Роберт Крайтон - Камероны
На этот раз победа осталась за ним.
Всю эту весну и лето шахты то и дело закрывали, что было неприятно, хотя не так уж неожиданно, но вот настала осень, а все осталось по-прежнему, чего раньше никогда не бывало: шахты закрывали на день, а то и на два, потом вдруг открывали во второй половине дня, и работа продолжалась всю ночь, потом их снова закрывали без всякого предупреждения, не дождавшись конца смены. Никто не знал, почему так происходит, даже управляющий шахтами мистер Брозкок.
А вот Камероны знали. Каждое утро и каждый день один из них отправлялся на Горную пустошь с маленьким приспособлением, которое изобрел для этого Энди, и производил подсчет. За каждый десяток вагонеток, стоявших на подъездных путях к пристани в ожидании разгрузки, вниз по доске передвигали белую деревяшку; когда набиралось десять белых деревяшек, вниз передвигали красную, и все начиналось сначала. А вечером Мэгги, да и все остальные делали подсчет.
– Триста двадцать вагонеток стоит на путях.
– А на пристани?
– Пристань вся засыпана углем. Там его целая гора.
– А угольщики?
– Ни одного нет ни в гавани, ни в заливе.
Так, путем «выкладки», как они это стали называть, выяснялось, что работы утром не будет, и если угольщик не зайдет в гавань после полудня, то не будет работы и на другой день.
Вооруженные этим знанием, надежно защищенные своей тайной, Камероны принялись выискивать для себя дело и делать его. Пока остальные углекопы Питманго целыми днями разгуливали по улицам и проулкам и бросали кольца на Спортивном поле, Камероны уходили из поселка. И если по всей долине серебро скупым и слабым ручейком сочилось в кошельки, то в мошну Камеронов оно текло прежним потоком.
«Кто трудится – тот спасется», – возвестил с амвона мистер Маккэрри, и впервые на памяти присутствующих в церкви раздался смех. Трудиться-то было негде. Всем – кроме семейства Камеронов.
Их первым крупным предприятием была торговля сельдью. В угольных поселках зимой, а особенно к концу ее, появляется жажда чего-нибудь свеженького – не соленого и не копченого, а такого, что всего день назад было еще живым, еще гуляло среди травы или плескалось в холодной соленой воде, и жажда эта становится прямо помешательством. Иных она так донимала, что порой, даже когда шахты работали, они прикидывались больными и отправлялись в Лохмондские горы, что к северу от Питманго, попытаться подстрелить зайчишку или какую-нибудь дичь на пустоши. Зима была еще в разгаре, а в Питманго уже исчезали все куры и голуби. И Мэгги решила использовать это помешательство. Однажды утром в феврале – это было в пятницу, когда по «выкладке» выходило, что шахты будут закрыты, – Гиллон, Роб-Рой, Эндрью и Сэм задолго до того, как сирена разнесла печальную весть, уже ехали по дороге, ведущей на юг, к Фёрт-оф-Форту и маленьким серым рыбацким поселкам, что грудятся на северном его берегу, намереваясь купить бочку-другую свежей селедки. Они арендовали фургон мистера Джаппа и ого лошадь за восемь шиллингов в день – почти столько мог заработать тогда углекоп в шахте, а труд лошади ценился не ниже труда человека.
Через шесть часов пути, в восемь утра, они прибыли в Западный Вемисс, рассчитывая, что если приналечь, то можно засветло вернуться в Питманго и до наступления темноты продать свою рыбу.
«А ты уверен, что там будет продажная рыба? – спросила Мэгги. – Я вовсе не хочу зря платить за фургон».
«Не говоря уже о том, что мы будем зря бить ноги», – заметил Сэм.
Но тут Гиллон был в своей стихии.
«Для ловли сельди нет специального сезона, – уверенно заявил он. – Сельдь нынче всегда есть».
«А вот ты уверена, – обратился Эндрью к матери, – что, когда мы привезем селедку, люди станут ее покупать? В поселке 'ведь не так много денег».
«Если сельдь будет биться в бочке, – ответила им Мэгги, – деньги мигом найдутся».
«Она будет наисвежайшая», – пообещал Гиллон. Он не сомневался, что холодный воздух поможет им сохранить ее свежей.
Купить рыбу в Вемиссе оказалось нетрудно. Труднее было сдержать напор рыбных торговок. Рыбы у них было сколько угодно, а серебра не хватало. И Гиллон купил по сходной цене.
– Мне кажется, можно рискнуть и купить вторую бочку, – сказал Эндрью.
Все с изумлением уставились на него.
– Давай попробуем сначала одну и, если продадим, можем еще вернуться, – сказал Гиллон.
– Если мы продадим одну, то продадим и две.
– А ты берешь на себя разговор с матерью?
– Угу, беру, – сказал Эндрью.
Четыреста фунтов сельди. Гиллон расплатился, и они двинулись домой. Теперь ехать было труднее; лошадь устала, и они тоже устали, а дорога от моря к угольным поселкам все время шла в гору. К тому времени, когда они достигли Книгласси, им приходилось уже погонять лошадь палкой и подталкивать сзади фургон.
