Бахыт Кенжеев - Золото гоблинов

– В России по-прежнему мочатся в лифтах? – осведомилась Жозефина, словно услыхав мои мысли, но как-то уж слишком грубо.

Даша, игравшая с плюшевым кенгуру рядом со мною, расхохоталась.

– Так не бывает,- сказала она.- В лифтах не писают.

– Всякое бывает, душа моя,- кротко заметил АТ.

– Почему ты так редко звонил? – Голос Жозефины был таким же напряженным, как и раньше.

– Разговор надо заказывать за два дня,- вмешался я примирительно, а у нас такая работа, что невозможно предсказать, будешь ли в этот час у телефона.

– Анри, вы мне позволите поговорить с мужем? Я вам, конечно, очень благодарна за машину, но вопрос был задан не вам.

Ох, Жозефина, Жозефина, подумал я, угораздил же тебя черт связаться со своим милым! Добро еще был он ручным эмигрантиком, в меру сил тосковал по родине, сочинял свои песенки, а теперь -кранты! – щуку бросили в реку, или как там в басне Крылова. Впрочем, не таковы ли все женщины? Влюбляются в птиц вольных, а потом сажают их в клетку. А еслисовсем честно: не таковы ли мы все?

– Ваша работа мне известна,- ярилась женщина за рулем,-коммерция, род деятельности, ниже которого только проституция. Много продали оленьих пенисов и красной ртути?

– Я привез денег,- сказал ошеломленный АТ.- Верлин оказался щедрее, чем я ожидал, и выплачивал нам командировочные. Почти все сэкономлено. Плюс премия. Ты не представляешь, насколько дешева жизнь в сегодняшней Москве. То есть почти ничего нет в продаже, но уж если есть, то за сущие гроши. Я купил Даше велосипед. Он у меня в багаже. Анри обещал помочь со сборкой.

– Пытаешься нас купить?

– Люди не продаются,- вставила Даша. Кажется, она уже начала беспокоиться.- А за велосипед спасибо. Двухколесный?

– Ага. С тренировочными колесами сзади. Когда научишься кататься, мы их снимем, и станет настоящий, как у взрослых.

Вдалеке, на склоне горы, уже вставало серо-зеленое здание собора Святого Иосифа. Мне хотелось спать. Кроме того, я злился на Жозефину. В конце концов всему есть свои пределы, думал я, несправедливо забыв о многочисленных барышнях, забредавших в нашу квартиру на Савеловском послушать эллоны, а затем в меру девичьих возможностей отблагодарить приезжую знаменитость. Не может быть, чтобы она об этом не догадывалась.

Время действия моих воспоминаний совпадает с трудным периодом в истории России, которому посвящены дюжины книг, принадлежащих авторам существенно более талантливым, чем я. Что я видел в конце концов? Офис "Канадского золота"? Экзотерические вечеринки? Убожество магазинов? За окнами квартиры на Савеловском, где мы с АТ проводили примерно каждый третий месяц, иногда пересекаясь только частично, разворачивалась небывалая драма, вышедшая далеко за границы "перестройки" и "гласности". В столицах губерний разгоняли демонстрации и захватывали телецентры, в газетах и журналах кипели страсти сначала вокруг Сталина, потом вокруг Ленина, потом вокруг идеи коммунизма как таковой. Но и АТ с товарищами, и самому мне все это казалось естественным и необратимым выздоровлением после затянувшейся на семьдесят лет болезни. Кто мог предположить, что в конце августа реклама "Пепси-колы" по телевизору сменится "Лебединым озером", а потом на экран вылезет ублюдок с трясущимися руками и начнет нести напыщенное советское вранье? Вначале я перепугался до смерти. Впрочем, ясчел своим долгом утешить своих друзей.

– Народ их сметет, и не из любви к демократии, ребята,- говорил я собравшимся у нас на квартире аэдам,- нет, для этого требуется, чтобы сменилось минимум два поколения. Но из любви к бананам на улицах и спирту "Ройял" в каждом киоске.

– В нем примесь метанола,- сказал Ртищев.

– Ну да, а в вашем сучке производства Ижорской птицефабрики содержится только чистый нектар,- осадил его я.- Я в философском плане говорю. Так что не ходили бы вы на эти пресловутые баррикады. Inter arma Musae silent*. Пристрелят, не дай Бог, а вы еще нужны этой стране.

– А вы сами боитесь, да? – спросил Ртищев.

– Просто не нахожу нужным. Вдобавок, если меня отловят ваши путчисты, может начаться международный скандал. Запишут в наемники, например. Во всяком случае, канадскому посольству это не понравится. Я и вас бы, Алексей Борисович, попросил об этом не забывать.

Хлопнув еще по стопке водки, все трое как-то разом встали и молчаливо начали собираться. У каждого было с собою по лире в пластиковом чехле.

