Франсин Проуз - Голубой ангел

Компьютер слушается ее во всем. После каждого этапа Анджела на­пряженно ждет. Когда загорается нужный огонек или что-то жужжит так, как положено, она вскидывает руки и тихонько восклицает: «Опа!»

До чего же Свенсону нравится эта неуклюжая талантливая девчонка! Нет, он вовсе не завидует ее молодости, ее дару, ее здоровым зубкам, еще бог знает чему, что у нее есть, а у него уже нет. Это искреннее чувство. Однако он ни на секунду не забывает, что сидит на ее кровати. На него снова накатывает сонливость, как тогда, в машине. Он с вожделением смотрит на подушку Анджелы. Может, подремать пару минут?

Анджела говорит:

– Просто не верится – все так гладко идет. Я когда старый компьютер устанавливала, это был ад какой-то. Кажется, вы… вы мне удачу при­ носите.

– Надеюсь, – говорит Свенсон.

– Пошш-шло! – радуется Анджела. – Да! Да! Да! Похоже, мы его завели. Давайте я попробую распечатать последнюю главу.

Анджела сует в дисковод дискету, щелкает мышкой. Первые пять страниц принтер выдает пустыми, только с черной полосой по диагона­ли. Потом вообще перестает печатать, мигает красный огонек.

– Сукин ты сын!

Она щелкает выключателем. Раздается обнадеживающее урчание, затем из глубин принтера доносится непонятный хруст. Огонек показы­вает, что бумага застряла.

– Кажется, с бумагой что-то, – говорит Свенсон.

– Разберусь, – отмахивается от него Анджела.

Минуточку! Свенсон не ее друг, он ей не отец, не отчим, не кавалер, не случайный мужчина, с которым можно так разговаривать. Он – так уж получилось – ее учитель, преподаватель по писательском мастерст­ву. Он оказывает ей услугу, и это в его должностной инструкции не зна­чится.

– Простите, – говорит она. – Прошу вас, не обижайтесь. Эта гадость меня просто из себя выводит. Я ужасно хотела распечатать эти страницы, чтобы вам отдать. Для меня это так важно, а тут…

– Ничего страшного. Попробуйте еще разок.

Анджела пожимает плечами, дает команду «Печать». Принтер вклю­чается. Бумага застревает. Она разражается слезами. Свенсон встает, подходит к ней, кладет руку на плечо. Анджела откидывается назад, на­крывает его ладонь своей. Свенсон словно со стороны смотрит, как сплетаются их пальцы, и это будто не его рука, а какой-то паук или мор­ская звезда, живущая совершенно отдельной, собственной жизнью.

Не то чтобы он не знает, что одно влечет за собой другое, что его ру­ка, задержавшаяся на ее плече, скользнет выше, по шее, к волосам, а по­том опять вниз, вдоль позвоночника. Не то чтобы не знает, что лезет к ней под футболку, к нежной равнине ее спины, а она, так и сидя в кресле, выгибает спину. Не то чтобы он не знает, что если останется тут, ес­ли не отойдет, Анджела встанет, повернется к нему, и они окажутся в объятиях друг друга. Он знает это и не знает, как с самого начала знал и не знал, что каждое произнесенное ими слово, каждое их движение ве­ло к этому. Но ему удается сохранить способность удивляться, и будто со стороны он наблюдает за тем, как целует Анджелу Арго. Чуть погодя Анджела отстраняется от него.

– Вы уверены, что хотите этого? – спрашивает она.

Был уверен, но только до тех пор, пока не настала пора признаваться, ведь это будет означать, что все происходит на самом деле, с его согласия и при его участии. Он – как те несчастные девушки, что ухитряются забеременеть, продолжая себя убеждать, что собственно сексом они не занимаются. Разве не ему положено спрашивать согласия Анджелы? Свенсон не может позволить себе задумываться об этом, у него голова занята другим: например, как бы попробовать, продолжая целовать Анджелу, проложить курс к кровати, добраться до нее, минуя преграждающие путь коробки.

На счастье, Анджела, ведомая неким локатором, сама ловко отступа­ет назад. Ему остается лишь следовать за ней. Неужели это та же самая девушка, которая вечно спотыкается и обо все стукается? Она в своей стихии, думает Свенсон, как рыба, вновь оказавшаяся в воде. Она тянет его за собой, разворачивает, толкает на кровать. Сопротивляться невоз­можно, как невозможно отвести от нее взгляд. Тебя все равно что закли­нает змея, не королевская кобра, а маленькая крепенькая гадюка – она, чуть покачиваясь, держит тебя в поле своего немигающего взгляда. Но ведь заклинают, кажется, как раз змей. Почему у Свенсона путаются мыс­ли? Почему? Да потому, что Анджела, кажется, снимает с себя одежду, вот она, скрестив на груди руки, стягивает футболку. Ее груди – как буто­ны. Соски отвердели на холоде.

