Сергей Чилая - Донор
Он не успел. Я вонзил в него края бутылки, которые удивительно легко проникли в кости лицевого скелета. Удовлетворенно оглянувшись, я нагнулся к чужестранке и, взяв ее за руку, прошептал в ухо, не особенно надеясь на успех:
- Даррел! Открой глаза. - Она открыла и уставилась в потолок.
- Сядь, пожалуйста, - также шопотом попросил я. Она села, касаясь ногами пола, и стала смотреть в открытую дверь за моей спиной.
На гвозде возле двери висел длинный мужской плащ серого цвета. Я стянул его со стены и подошел к девушке:
- Попробуй встать. - Она молча встала и замерла, вытянув руки вдоль туловища, продолжая сжимать остатки майки в побелевших пальцах. Я помог ей натянуть на голое тело грязный плащ, застегнув его на единственную нижнюю пуговицу и сказал: - Пойдем!
Она сделала несколько шагов к двери, некрасиво расставляя ноги и по-прежнему не замечая меня...
- Подожди минутку, - попросил я, оглянувшись, и, увидев синие спортивные штаны с длинными полосками белой ткани по бокам, одной рукой стал натягивать их на себя, прихватывая другой по пути лежавшую на стуле заскорузлую вонючую рубаху в красно-синюю клетку...
Мы осторожно спустились по лестнице.
- Эй, доктор! - услышал я вдруг над головой. - Забирай бабу и проваливай! Бабе лучше все забыть! - тусклый и монотонный, как шум недалекого прибоя, голос вколачивал гвозди в сильно болевшую голову енивой уверенностью и спокойствием... - Подумаешь, делов-то: два мужика бабувыебали!
Я недоуменно повернул к говорившему голову...
- Омар не стал... - сказал бородач. - А она пусть не шляется голой...
- Ваш Омар просто нравственный идеал социалистической эпохи! среагировал я и тут до меня дошло, что эти сукины дети живы... Вот они все на веранде - толпа счастливчиков, провожающаяся нас, только что насладившихся телом чужестранки... Значит бойня, учиненная мной в домике на сваях с пятилитровой бутылью в руках, вся моя ярость и отвага. реализовались лишь в воспаленном мозгу...
Мы молча добрели до моря. Стало светать. Дождь прекратился. Она ступала, переваливаясь, как утка... Я снял с нее плащ и за руку ввел в воду. Она равнодушно выполняла команды, не замечая меня... Я медленно протянул руку к ее промежности и, нащупав скользящую под пальцами сперму, смыл ее... Потом ввел пальцы в растянутое влагалище и стал осторожно извлекать оттуда густую липкую массу, сразу исчезавшую с ладони в теплой соленой воде... Было по-прежнему ветренно и пасмурно, и далекий тростник шептал что-то, тревожно посвистывая, и я сразу вспомнил Паскаля, и его мыслящий тростник, и Тютчева:
Рассвело. Сильный шок избавил нас обоих от ненужных мучительных обсуждений: мы молча двигались в сторону Поти, до которого было километров пять... Сильно болела голова и так тошнило, что каждый деяток метров приходилось останавливаться, но рвота не приносила облегчения....
В мозгу медленно и болезненно шевелились обрывки мыслей, которые кто-то сразу затаптывал, но постепенно они оформились в привычные словесные образы, вселившие в меня ужас и отчаяние и ни с чем не сравнимое унижение, сильнее всего требовавшее реванша.
"Утренним поездом из Сочи в Батуми прибывает мама, - ярко промелькнуло в мозгу. - Мы должны добраться до Батуми и она возьмет на себя заботу о нас с чужестранкой... Она гинеколог", - это была еще одна конкретная и очень глубокая мысль...
Нас кто-то подвез до порта. Незнакомые люди, их было несколько на причале, дали деньги на билеты... Их хватило и на бутылку коньяка. Я написал на клочке бумаги телефоны, которые вспоминал мучительно долго. Мы сели в "Ракету" на верхнюю палубу, где от сильного шума нельзя было говорить, и принялись за коньяк.
Она начала выходить из шока, когда в бутылке осталось чуть меньше половины. Она по-прежнему молчала и не смотрела мне в лицо, но ее голова прислонилась к плечу, а ближняя рука крепко обхватила мое бедро. Позже я почувствовал, что плечу стало горячо. Это она заплакала, наконец...
С гинекологией чужеземки все обошлось. Моя мама очень хороший врач... О событиях той страшной ночи мы не вспоминали никогда. Мне казалось, что Даррел и не помнила почти ничего из случившегося или гнала от себя воспоминания... Через неделю мы вернулись в Тбилиси. Я познакомил ее с Полом. Тот пришел в восторг и несколько дней таскал нас по тбилисским кабаком и пригородным харчевням...
- Пол! - сказал я, когда отправил Даррел в Ригу. - С нами приключилась беда в Поти...
Пол внимательно посмотрел на меня:
- Говори, Боринька!
