Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2009)
В основном гуляют “собачатники”. Зимой и летом, в любую погоду.
В их числе мой сосед со свои бассетом. Они поднимаются рано.
— Радио еще молчит, он приходит. Слышу, лапы стучат, они же у него здоровенные, — рассказывает сосед. — Придет, возле кровати сядет и повизгивает потихоньку. Ему же надо. Ладно, говорю, пойдем. Он сразу — в прихожую, к дверям и там ждет меня молча. Молодец, умница.
Хозяина понимая, собака поднимает от земли тяжелую глыбистую голову, большими печальными глазами благодарит. А потом к прежнему: носом — в землю, пошла шариться, что-то ищет, порой находит.
— Чего ты туда лезешь?
— Харчи ищет… — посмеиваюсь я.
— Хватает харчей. Вон он сытый какой. На спине — хоть выспись. Сноха покупает мешками корм. Сыплет от пуза. Да и я подкармливаю. Завтракаю — и ему бутерброды с колбаской. Он любит. Сноха говорит, нельзя. А я кормлю, раз он просит.
Собака снова поднимает голову, глядит благодарно.
— Все понимает… — посмеивается хозяин. — Сейчас придем, будем завтракать. Про колбаску услышал.
Жизнь идет. Мы встречаемся редко. Живу я все больше в поселке, город навещая не часто. Все реже вижу соседа. Но если встретимся, то вопросы обычные: как отсеялись, какие хлеба? Ему интересно. А его новости прежние: “По телевизору вчера видели? Слыхали по радио?”
Долгих разговоров, как всегда, не получается: собака тянет и тянет хозяина; а если без поводка, тем более норовит унырнуть.
— Ничего не понимает, — огорчается сосед. — С людьми не поговоришь. А такие интересные люди встречаются. Доцент один, историк, с овчаркой гуляет. Много интересного знает. Оказывается, Троцкий был евреем… — сообщает он мне. — Куда полез? — Это уже собаке. — Опять весь измажешься, мыть тебя… Никак не дает поговорить…
Иногда издали вижу, как на террасе, верхней ли, нижней, сосед делает зарядку, поглядывая на спутника и порой прикрикивая: “Не лезь туда… Рядом ложись”.
В зимнее время и вовсе светает поздно, на аллеях темно, сосед мой с собакой гуляют по распорядку обычному, поднимаясь до “гимна” по радио. Слышу его: “Рядом иди… Не лезь туда… Ты чего, не понимаешь?”
В осеннее да зимнее ненастье, которое у нас тянется долго, в глухие утренние сумерки желающих прогуляться мало. Хозяевам собак, хочешь не хочешь, нужда. Сосед мой в такую пору одевается потеплее, нахлобучивает башлык, но путь свой привычный, с собакой на поводке или рядом, свершает: сначала они идут вправо, считай, до самого театра, потом — дорогой обратной и далее мимо дома, к музею, от него спускаются по лестнице на нижнюю террасу набережной, потом снова вверх. Собака погоды вроде не чует: все так же ищет да рыщет — порода такая, бассет-хаунд, когда-то охотничья. В дождь да морось она порою лишь отряхнется, с густой шерсти — брызги веером. Хозяину хуже. Утренняя тьма, слякоть, людей вовсе нет. Не с кем поговорить. Но он уже привык. Порою собаке внушает что-нибудь вовсе не песье:
— Полковник… Ну и что?.. Видали мы этих полковников. Ты в армии — полковник. А теперь — такой же пенсионер.
Длинный плащ, глубокий башлык — от дождя и ветра защита. Под башлыком бурчанье:
— Прибавили пенсию… Себе бы так прибавляли. Упаковка стоила триста рублей, а теперь шестьсот. Вот и прибавили… Брешут и брешут, гады.
В ненастных сумерках, а то и вовсе во тьме они проходят мимо. Собака неспоро перебирает лапами. Хозяин шагает рядом, что-то еще бормочет. Не по себе становится от этого бормотания, которое, конечно, не от хорошей жизни. От одиночества. И всякий скрашивает его на свой лад. Хотя бы так, возле собаки, которая рядом дышит и слышит и многое понимает, живая душа. Тем более столько лет рядом.
Последние наши встречи были недавно, по теплому времени, в часы дневные, вечерние. Я удивился:
— Раньше вы лишь по утрам с ним гуляли. А днем — молодые.
