Елена Стяжкина - Фактор Николь
Очень зло ей было на душе. Так зло, что пискнувшая было родина – «А ты бы как поступила? Ты бы вмешалась? А как же политика мирного сосуществования?» – была послана в сорок третий год, под автоматы драпавших фашистов. И там ей, конечно, было стыдно и неудобно. Родина должна защищать своих детей, а не тыкать их носом всю жизнь за «оккупированную территорию»! Мама вроде бы тоже должна…
Тридцать лет носила письмо в кармане халата. Этот, леопардовый, был совсем новым… Значит, до него был другой, третий, пятый… Сколько халатов познало письмо Семена?
Вот такой глупый вопрос поселился у Веры Ивановны в голове и не давал покоя. Дома она даже попыталась написать большую хронологическую таблицу всех своих вещей, чтобы девочки потом не путались. Но запуталась сама, сбилась, расплакалась вдруг из-за черной каракулевой шубы, так и не купленной, хотя и дважды отложенной в магазине меховых изделий… из-за белого платья с фатой, которого тоже не было, потому что женились они с Семеном не молодыми и все думали, что не невинными, а это неправдой было, и Семен мог подтвердить… из-за сабо расплакалась, которые не взяла с собой с Кубы, думая, что это не обувь, а глупость, а здесь они как раз вошли в моду через пять лет…
Расплакалась. И слезы были мелкими, как капли пота, и не катились, а застывали на лице соленой, саднящей маской.
…Викуся проводила Веру Ивановну до квартиры. И даже зашла, несмотря на острую фантомную боль в удаленных «восьмерках». Лицо у Викуси было действительно несчастное, и чай она пила маленькими, как будто раздробленными глотками. А после чая – борщ, а от жаркого отказалась. Вере Ивановне это было неприятно: каждый день в холодильнике полный обед. А есть некому…
Каждый вечер Вера Ивановна относила нетронутый обед дежурному в районный отдел внутренних дел. Заносила в коридор-предбанник, ставила под самый дальний откидывающийся стульчик и быстро уходила.
Тайные дары…
Отложенные дары…
Иногда просроченные…
…В Риме Вера Ивановна была по профсоюзной путевке. Все тогда совпало: муж – милиционер, двое маленьких детей, сама – доцент кафедры истории КПСС, а жена заведующего, тоже доцент, сломала ногу. Путевка так сильно горела, что никого лучше Веры Ивановны не нашлось. Плюс пятьсот рублей. Семен копил на машину, но отдал ей легко. Сказал: «Рим – это не каждый день. Это очень редко у людей бывает». Вера Ивановна не могла с ним не согласиться.
Одна женщина из группы сказала Вере Ивановне, что в храме Святого Петра необходимо найти этого самого Петра, взять его за ногу и загадать желание. И это желание обязательно сбудется.
А как найти? Вера Ивановна так загорелась идеей желания, что «весь Рим» думала только об этом: как найти, как узнать, у кого спросить? Когда гид указал на фигуру, Вера Ивановна даже обиделась: слишком легко. Она не верила в то, что дается слишком легко и без борьбы. И была права. Как только черная, отполированная чужими прикосновениями ступня святого Петра оказалась под ладонью Веры Ивановны, родина сказала ей: «Нельзя трогать руками!» – «Я – как доцент кафедры истории КПСС! Я не ради себя, я – ради человечества! Я – чтобы мы с Америкой навсегда помирились и не было ядерной войны», – вслух, громко сказала Вера Ивановна.
На самом деле она хотела попросить у Петра надежное средство от перхоти. С одной стороны, просьба такая глупая, что с ней смешно было обращаться в партком и грешно – к своим, к православным святым. С другой стороны, хотелось быть красивой. Святой Петр, пришедший в Рим умирать, должен был это понять. Хоть и мужчина, хоть и католик, хоть даже и иностранец.
Про перхоть Вера Ивановна так ничего и не сказала. Но перхоть – прошла. Как-то в один момент – раз и нет. Как не было. Когда генерал Игорь Ильич стал свататься, Вера Ивановна посмотрела на себя со стороны и увидела: нет перхоти! Исчезла… И этот факт потряс ее куда больше, чем решительное заявление жениха добиться своего во что бы то ни стало – мол, не привыкать, длительное сидение в засадах не раз спасало ему жизнь.
…Когда Викуся доела борщ, Вера Ивановна спросила:
– А что квартерон?
– Все в порядке, – заспешила дочь, – все хорошо. Торговля идет как надо. Заключил договор на поставки овощей для китайских ресторанов.
– Если он еще раз будет жениться, мы должны забрать Сёму. Чужие дети никому не нужны. Слышишь, Викуся?..
– Мам… – испугалась она. – Что ты такое говоришь?
– Ничего! – Вера Ивановна стукнула кулаком по столу. Кулак был маленький, чуть подсохший, но звук еще мог издать – ого-го… А сила звука в жизни теперь самое главное. – Ничего! Потому что мямля! Год назад еще мог все сказать по-человечески. Нет, приседал с краешку, вздыхал, мямлил! Разве что не снесся! Я тоже хороша. Пока о кладбище не заговорил! Пока не намекнул! Пока Анжелочка сама не сказала, что ей неприятно это…
– Мама! Ты что?! Кто намекнул? Что неприятно? – пролепетала Викуся.