Я только пожал плечами, закрывая за ними дверь.

Несмотря на путч и на встретившуюся мне по дороге колонну танков, такси в считанные минуты доставило меня на Кутузовский проспект, где в дипломатическом гетто ждал кучерявый и веселый вегетарианец Дональд из коммерческого отдела американского посольства. Я никогда не приезжал к нему без предупреждения, но на этот раз слишком беспокоился. Хотелось следить за новостями не только из окна квартиры, но и более цивилизованным способом. Милиционер у входа долго светил карманным фонариком на мой паспорт, но в конце концов все-таки впустил.

– Так и знал! – встретил меня Дональд громовым хохотом.- Твои русские, Анри, обязательно должны отмочить какую-нибудь гадость! Им дали шанс, и вот, пожалуйста! They blew it!** А если серьезно – конец наступает ихней демократии. Слышишь?

Он замолк, и я услышал отчетливый рев танковых моторов, движущихся от Филей к центру города.

– Shit,- сказал я.- Мои друзья все отправились к Белому дому. Я не думал, что это так серьезно.

– А нам выходить сегодня запретили. Ну и слава Богу. В заложники не возьмут, тут не Иран. А мне и тем более выходить не стоит, с моим-то примитивным русским и черномазой физиономией. Давай воспользуемся правом экстерриториальности и посмотрим новости. Тебе мартини, как обычно?

– Нет, лучше бурбона,- сказал я.- И бутерброд. У тебя еще что-то осталось?

– Ты же знаешь, я привез чуть ли не полконтейнера.

Дональд подал мой бурбон с тремя кусочками льда и присел рядом со мною на диван, орудуя пультом дистанционного управления. Мы были в безопасности (если не считать неизбежных микрофонов контрразведки). В выпуске новостей CNN грохотали танки, мелькали знамена, в том числе алые, двигались во тьме толпы ожесточенных людей. Перед Белым домом горели костры, толпа интеллигентов протягивала к ним озябшие пальцы. Кое-кто произносил напыщенные речи. Вокруг защитников Белого дома, очевидно, сжималось танковое кольцо.

– Вот они! – воскликнул я.

У одного из костров с лирами в руках стояли все трое -

Татаринов, Ртищев и Белоглинский. Странно! Они уходили из дома в светском платье, а тут вдруг оказались облаченными в камуфляжные хитоны. У Ртищева на голове к тому же топорщился наскоро сплетенный венок из колючей проволоки. Лица их сияли скорбным воодушевлением. В отдалении маячили конкуренты – Таисия Светлая и Ястреб Нагорный. (Впоследствии Белоглинский уверял, что у их троицы слушателей было раз в десять больше.) Пели они, к моему удивлению, вовсе не наскоро сочиненные патриотические песни, но хорошую классику – кажется, Ходынского, а может быть, и Розенблюма, но все-таки в переводе на русский.

– Я брал курс экзотерики в университете,- зевнул Дональд.- Эти ребята совсем неплохи.

– Один из них мой коллега,- сказал я,- да и других я хорошо знаю.

– Когда эта заварушка кончится и если их не пристрелят, познакомь,- попросил Дональд.- А пока давай-ка баиньки. Пускай эти русские разбираются сами. Еще бурбона?

Наступила осень. Нас было пятеро вокруг потемневшего дубового стола на даче у Безуглова. Недвижимость была еще дешева, и даже тех маленьких денег, которые зарабатывал Иван с помощью "Канадского золота", хватило на покупку этого одноэтажного домика без канализации и телефона, но с электричеством, к тому же всего в получасе езды от Москвы. Прежний хозяин, ошалевший от возможности безболезненно и быстро уехать в Израиль, отдал дом Ивану со всей обстановкой, с отсыревшими комплектами толстых журналов на полках, с щербатой посудой и плетеными стульями, даже с постельным бельем. Тот еле сдерживал радость. Слово "мое" как бы светилось у него во взоре. Нас было пятеро, но у ворот дачи (стоявшей на довольно большом участке, засаженном вельможными соснами и яблонями, хворавшими артритом) припарковались три автомобиля. "Волга" Безуглова, "мерседес" Зеленова, наш джип "чероки", на котором приехали мы с Верлиным. В каждой из машин осталось по шоферу. Минут через двадцать подъехала разбитая "Лада", из которой вышел доцент Пешкин, благоухающий лосьоном для бритья. На шее у него, на простом шнурке, висело какое-то украшение. Присмотревшись, я увидел, чтоэто недорогой малахитовый носорог, из тех, что продаются в любом африканском магазине.

Нас было пятеро вокруг стола, украшенного не набором бутылок, не чайным сервизом и не пыхтящим самоваром, но объемистым чемоданчиком искусственной кожи. Все, кроме меня, заметно нервничали.