Она спускает мини-юбку к ногам, вышагивает из нее. На ней черный . кружевной пояс. Неужели все юные дамы, отправляясь покупать ком­пьютер, надевают такое? Может, Анджела все это спланировала зара­нее? У нее ведь сегодня нет колец в губе, вообще никаких украшений на лице – чтобы удобнее было целоваться. Ну, он и сам сегодня утром оде­вался особенно тщательно.

Она абсолютно обнажена, если не считать ботинок. Это неимовер­но сексуально. Но до чего… до чего же она худенькая. У нее совсем дру­гое тело, чем у Шерри, про которую ему вовсе не следует думать, сидя здесь, с эрекцией такой сильной, что Анджеле это видно даже через джинсы.

– Класс! – говорит она восхищенно, подходит и садится на него вер­хом, лицом к лицу.

Свенсон замечает, что в глазах ее промелькнул страх. Но она перево­дит взгляд на его ремень, озадаченно изучает пряжку, после чего рассте­гивает ее с мечтательным, чуть отрешенным видом. Затем соскальзыва­ет с него, садится рядом и, подавшись вперед, стаскивает ботинки. Одной рукой Свенсон гладит ее трогательно выпирающие позвонки, а другой стягивает с себя джинсы и трусы.

Анджела уже сняла ботинки, и он тянется к ней, но она жестом ве­лит ему лечь на спину и роется в тумбочке у кровати, откуда достает ма­ленький пакетик из фольги. Он так давно ничем подобным не пользо­вался – Шерри много лет назад, перестав брать таблетки, вставила спираль, – что сначала принимает это за пакетик с чаем. Ах да, это пре­зерватив, ну конечно! Секс девяностых, он такой, и то, что Анджела столь предусмотрительна, на пользу им обоим. По поводу Свенсона ей волноваться нечего. Но кто знает, что она себе позволяла? Что это был за парень, который подходил к телефону? Рискует как раз Свенсон. Очень отрезвляющая мысль, но не настолько пугающая, чтобы у него пропала эрекция, наоборот, его член, похоже, положительно реагирует на тот настораживающий факт, что презервативы у Анджелы всегда под рукой. Наверное, так же чувствовали себя девушки, когда Свенсон, тог­да еще старшеклассник, посреди бурных поцелуев, начавшихся будто бы случайно, доставал вдруг из кармана сознательно прихваченный с собой презерватив.

Анджела дает ему пакетик, он его вскрывает, слегка волнуясь – а вдруг презервативы теперь другие? Вдруг он не сумеет его надеть? Ему вспоминаются школьные годы. Это – как на велосипеде кататься. Он на­тягивает его, осторожно раскручивая.

Он снова чувствует себя на месте женщины – когда Анджела накло­няется над ним, он думает: а как же прелюдия? Но длится это лишь долю секунды, и наслаждение накрывает его волной, внизу живота разливает­ся блаженное тепло. Он наконец перестает думать – переворачивает ее на спину, и ноги ее раздвигаются. Он опирается на руки, грудь его каса­ется ее груди, ее бедра смыкаются, притягивая его ближе. И вот лицо его прижимается к ее лицу, его подбородок касается ее щеки.

И тут в его голове грохочет взрыв. Треск, хруст, затем скрежет – словно камни перемалываются в пыль. Он не сразу понимает, что про­изошло.

– Что это было? – спрашивает Анджела. – У меня прямо в черепе отдалось.

– Ничего особенного, – отвечает Свенсон. – Я зуб сломал.

Зуб, тихо разрушавшийся несколько месяцев, окончательно рассы­паться решил именно сейчас. А он даже не заметил, что скрежетал зуба­ми. Ужас какой! Так нечестно! Ровно в тот момент, которого он, сам се­бе отказываясь в этом признаваться, так вожделел, когда он наконец получает то, о чем не осмеливался мечтать, у него ломается зуб. Вот они, каверзы среднего возраста, какой позор – предстать стариком, у кото­рого зубы выпадают. Свенсон, не отпуская Анджелу, щупает языком зазу­бренные развалины.

– Пломбу потерял, – говорит он.

– Не только пломбу, – отвечает Анджела.

Эрекции как не бывало. Он перекатывается на бок. Глядит на Андже­лу, лицо которой из страстного становится ровно-невозмутимым. Она моргает, нерешительно улыбается.

– Облом, – говорит она. – Болит?

– Пострадало только самолюбие, – отвечает он. – По нему нанесен смертельный удар.

Главное – не дать ей понять, каким ничтожеством он себя чувствует. Оттого, что он не может сказать ей об этом, на него накатывает такое отчаяние, что к глазам подступают слезы. Он понимает, что это еще и гормональное, это – химия, реакция на фрустрацию. Но нет, он не окончательно забылся – он вдруг изумляется тому, что лежит вот так, го­лый, с этой девочкой, совсем ему чужой. Он должен быть с Шерри, род­ной и близкой. Что он ей скажет, когда она спросит, как он сломал зуб?