Вячеслав Сухнев - Встретимся в раю
Спал педантичный молодой человек, хозяин дачи на Богучарской улице. На аккуратной сухой голове молодого человека покоилась волосяная сетка, а на прикроватном столике лежал томик Плутарха, заложенный шелковой ленточкой. Спал в сарайчике и страшный мастифф, подрыгивая толстыми лапами и повизгивая от возбуждения, — во сне ему привели молодую игривую суку, которую он как-то видел в чужой машине возле хозяйской дачи.
Перед дежурством спал Альберт Шемякин. Во сне он видел огромный крест на лысой горе, сожженной зноем, а на кресте — распятого. Задыхаясь и оступаясь на камнях, Шемякин медленно поднимался к изножию креста. Все ближе и ближе распятие, вот уж и тень деревянных крыл пала на Шемякина. Он поднял взор и проснулся от ужаса, ибо в распятом без труда узнал себя. Не зажигая света, Шемякин некоторое время бесцельно слонялся по молчащей пустой квартире, а потом вышел на балкон, ежась от ночной свежести. Далеко на горизонте поднимались в призрачное небо два белых цилиндра. «На горе Арарат растет красный виноград», — забормотал Шемякин детскую присказку — логопед когда-то заставлял повторять ее до одурения, чтобы прошла картавость. А при чем тут Арарат, подумал Шемякин. И вспомнил о Марии.
О Марии… Горело одинокое окно на семнадцатом этаже — почти напротив темных окон Зотова. Мария курила на кухне, гоняя ладошкой дым. Открыла было фрамугу — и сразу же сладковатая вонь проникла с улицы. Лучше уж пусть табаком пахнет, подумала Мария, захлопывая окно.
После встречи с газетчиками она поехала к дяде Сергею. И пока рассказывала о своих новостях, незаметно уснула — прямо в кресле возле маминой кровати. Очнулась от тишины и тревоги. Мать спала покойно, ночник бросал слабый свет на ее запавший рот. Мария сбросила плед, которым ее прикрыли, и склонилась над матерью. Лишь уловив тихое и медленное дыхание, она отправилась на кухню и дала немножко воли слезам. А потом ужаснулась: полночь, а она не звонила Рыбникову. К счастью, первый заместитель главного редактора «Вестника» был еще на месте. Он успокоил: статья стоит в номере, начали печатать тираж. Утром Мария может заехать в концерн, у охранника оставят конверт с двумя экземплярами еженедельника.
Она повесила трубку и подумала: чем кончится для Шемякина, для нее, для всех ребят, причастных к статье, этот прорвавшийся на свет крик об опасности? «Космоатом» не любит, когда из его бронированных дверей выносят секреты.
Мария не заметила, как вошел дядя — мятый со сна, в старой пижаме, лопнувшей под мышками. Он сел напротив, растер лицо руками:
— Ты бы бросала курить, а? И так неважно выглядишь… Да еще такая дорога… Тебе нужно больше отдыхать! А то сорвалась, как будто тут…
— Дядя! — вспыхнула Мария. — Сколько можно об одном и том же! Ты становишься несносным, как баба Сима.
Они улыбнулись, вспомнив бабу Симу из угловой квартиры, которая ворчала и бранилась круглые сутки.
— Видишь ли, — грустно сказал Сергей Иванович, — мне стыдно, что я, никому не нужный старик… Сам ничего не могу и у тебя гирей на ногах… Из-за нас с матерью просидишь, боюсь, в девках до седых волос.
— Давай лучше чаю попьем, — сказала Мария. — Ты же знаешь, я не могу выйти замуж, пока не кончится контракт. Не заводи больше таких разговоров!
— Ладно, — примирительно сказал Сергей Иванович. — Больше не буду. А чай-то — настоящий «липтон»! Неужели у вас еще можно его купить? Не обижайся, но мне хочется, чтоб у тебя все было хорошо, все как у нормальных людей.
— Вылитая баба Сима, — вздохнула Мария. — Где они, нормальные люди? Разве только на каком-нибудь острове… Кстати, мне в Сибири работу предлагают после контракта. Вас с собой заберу.
— Куда? — прищурился Сергей Иванович. — И зачем… Старых людей с места трогать нельзя. Матери надо операцию делать. А в Сибири твоей и врачей-то нет.
— Ох, дядя Сережа, — поднялась за чашками Мария. — Ты до сих пор живешь… словно в период становления рабочего движения. Или при декабристах, когда они Герцена будили! Хочу, чтобы ты к мысли о переезде привык, при всем своем упрямстве. Не все ли тебе равно, где машины сторожить?
— Мне уже сегодня говорили, что из времени выпал, — с обидой сказал Сергей Иванович. — Не помню кто… Да, Зотов и говорил, Константин Петрович, есть тут у нас такой молодой конформист.