Свою Пеструху-пониЯ холил, и берег.Но как-то дал соседуПоездить на часок.А он, загнав ее в овраг,Хлестал кнутом и мучил.Но с той поры, хоть расшибись,Пеструху не получит![20] —
запел Роб-Рой. Гиллону стало не по себе от этой песни.
– Я все же надеюсь, что бедняга не сдохнет, – сказал Сэм. Верно этот Сэм скажет такое, чего никто другой не решится выговорить.
Они добрались до Тропы углекопов за час до захода солнца. Расположиться они собирались где-нибудь возле «Колледжа» – глядишь, пьянчуга, проведя день в таверне, захочет купить рыбки и принести домой; но они так и не доехали до места – толпа окружила их, заставила остановиться и вскрыть первую бочку. Молва об их прибытии облетела поселок с такой скоростью, как если бы в шахте случилась беда. Мужчины и женщины мчались по Тропе с корзинами в руках, у ног их, стремясь привлечь к себе внимание, вертелись детишки, совсем как косяк этой самой сельди, подумал Гиллон: вот так же тупо, без разбору, мчится к цели – и все. Селедку уже выскребали со дна второй бочки вместе с палками и соломой, когда показались огни «Колледжа». Из таверны высыпали несколько пьянчуг – они схватили остатки селедки и стали рвать ее зубами, прямо сырую.
В тот вечер шуршанье серебра, падающего в копилку, было похоже на шуршанье серебристой сельди, идущей косяком в море. Весело было в тот вечер у Камеронов в доме. Ни бадей с мыльной водой, ни угольной грязи, ни черной воды, лужицами стоящей на полу, ни пропахших потом одежд, загромождающих комнату, испуская зловонный пар, а денег в кубышке поприбавилось. Мэгги подала им свежее масло к лепешкам и настоящих сливок к каше.
– Что же вы нам-то ничего не оставили, – сказал Джемми. Он был возмущен. Ему ведь тоже, как любому парнишке в Питманго, хотелось в конце зимы поесть свежей рыбки.
– Даже плавника не оставила, даже паршивого костлявого плавника, – сказал Сэм.
– Я бы тоже не прочь съесть на ужин селедку, – заметила Сара, что для нее было почти равносильно бунту.
Самыми хитрыми оказались, как всегда, близнецы. Они сумели напроситься на ужин к Ходжам, жившим в соседнем коттедже, и вернулись домой, облизываясь, точно коты, которые залезли в аквариум с золотыми рыбками.
– Да уж, для весенней селедки – совсем неплохая рыба, совсем неплохая, – заметил Йэн.
– Только, пожалуй, слишком много было масла в соусе, – заметила Эмили и прошла в свой угол на кухне записать свои впечатления в дневник.
– Рыба – это для других, – сказала Мэгги, – а серебро – для нас.
Роб-Рой вытащил «Манифест» и раскрыл его.
– Вот мы и покатились вниз, в мелкобуржуазный ад, – заметил он, но никто не обратил на него внимания. – На крови наших братьев строим свое благополучие. Выдаиваем из них золото, а им швыряем рыбу.
«А-а, ни к чему все это, – подумал он, – в своем отечестве пророков нет. Впрочем, со временем сами поймут». И все же он тоже не прочь был попробовать рыбки.
* * *Она всегда что-то придумывала, всегда знала, куда надо идти. Являлись они с восходом солнца, когда фермеры нанимают поденщиков, и сразу получали работу: отбирать семенной картофель на одной ферме, прореживать сахарную свеклу
– на другой. Вначале фермеры не очень-то нанимали углекопов: боялись, как бы те не стали красть, или не ввязались в драку с надсмотрщиком, или не вздумали ругаться при женщинах в поле, но им требовались рабочие руки для посадки и сбора урожая, и, когда они увидели, как работают Камероны, молва об этом обошла все фермы к северу от Пит-манго. Мэгги работала в поле вместе с остальными членами своей семьи, она же вела и все переговоры.
– А в клубнике вы что-нибудь кумекаете? – спрашивал фермер.
– По пенни за каждую тонну собранных ягод, – отвечала она.
Она взяла себе за правило никогда не говорить фермерам правды, потому что нет такой сельской работы, которой нельзя было бы научиться за две с половиной минуты. Понаблюдаешь за другими работниками – и через несколько минут уже трудишься, как они, вот только спина вся разламывается от наклонов. Они собирали клубнику в долине, где речная вода уже не отравлена отходами шахт, и вишни – по склонам холмов, обдирая подошвы на лестницах. Легче стало осенью, когда пришли большие урожаи – пшеница, и овес, и ячмень; намахаешься серпом с длинной ручкой в пронизанном солнцем воздухе, высоко в горах, а затем выпьешь холодного молока на ферме – хорошо, только после этого тяжело опускаться снова под землю.