И было уже совсем ясно: врала! Все время ведь врала! Дурочка какая… Бедная девочка. Ласточка. Куколка. Разве я камень, Семен?..
Вера Ивановна улыбнулась, крепко обняла Викусю и ласково объяснила:
– Кто? Папа твой, как обычно! Ни уйти, ни прийти по-людски. Год Анжелочки нет? Год с тремя днями – так? Можешь не говорить! И не писать мне от ее имени дурацкие письма! Ну… пусть не дурацкие… Хорошие письма, доченька. Только теперь можешь не писать…
Викуся заплакала навзрыд. В свои тридцать пять Вера Ивановна такого себе не позволяла. «Навзрыд» вообще никогда не позволяла. Не интеллигентно это, хоть и полезно. Вера Ивановна читала специальную статью о необходимости «отреагированных эмоций». И все там было написано правильно и научно обосновано. Но назад хода не было. Ни назад, ни в обход. Навзрыд слезы не шли. Только злыми мелкими каплями.
А сейчас и мелких не было. Один вой. Он зацепился за Веру Ивановну у могилы Семена и рвался наружу. Но Викусе на это смотреть было нельзя: у нее нервы, удаленные «восьмерки», двое детей, гаражная роспись и целый год писем от мертвой сестры.
– Анжелочка болела? – спросила Вера Ивановна и съежилась. Сгруппировалась. Вой мог выскочить наружу – и тогда что? Пиши – пропало… Пиши и носи тридцать лет в халате с леопардовым узором.
– Она разбилась на машине… Мгновенно. Джо сказал: «In a trice…[26]»
– Хоронили, стало быть, без матери?
– Кремировали. Прах в урне. Стоит в доме.
Вера Ивановна кивнула. Родина сразу заметила, что, мол, индейцы – дикие люди. И ей ли, Вере Ивановне, не знать… «Хесус не был индейцем!» – вскинулась Вера Ивановна. Но родине было все равно. Она плевать хотела на национальные различия всех людей, кроме русских.
Анжелочка была в урне. В доме. Возможно, на каминной полке. В доме была замечательная каминная полка – с пылью, фотографиями и вазочками с сухими цветами. Теперь вместо сухих цветов – Анжелочка.
Вера Ивановна запроторила Анжелочку в урну собственными руками. Вой прорвался к зубам и мешал дышать.
– Сёму надо забрать…
– Не надо. Джо звонит каждый день. Он хочет, чтобы ты жила с ними. Если ты хочешь… Он сказал, что будет тебе платить зарплату и пенсию. И медицинскую страховку обещал, и отпуск, и командировочные на родину. Он сказал…
– Хватит. Я хочу спать! – Вера Ивановна крепко зажмурила глаза, чтобы доказать Викусе усталость и чтобы из них не выскочил вой. – Иди домой. Иди…
Викуся была послушная девочка. Не такая, конечно, как Анжелочка, зато живая. Она тихонько заперла дверь своим ключом и долго стояла под ней на лестничной площадке. Прислушивалась. И Вера Ивановна тоже прислушивалась. А потом позвонила Викусиному мужу и сказала, чтобы он ее немедленно забрал. У Веры Ивановны был мобильный телефон, а в нем – номер зятя. Номер зятя – это все, что нужно нормальной теще.
Как только они уехали, пришел Семен. Вера Ивановна отвернулась к стене. Ему тоже не надо бы видеть. И слышать. Мало ли как там у них на этот счет? Хватит ли силы в астральных телах?
– Поезжай, Вера, – сказал Семен. – Присмотри за внучкой…
– А почему Анжелочка не приходит? – спросила Вера Ивановна и страшно закричала в подушку. Вой путался в гусиных перьях и жарко дышал Вере Ивановне прямо в лицо.
– Она не хотела тебя расстраивать. Она приходит к Джо…
– Чтобы расстраивать квартерона? Что он может в этом понимать? – обиделась Вера Ивановна.
Семен кашлянул. Он всегда так делал, когда хотел скрыть улыбку. А что смешного? Все конкистадоры считали, что у индейцев нет души. И даже в книгах об этом писали…
– Ты все правильно сделала, Вера, – ласково сказал Семен. – Ты не жалей. Ты поезжай…
– А Светка место мое возле тебя займет, да? Все-то ты подгадал, все-то рассчитал небось! – рассердилась Вера Ивановна.
– Ты ж на Мушкетовском хотела, – довольно хмыкнул Семен.
– Я с тобой хотела, – сказала Вера Ивановна. – Эх ты…
– Да, – согласился Семен. – Сплоховал. Вера Ивановна оторвалась от подушки и завыла так, как хотела уже очень давно. Как хотела завыть на детском мосту, на братской Кубе, когда подлая Светка требовала денег на памятник, когда увидела, что у Викуси нет трудовой книжки, когда Москва перестала быть столицей нашей родины СССР, а Троцкий – политической проституткой. А Семен не испугался и не исчез, как много лет назад. Удивлялся, наверное, что Вера – не камень…
