Ольга Славникова - Легкая голова
Максим Т. Ермаков никогда не видел ничего привлекательного в женщинах этого типа: бледных, с пухлыми шейками и тупыми слоновьими ножками – но ловил себя на том, что завидует Вовану, которого Надя никогда не будет прессовать и разводить на бабки. Вован, неизвестно на какую снасть, ловил в пруду небольших, размером с бумажники, жирных карасей. Надя чистила их, вяло шлепающих хвостами, спускала в пруд серую рыбью жижу и чешую, затем, невдалеке от расплывавшихся маслянисто-свинцовых пятен, заходила купаться сама. Прежде чем окунуться, женщина поплескивала на себя из горстей, смачивая родинки, мурашки, севшие на кожу тополевые пушинки; был у нее один неловкий, трогательный жест, когда она поправляла воду у колен, будто подол платья. До сих пор Максим Т. Ермаков встречал только недовольных женщин, сжигаемых жаждой значить и иметь больше; Надя была довольна своим некомфортабельным нелепым существованием, своим Вованом – и это делало ее удивительным чудом, несмотря на обыкновенность всего, что составляло ее неказистый облик.
Купание иногда прерывалось резким порывом ветра, взметавшего тополевый пух, будто ватный снег; тут же клочковатую метель пробивало дождем, и Надя, белая, мокрая, с текущей на живот из чашек купальника бурой водицей, бежала спасать слипшиеся на веревке Вовановы штаны. А самому Вовану было все равно, где вода: внизу, вверху или везде. Странно коротконогий в тяжелом, как медвежья шкура, гидрокостюме, Вованище, тем не менее, смотрелся ловко, ладно, будто так и родился в этой прорезиненной одежде, в шлеме, ботах и с баллоном за спиной. Только клювастая маска выглядела смешно, делая Вована похожим на помесь медведя и птеродактиля. Облачаться во все это недешевое хозяйство оказалось сложной наукой. Сперва натягивалось специальное, тесноватое Максиму Т. Ермакову серое белье, затем пуховая поддевка, ну а потом начинались главные мучения: Максим Т. Ермаков боролся с гидрокостюмом, будто со спрутом, а когда наконец ноги оказывались в штанинах и ботах, а руки в рукавах, то застегнуть герметичную молнию, зачем-то пришитую сзади, с плеча на плечо, было все равно что поднять себя за шкирку, на манер Мюнхгаузена, в воздух.
– Вот, вот, сам учись, – назидательно приговаривал Вован, стоя поодаль и почесывая на грудной кости поредевшую шерсть. – Кто тебе будет помогать, когда поедешь стреляться-топиться? Никто тебе не будет помогать.
Наконец Максим Т. Ермаков увидел подводный мир. Сперва возникало полное ощущение, будто его топят в сортире: кругом была одна только бурая муть с гремящими желтыми пузырями. Погодя, когда Максим Т. Ермаков перестал отчаянно барахтаться, видимость немного прояснилась. Косо простирались слоистые бурые камни, отражая солнечную рябь; колыхались водоросли, крепкие и пожиже; какая-то мелкая живность брыкалась, зарываясь в песок; изредка тусклым солнечным зайчиком мелькала рыбешка. Воздух, поступавший из баллона в загубник, отдавал маслом. С дыханием выходили большие проблемы: через несколько минут в шланге и в голове возникала пробка, и Максим Т. Ермаков, выплевывая загубник, с ревом выбрасывался на поверхность.
– Пастью дыши! Пастью! – орал всплывший рядом Вован.
Если ездить на спортбайке у Максима Т. Ермакова получалось все лучше и лучше, то дайвинг явно не был предназначенным ему занятием. Почему-то под водой, хотя Максим Т. Ермаков очень старался работать правильно, его все время заворачивало на спину. Вован, возникая из мглы, рубчатой клешней подкручивал на рукаве Максима Т. Ермакова какой-то вентиль; сразу вода обжимала тело, словно стискивала Максима Т. Ермакова в горсти. Это немного помогало держать равновесие между целлофановой поверхностью и густеющим дном; однако ласты никак не слушались, перепутывались, вязли, и в ушах надувались тугие, болезненно воспаленные погремушки. Хваленый костюм-“сухарь” оказался не таким уж непромокаемым: сваливая его с себя, после того как Вован принимал на грудь мокрый баллон, Максим Т. Ермаков всегда оказывался влажным, каким-то раскисшим.
– Да, плоховато у тебя получается, – рассуждал Вован, развалясь у поседевшего, веявшего серыми хлопьями, костерка. – Не пойму, что с тобой не так. Чего ты все время заваливаешься? Будто у тебя центр тяжести гуляет по всему туловищу. Хоть еще один жилет-компенсатор надевай тебе на задницу.
После десяти дней почти ежевечерних тренировок в клочковатую голову Вована вдруг пришла светлая мысль.