Не м-могу, Пол! - сказал я и заплакал беззвучно, и крупные слезы застучали по тарелке дождем. - Может, было бы лучше, если б они нас убили.
- Говори, что случилось! На тебя смотрят...
Я выложил ему все. Даже то, как затащил ее в море, чтоб отмыть от чужой спермы.
Утром следующего дня на машине Пола мы поехали в Поти. За нами увязалась Кэтино.
- Зачем она нам, Пол? - спросил я.
- Не знаю... Посмотрим.
В моей теннисной сумке лежало Полово ружье с десятком патронов. Пистолет Пол заткнул за пояс... По дороге мы заехали в Полову деревню. Нас накормили и приставили двух молодых грузин, которые забросили в багажник своей "Нивы" охотничьи ружья и отправились следом за нами.
"Будто на охоту собрались,"- подумал я
Мы добрались в Поти к вечеру. Стояла жара и пляж был полон. Я увидел домик на сваях и сердце заколотилось, болея. Я почувствовал, что плыву:
- Что-то плохо мне, Пол...
- Возьми бинокль, Боринька, и смотри! - Сказал Пол строго и протянул старый морской бинокль.
Я поднес бинокль к глазам, стараясь потными трясущимися руками удержать и настроить его, и не смог.
- Хорошо! - резюмировал Пол. - Подождем, пока стемнеет, и пошлем к ним Кэтино... Опиши их, чтоб она могла узнать...
Когда Кэтино вернулась, стало совсем темно.
- Их там двое. Светлого парня с длинными волосами нет, - отчиталась она. - Я спросила, нет ли у них аспирина?
- Ты просто Мата Хари, д-дорогуша! - заметил я. - П-пойдешь на п-повышение в КГБ?
Она добавила что-то по-грузински, и Пол перевел:
- Кэто говорит, что в стене дома выжжена большая дыра. Свежая, очень странная. - Он помолчал: - Будем ждать.
Около десяти вечера Пол сказал: - Пошли! Оставьте ружья. Никакой стрельбы... Возьмите из моего багажника канистру с бензином, бичебо!
Мы приблизились к дому. Пол расположил под ним канистру и открыл крышку.
- Хорошо, - сказал я. - Уходите! Я справлюсь... Если не взорвется, вернусь и выстрелю в канистру из ружья...
Они пошли к машинам, а я, подождав немного, густо смочил бензином широкий бинт и, погрузив свободный конец в канистру, медленно побрел к ближайшей дюне, удивленно разматывая непривычно мокрую марлю.
Пройдя метров десять я присел, вынул из кармана коробку спичек и сразу обрел спокойствие, недостававшее весь вечер. Я взглянул в последний раз на дом и увидел в стене странную дыру с ровными обожженными краями, о которой говорила Кэто, будто кто-то гигантской лупой выжег ее.
- Господи, прости меня! - сказал я, все еще держа в памяти дыру, вынул спичку из коробки, еще раз взглянул на дом, едва различимый в темноте, и внезапно понял, что никогда не смогу зажечь спичку и поднести ее к скрученной полоске бинта, пропитанного бензином, какой бы сладостной ни была месть в этот миг для меня...
Я медленно вернулся к машинам. Взволнованный Пол сунул мне в руки ружье и что-то сказал по-грузински.
- Н-не помыкай, Пол. Я не могу убить человека, даже если очень хочется... М-мне не под силу... Я просто не смогу жить потом с этой н-ношей... Что бы ни сделали они с Даррел, кто дал мне право лишать их жизни? Кто, П-пол, говори?!
- Тогда я сам! - сказал он, поднимая ружье.
- Нет! Т-те, кто готовы постоять за других, пользуются общественным т-транспортом...
- Ты просто интеллигентский придурок и кусок дерьма на дороге, Боринька! - Пол поглядел, на месте ли патроны, и попытался отодвинуть меня в сторону.
- Нет! Не смей! - сказал я, не обидевшись и опуская ему ствол...
- Ты куда засобирался? - нервно спросил Пол, когда я повернулся к нему спиной. - К ним что ли идешь прощаться... или извиниться решил?!
- Н-нет! Заберу канистру...
- Не суетись! Резо принесет... - Он помолчал, а потом добавил жалостливо: "Прости, Боринька!" - и, размахнувшись, сильно ударил кулаком в лицо, стараясь не попасть в очки. Я отлетел в сторону, но сумел удержаться на ногах. Потом вдруг пляж поплыл куда-то вместе с Полом, кричащей что-то по-грузински Кэтино, машинами... Я упал, ткнувшись носом в песок... Подниматься не хотелось...
Всю осень, каждые две недели, я летал к Даррел в Ригу. Много раз мы встречались в Москве, в гостинце "Спутник". Ночью она забирала подушку и, наплевав на гостиничные строгости, шла ко мне по длинному коридору...
Однажды Кузьма пригласил нас поужинать в "Националь".
- Пы-пы хочу силно, - сказала она, наклонившись ко мне, когда ужин подходил к концу. - Проводыть мэнья, пожалуста, туалэт, Рыыжэнкый.
