лапе болтается. С ним она в тундру и подалась… Пошёл по следу, а он меня к берегу реки, у которого я под крутяком, на выдру капкан поставил, в аккурат и привёл. Попавшийся в капкан зверёк из него просто выдран. Часть головы только в сомкнутых дугах осталась. «Хорошо, – думаю, – если она на неё уже на мёртвую набрела, а если ещё живую из капкана рвала? Жуть!..»
Часа через два – на лыжах был, ходко шёл – почти догнал беглянку. Гляжу, вдали маячит и – точно, топает, припадая на переднюю левую лапу, с капканом на ней. А в зубах выдру тащит – про запас. Чтобы где-то в укромном месте потом сожрать. А там глядишь и лапа передавленная отмёрзнет. Она от ненужной ноши и освободится. С культёй будет жить. И ещё хитрее станет…
Бывало, если одним пальцем, а не кистью целиком, попадётся – отгрызает его и уходит…
Пакостный, конечно, зверь – росомаха, но жажда жизни у неё – огромная. И уважение к такому зверю невольно возникает…
Ваня ещё что-то хотел сказать, но только глубоко вздохнул и замолчал. Может быть, потому, что мы уже подошли к дому.
Окна нашей комнаты были темны – до глянцевой черноты. Значит, Серёга – дрыхнет. Да и немудрено – время уверенно шагнуло за полночь.
Странно, но почему-то вспомнился вдруг ещё один эпизод, связанный с Мухеном. Правда, это было уже весной, после промысла.
Я сидел на высоком сухом, прогретом мартовским солнцем крыльце дома, стоящего у самой околицы посёлка, и с наслаждением читал повесть Куприна «Поединок»…
От близкого скотного двора тянуло вытаявшей кое-где соломой и оттаявшим конским навозом. Да и сам я чувствовал, что начинаю окончательно выздоравливать от своей любви, как от тяжёлой, затяжной болезни. Становясь от этого грубее, черствее, но и – прочнее зато…
Читая книгу, я испытывал неизъяснимое наслаждение от так прекрасно описанных чувств офицера провинциального гарнизона к замужней женщине. И в то же время мне было жаль поручика Ромашина, как в омут, с головой, погружающегося в свою трагическую любовь. В таком скучном, может быть, даже скучнее Мухена, уездном городишке…
Дело близилось к развязке… Однако мне не хотелось в такой светлый ярко-синий день дочитывать повесть до конца, то есть до дуэли, на которой Ромашин погибнет. Я не знал тогда этого наверняка, но предчувствовал…
Закрыв книгу, ещё немного посидел на крыльце, вдыхая едва уловимые, но чувствительные уже весенние запахи, идущие с реки. Прикрыв глаза, подставил послеобеденному солнцу, под его едва ещё уловимое тепло, лицо…
Из двери лишь кое-где сохранившей стёкла терраски выглянул Серёга Мухин. Он туда-сюда повертел головой, словно носом ловил направление ветра, и неожиданно предложил мне:
– Сбегал бы ты, Олег, вместо того, чтобы нежиться на солнце, вон в тот осинничек. – Он указал на частый, тянущийся ввысь, тонкомерный лесок на другом берегу реки. – Я там вчера заячьих следов целые тропы под вечер видел. Может, добудешь к ужину мясца. «Мелкашку» мою можешь взять – она хорошо пристреляна. А не добудешь – снова будем гречку есть, – пригрозил он.
Угроза его была существенной, поскольку кашу мы варили на воде, и елась она безо всякого удовольствия.
Я зашел в дом. Положил взятую в местной библиотеке книгу под подушку на своей кровати, застеленной суконным серым одеялом. Взял Серёгину – действительно хорошую – винтовку, и отправился в указанный лесок. Скорее даже не поохотиться, а просто побродить в одиночестве, понянчить эту приятную грусть, навеянную чтением…
Лёд на реке был уже рыхловатый, пористый, влажно-серый, просевший в середине, но всё ещё крепкий.
Перейдя неширокую реку, я поднялся на взгорок и очутился в стройном, почти одновозрастном и вблизи – не таком уж частом, осиннике, с гладкими, сантиметров в десять – пятнадцать толщиной, зеленоватыми стволами. Каждое дерево спешило обогнать в росте соседнее и потому изо всех сил тянулось к солнцу, к прозрачно-голубой синеве небес, взбивая в молочный коктейль своими тонкими и гибкими вершинами проплывающие мимо облака.
Углубившись в этот прозрачный, насквозь продуваемый лесок, почти лишённый солидных деревьев и кустарника, на одной из прогалинок, за старым полусгнившим толстым пнём, я заметил торчащие уши зайца. А приглядевшись как следует, обнаружил и видимую, малую часть его согбенной спины. Он всё ещё был в зимней, хотя уже и грязновато-серой, а не ровнёхонько белой, шубке.