– Так, а прыгать с моста в костюме, в ластах и с баллоном нельзя, правильно? – спросил он сам себя с величайшим удивлением, написанным на копченой физиономии. – Сразу раскроется весь художественный замысел.
– А я тебе об этом, бля, с самого начала говорил! – возмутился Максим Т. Ермаков.
– Ты не ори мне здесь, это я буду орать! – моментально вызверился Вован. – Ты предупредил, что плаваешь как мешок с говном? Не предупредил. Маску под водой я на тебя не надену никак. Ты об этом, бля, подумал? Мыслитель! Дышать, допустим, будем из одного баллона, свой октопус в пасть тебе засуну, обычная практика. Жить, короче, будешь. Но видеть – ни хрена!
– Ну а костюм? – буркнул Максим Т. Ермаков.
– С костюмом тоже получается проблема, – важно нахмурился Вован. – “Сухарь” нам, выходит, не годится. Ты дома будешь одеваться, надо сверху плащик, брючки прибросить, того-сего. А на “сухаре” ни один плащ не застегнется: хоть ты и сам толстый, но не такого же размера. И тяжелый он, “сухарь”, ты когда через ограждение в нем полезешь, будет видно. Но главная падла в другом. “Сухарь” – он с воздухом, сам по себе плавучий. Ты в реку прыгнешь, а под воду сразу не уйдешь. Надо будет воздух стравить, это минуты три-четыре. Кто хочешь заметит, что застрелившийся покойник плавает живой.
– И как нам быть? – спросил Максим Т. Ермаков, сдерживая бешенство.
– Как быть, как быть. Я должен знать? Режиссер у вас за что зарплату получает?! – Вован, бегая глазами, ломал и кидал в костер мелкие ветки. – Ладно, допустим, есть вариант. Купим тебе другой костюм, для подводной охоты. Неопрен семь миллиметров, лето, не замерзнешь. Это мне лежать под мостом и ждать тебя неизвестно сколько. Потом, груза другие нужны. Возьму тебе “сковородку”, опять же охотничью, она на ремнях, хоть под пиджак носи. Но есть еще один интересный вопрос. Я тебя, выходит, чисто на буксир беру под водой. Я тебе, получается, буксирная баржа, помимо всех других хлопот. Это тяжело!
– Ну и что? Так и договаривались, разве нет?
– Не помню! – отрезал Вован – А если я не помню, значит, такого не было. Короче: с тебя восемьсот на груза и костюм плюс дополнительно штука лично мне. Долларами и вперед. А не хочешь, как хочешь. Можешь прыгать лягухой во всем снаряжении, только ластой за оградку не зацепись.
Максим Т. Ермаков тяжело вздохнул. Деньги он со счета снял, и если вычесть все затраты на подготовку затеи, то на шесть месяцев лежки остается не так уж и много. Можно сказать, впритык. Вован ждал, поигрывая желваками и пуская папиросный дым из стянутых ноздрей.
– Ладно, уговорил, – проворчал Максим Т. Ермаков.
Вован расслабился, отхлебнул из закопченной железной кружки черного чифирю.
– Ты пойми, я не только тебя на себе поволоку, еще и дополнительно с тобой работать буду, – проговорил он добрым голосом, расшибая палкой искрящее пламя. – Начнем, значит, теперь погружаться с тобой по-другому.
И началось “по-другому”. Новый гидрокостюм оказался тесноват: натянув его, Максим Т. Ермаков чувствовал себя туго набитой подушкой. Теперь он плюхался в пруд с голой головой, которую вода глотала заживо и сразу принималась давить, куда-то проталкивать мягкую, зыбкую добычу. Вкус пруда был гнилостный, немного рыбный, немного капустный; он теперь всегда стоял в распухшей, насморочной носоглотке. Максим Т. Ермаков крепко зажмуривался в воде, но все-таки приоткрывал глаза, когда нашаривал руками твердое; по большей части этим твердым был Вован, мутно-темный, бурлящий, как чайник, монстр с литровой стеклянной мордой, который валял Максима Т. Ермакова, будто безвольную куклу, куда-то заводил ему негнущиеся руки, а потом, как следует встряхнув, совал в полураздавленный рот отвратительно твердый, скрипучий загубник; тогда, наконец, вместе с непомерным глотком взбаламученной жижи, в полуутопленного человека начинал поступать кислород. Научиться не перхать в воде было почти невозможно, наладка благополучного дыхания зависела, похоже, от поведения какой-то трусливой перепонки под ребрами, с которой Максим Т. Ермаков не мог совладать. Оставалось только надеяться, что в нужный момент все пройдет благополучно. Максим Т. Ермаков весь пропитался прудом, носил его в себе – ходил булькающий, с илом в ногах и с холодным карасиком, трепещущим в желудке; ему казалось, что если человек на восемьдесят процентов состоит из воды, то в его персональном случае эта вода именно из того пруда, где Вован, вошедший в раж, не уставал его топить.