— Я его видела, — сказала Мария. — Он просил передать тебе, что был не прав. А в чем, не сказал.
— В том и не прав! И он не прав, и ты.
Рыбников говорил с Марией по телефону уже на ходу, бросая в кейс свежие экземпляры «Вестника». А вскоре он сидел в большом строгом кабинете с зашторенными окнами — в старом особняке на Патриарших прудах, чудом уцелевшем после реконструкции столицы в конце двадцатого века. Развалившись в древнем кожаном кресле, с трудом сдерживая зевоту, Николай Павлович прихлебывал из саксонской чашки крепчайший кофе и наблюдал за Стариком, который внимательно читал статью в «Вестнике».
Несмотря на свои почти восемьдесят лет, Старик, восседавший за вычурным письменным столом, был еще очень крепок. И Рыбников, глядя на резкие движения, с которыми Старик делал пометки на полях газеты, думал: наверное, полвека политической деятельности — лучшее средство против старости. Не раз и не два Старик падал, преданный вчерашними товарищами по партии, но снова и снова, будто Ивашка-неваляшка, поднимался, отряхивался от грязи и бросался в самую гущу потасовки. Когда-то Старик руководил крупнейшими региональными организациями компартии, а потом из нее эффектно вышел и основал собственную, с программой из популистских лозунгов и призывов к возрождению хозяйственных и нравственных народных традиций. Одно время, когда Россия была только зависимой республикой в составе Союза, Старик возглавлял законодательные комиссии Верховного Совета и в этом качестве всемерно способствовал развалу империи. В новом государстве он недолго работал премьером, но не ужился с хваткими молодыми деятелями. Нынешний российский президент в первый год своего правления сделал все, чтобы убрать Старика с политической арены, — он не хотел терпеть рядом сильную личность. «Отдыхай, в политику я тебя больше не пущу», — якобы сказал президент. «Посмотрим», — якобы сказал Старик.
Рыбников поглядывал на крупное мясистое лицо с перебитым, как у боксера или у каторжника, носом, на седой непокорный чубчик и жесткую щетку усов, поглядывал на Старика и думал, что неблагодарный сопляк из Кремля до сих пор его боится, — недаром вокруг резиденции отставного премьера толчется столько филеров, плюнуть некуда… Плотные ребята в свободной одежонке выглядывали чуть ли не из каждого подъезда по всему Ермолаевскому переулку — бывшей улице Жолтовского. Машину Рыбникова, конечно, уже засекли, хоть он и бросил ее на Спиридоньевской. Впрочем, СГБ и так знает о контактах Рыбникова со Стариком. Ничего не поделаешь — либо грудь в крестах, либо голова в кустах…
— Неплохо, — сказал наконец Старик, снимая очки. — Неплохо…
Голос у него был зычный, чуть скрипучий, привыкший без всяких матюгальников перекрикивать оппонентов на сборищах.
— Соли на хвост «Космоатому» насыпали… Но в нашем положении, Рыбников, надо идти до конца, не миндальничать. А ты, голубь, мое задание так и не выполнил! Я просил, если помнишь, лягнуть нашего кремлевского мечтателя. В редакционном послесловии к статье просто необходимо было написать: «Космоатом» выходит из-под контроля всех институтов власти, в том числе и Президентского совета, и самого президента. А это чревато созданием непредсказуемых структур и ситуаций. Вопрос: нужны ли нам в обстановке экономической и социальной нестабильности такие структуры, с одной стороны, и нужны ли нам руководители, которые не могут контролировать ситуацию, с другой стороны?
— Я так и написал, — не моргнув глазом сказал Рыбников. — Однако в полосу не влезло. Тут, видите ли, набор и так мелковат — семь с половиной пунктов, если мерить по-старому… У нас же основной набор — восемь пунктов. Иначе трудно читать, подписчики жалуются. Кроме того, по полиграфическим условиям…
И Николай Павлович долго объяснял, почему не смог поставить редакционное заключение. Старик терпеливо его выслушал и усмехнулся:
— Брешешь ты, Рыбников, кожей чувствую… Я тебя понимаю! После того как «Вестник» гавкнет на президента, завтра же в редакцию нагрянут шакалы из налогового управления. Просто так, с плановой проверкой. Найдут десятку, сокрытую от налога, и приостановят издание… Верно? Ну, так и скажи, что в штаны наложил. А то сидит тут, едрена мать, семь пуков, восемь пуков…
Рыбников сделал лицо незаслуженно обиженного человека, а сам подумал: если такой умный, куда же меня толкал! Президент у нас нравный, не любит, когда по мозолям ходят… Зачем ему лишний раз напоминать, что он не контролирует ситуацию? И не только в «Космоатоме».