Заяц был чем-то сильно увлечён. По-видимому, он с аппетитом грыз за своим укрытием какое-то лакомство, о чём говорило благодушное, время от времени, подрагивание белого помпона его хвоста, выглядывающего сбоку пня.
Собственно говоря, теперь уже один только хвост и был мне виден. Даже уши зайца исчезли за пнём… Тут-то я и припомнил рассказ деда Нормайкина об охоте на зайца именно в таких условиях, тем более, что солнце неумолимо клонилось к закату, и в лесу становилось сумеречно. Значит, медлить было нельзя.
Суть же рассказа Нормайкина сводилась к следующему:
– Если заяц чем-то сильно увлечён, а ты подошёл к нему с наветренной стороны и он тебя не чует, надеясь только на слух, – говорил дед, широко раскрыв глаза, но с лукавой улыбкой, – надо, обнаружив такого косого, стоять очень тихо, не шелохнувшись, а изготовившись к выстрелу, – громко свистнуть! Заяц от неожиданности вытягивается столбиком, подобно суслику в степи. И замирает так на несколько секунд, сидя на задних лапах. В это время он, ошарашенный пронзительным звуком, не соображает, что происходит вокруг. Тут его и стреляй без промедления. Ведь он у тебя как на ладони.
Вспомнив эту, скорее всего, байку, я аккуратно снял с плеча «мелкашку», не спеша подвёл мушку чуть выше ровного среза пня. Именно в то место, где, по моим расчетам, после лихого свиста, должно было показаться туловище и голова зайца. Сложил губы трубочкой и… из моих замёрзших губ (под вечер стремительно похолодало) вместо оглушительного посвиста Соловья-Разбойника раздалось какое-то невнятное, негромкое шипение, скорее похожее на старческий пук, чем на молодецкий свист.
Заяц, не показавшись над пнём, вскинул над ним свои уши, развёрнутые в мою сторону А через мгновение и они, и видимый мне хвост исчезли за укрытием. И уже далеко за пнём, который, как зубец средневековой башни, какое-то время скрывал от меня резвого бегуна, я увидел со всех ног улепётывающего прочь крупного зайца. Он, слегка пригнувшись и сильно отталкиваясь от земли задними ногами, стремительно скрылся, будто растворился меж стволов.
Стрелять ему вдогон я не стал. Да, скорее всего, это было и бесполезно… Со стороны данная ситуация выглядела, пожалуй, довольно комично. Незадачливый, оторопевший охотник и перехитривший его зайчишка…
Я улыбнулся и постарался убедить себя в том, что гречневая каша гораздо полезней для здоровья, чем мясо. Ведь в ней так много железа, столь необходимого крови.
Вскинув на плечо винтовку, довольный собой и зайцем, я отправился домой.
Честно говоря, радуясь тому, что наш «поединок» с зайчишкой окончился именно так, бескровно…»
* * *В жаркой, чисто отскобленной, небольшенькой бане, лёжа на верхнем полке и блаженно покряхтывая на светлых прогретых досках, в ритме чередующихся, плавных и резких, ударов двух берёзовых веников, которыми дед Нормайкин охаживал Юрку, тот сообщил (едва развернув голову ко мне) пунктирно, между: «Ух! Ах! Ох! Хо-ро-шо! Здо-ро-во!», что вер-то-лёт при-дёт за нами лишь через не-де-лю…»
Об этом он узнал из радиограммы, пришедшей на метеостанцию. В ней же говорилось и о том, что к определённому «предварительно оговорённому сроку мы должны быть полностью готовы и ожидать машину на метеостанции, о вылете которой в Гроссевичи нам будет сообщено дополнительно». В случае непредвиденных обстоятельств мы о них будем также заранее извещены.
Усевшись на полке, Юрка весело, перед тем как выскочить в предбанник, подобно пробке из бутылки шампанского, закончил:
– Так что, будь готов, Игорёк!
– Всегда готов! – в тон и во след ему, как «юный пионэр», отчеканил я.
– А чё вам не быть готовыми-то, – подал свой голос Нормайкин, азартно нахлёстывающий веником теперь уже себя. – Нищему собраться – только подпоясаться, – довольно хохотнул он, в очередной раз припечатывая веник к пояснице, потом к пяткам, икрам ног, бёдрам, к тому, что находится со стороны спины, выше них. Дважды, по разу на каждую, розовую от такого массажа, ягодицу, добираясь до самого верха: шеи и ключиц. И снова – снизу вверх и сверху вниз…