— Молодые. Они — молодые, им надо шырь-пырь, растопырь — все побыстрее. А мы — старые… — признался сосед, глядя на собаку свою. — Нам уже лет-то сколько? Скоро пятнадцать.
Я даже охнул:
— Как время летит.
— Идет время, — согласился сосед. — Старички!..
Собака, поняв, что речь о ней, подняла к хозяину голову.
— Зимой у него инсульт был. Хотели усыпить. Но я не дал. Говорю, отойдет. Возился с ним. Отошел потихоньку… Снова гуляем, дышим. Ему без прогулок нельзя.
Прошлись мы рядом. Сосед мой обычные новости сообщал: американский президент, наш президент, губернатор… А я глядел на собаку, замечая впервые, как она постарела: седая ость по шерсти, словно изморось; белесая муть в глазах, лапами перебирает неспоро — все понятно, собачий век — не людской, много короче, а значит, вовсе не видя пролетает.
В те дни я пробыл в городе почти неделю. Порою встречал соседа.
Днем, без собаки, по делам житейским он, как всегда ходил быстро. Худощавый, подтянутый пожилой человек. Отглаженный, чистенький.
В жаркую пору на нем белая рубашечка-безрукавка. В прохладную — костюм, белая же сорочка и обязательный галстук. При головном уборе.
И словно годы его не берут, походка легкая, шаг широкий.
А вот на прогулках спешить некуда и незачем. Тем более что рядом собака. Она по-стариковски, трюшком да трюшком. Но все те же привычки: что-то нанюхать, найти под кустами.
— И куда же ты, родный, суешься? — мягко укоряет хозяин. — Шел бы да шел по ровному. Ведь не молоденькие мы с тобой по кустам лазить. Отлазились.
Собака останавливается, поднимает от земли голову, слушает хозяина, отдыхает недолго. И снова — в путь, неторопко, по возрасту, дорожками и тропинками хожеными и перехожеными за долгий срок.
Сколько пройдено за эти годы… День за днем, зимою и летом, в любую погоду.
Нынче не больно жарко, свежая зелень, много цветов, речной ветерок подувает. Шагай да шагай потихоньку. Живи да живи. Вот они и шагают неспешно, сверстники: мой сосед и его собака.
На краю одиноких стихов
Злотников Натан Маркович (1934 — 2006) родился в Киеве. Окончил Киевский политехнический институт. Печатался с 1957 года, автор пятнадцати лирических сборников и книги воспоминаний “Слепой поводырь” (Ижевск, 2003). Стихи Н. Злотникова переводились на многие европейские языки. См. о нем: “Открыватель других поэтов” (из антологии Евгения Евтушенко “Десять веков русской поэзии”) — “Новые Известия”, 29 августа 2008.
Натан Злотников работал в журнале “Юность” во второй половине прошлого века, когда журнал был особенно популярен. Сначала Натан был литературным консультантом, потом заведовал отделом поэзии, позже стал заместителем главного редактора. И надо сказать, что в последние годы “Юность” во многом держалась на энергии Злотникова.
Он никогда не переставал писать стихи, его поэтические книги регулярно издавались. Но у нас если ты — редактор, то и стихи твои — дело как бы второе, не главное. Так было и со стихами предыдущего редактора отдела поэзии, очень талантливого и рано погибшего Сергея Дрофенко.
Так, увы, многие относились и к творчеству Натана Злотникова.
На самом деле он — серьезный мастер. Помню, на поэтическом семинаре, который мне когда-то довелось вести, я, не называя автора, прочел молодым поэтам подборку его стихов. У них загорелись глаза. “Кто это? — гадали они. — Как сильно, просто, музыкально!”
Некоторые из публикуемых стихотворений были написаны Натаном, когда он уже тяжело болел. Однако это — сильные стихи.
Хотелось бы, чтобы читатели почувствовали эту силу.
Юрий Ряшенцев
* *
*
Эдуарду Гордону
Всё дороже голоса друзей,
Голоса родни.
Гулко в поле, словно здесь музей.
И мы в нём одни.
Мы свои оставили пенаты,
Сожаленья нет.
Здесь — музей, мы — словно экспонаты.
Каждый — раритет.
Нас уже почти что не осталось,
Просеки — пусты.
Даже лес не может скрыть усталость,
Ржавые листы.
Ветви здесь летят над головою,
Как большое знамя,
Словно с отшумевшею листвою
Лес простился с нами.
Колодец Святого Патриция в Тоскане
