Франсуа Каванна - Русачки
Они поют те самые деревенские песни, которые в сжатом виде можно найти в сборниках «Поющая молодежь», которые всем известны, а я их только что открываю. «Жаннушечка берет свой серп», «За нашим садом стоит гора», «Роза в лесу», «Жабы» и все в таком роде, поют они этакое в три голоса, и я пою с ними, растроганный, как девица. Впрочем, не столь наивны, чтобы не подмигнуть.
Пьер-Лошадиная морда влюбился в одну русачку, в Большую Клавдию, в высоченную девицу, как указывает прилагательное, с вытянутым лицом, красивую, с длинным аристократическим носом. Подходящая пара. Мы просим их припасти и для нас жеребеночка. Пьер сразу засел за русский. Это нас сблизило. Здесь почти все что-то учат, что-то великолепно бесполезное, чем бесполезнее, тем красивей, — это наша роскошь. Пикамиль учит русский и сольфеджио, Лореаль учит чешский, кто-то еще — болгарский, кто-то — венгерский. Настоящий пир для набоба, этот венгерский: двадцать два склонения, ничего похожего ни на один из европейских языков и говорит на таком какая-то щепотка сопливых селян, застрявшая в урочище Карпат!
В отличие от других бараков, почти все здесь способны более или менее удачно выкручиваться по-немецки.
* * *Часто заговаривают, — да все чаще и чаще, — о том, чем все это закончится. Одни думают, что америкашки, как только ликвидируют Гитлера, пойдут тем же махом проглатывать Красную Армию и ликвидировать навсегда коммунизм, ведь в конечном итоге в этом и заключалась исходная цель войны, дали же Гитлеру нажраться Австрией, Чехословакией, Польшей, Голландией, Бельгией и Францией только потому, что настоящей причиной, по которой терпели его капризы, был Великий крестовый поход на Восток, ему полагалось в конце всего этого раздавить большевиков и оставить там столько перьев, что останется только нагнуться, чтобы подбирать кусочки и ликвидировать, в свою очередь, нацизм, разве что, поразмыслив, быть может, припасли бы его где-нибудь в уголке, — еще пригодится, — так нет же, этот здоровый козел непутевый дает мужикам расквасить себе морду. Отсюда и обязательство помогать Сталину (который все же левее, а значит, более «демократ», чем Адольф) для публики, которая перестала бы вообще понимать что-либо, если сделали бы обратное, но как только русачки в поле зрения, врезают им Перл-Харбор, а что до предлога — всегда найдется.
Это из твоего окна такое видать, толкуют сторонники другой гипотезы! Русачки двинулись, чтобы утрахать Европу, а теперь, раз уж они в пути, остановятся они аж у берегов Атлантики, в Сабль д'Олонн{75}, смахнут они тебе и Петена, и Муссолини, и Франко, и Салазара одним махом, это есть наш последний и решительный бой, Революция идет и завтра будет победной, па-а-ста-а-ранись, молодая гва-а-рдия на марше!
Попадаются и скептики, — здесь я один такой, — которые говорят, все вы здесь простофили, Гитлер не смог переломить хребет Сталину, — что правда, то правда, — большое будет от этого разочарование для мирового капитализма и для дам, которые дают на церковь, но все-таки он на славу потрудился, хотя бы уж в том, что всю эту кокнутую Европу придется опять отстраивать, все это добротное вооружение, которое изошло дымом или легло на дно горькой волны — все уже вызвало приток немалых бабок, и это нескоро кончится! Сталин не такой козел, чтобы устремляться в мировую Революцию, — такое годилось для всяких там Лениных и Троцких (ну и поднаторел же я в этой общаге!), у Сталина должность — во! Он только что ее консолидировал, настоящий гранит, назначил себя маршалом СССР, теперь он уже старый, усталый, повеселился он всласть, будет теперь любоваться на себя в зеркало в своей роскошной униформе и лопать вафли, по мне, так вряд ли он дойдет досюда (тут уж я шел на риск!). Не волнуйтесь, закончится все междусобойчиком, как Первая мировая: ты мне — Варшаву, я тебе — Уагадугу{76}, все друг друга как следует поимели, а в конце договора уже маячит Третья мировая, автоматически, как по писаному.
А если, талдычит кто-то, допустим даже, дойдут они аж досюда, русаки эти, что же тут с нами станет?
А кстати… Вопрос толковый. И задаем мы его себе иногда, ненароком. Насильственно или по доброй воле, военнопленные, дипишки, беженцы, петеновцы… русским небось наплевать на все эти тонкости! Девчата сказали мне, что вполне вероятно, что любой советский, который дал врагу себя заграбастать, — неважно как, — будет тем самым считаться виновным и годным к Сибири. Возврат военнопленных и перемещенных лиц закончится массовой ссылкой на Восток, это почти верняк, и это никак их не радует. Так что у нас-то, грустных козлов, налицо есть все шансы оказаться в других бараках, таких же гнусных, как этот, и лопать мороженые кольраби в другом захолустье, еще более мерзком, чем здешнее. Ну мужики, поехало, мы рабы новой Европы, мы всего лишь комочек дерьма на сапогах завоевателей, поедем рыть ямы, ворочать щебень, таскать рельсы, а за спиной нашей будут стоять козлы с гумми[17] и шпарить тебя по икрам, ой, ой, ой…
Вот докуда докатываешься, когда предаешься мыслям о будущем. Созерцать будущее — это мания нечистоплотных старперов, так же как и дегустация собственных козявок из носа. От этого становишься грустным козлом. Бабам ведь почти доподлинно известно, что их ждет, так что ты думаешь, это мешает им петь? Улыбаться, аж до ушей? Вот и болтают себе о другом. О ебле, к примеру. Вообще всегда полезно болтать о ебле. Стимулирует затылочные кишочки и снимает желудочные газы. Или, во всяком случае, их улучшает. Если бы меня приговорили к смертной казни, я бы провел свою последнюю ночь, болтая с моим надзирателем о ебле.
* * *Надо же было мне приземлиться здесь, чтобы я вышел из своей куколки и стал немножечко лучше разбираться в этой большой передряге.
Именно здесь в первый раз я услышал о генерале де Голле. То есть, до этого я просто знал, что это какой-то военный, что он поругался с Петеном и поэтому смылся в Лондон, и уже оттуда крыл коллаборационистов и подстрекал террористов. Я говорю «террористы» просто потому, что все тогда так говорили, слово было в то время такое. Теперь только понимаю, что жил я тогда неимоверно отрезанным от всего мира. Дружки обалдевали от тех дурацких вопросов, которые я им задавал.
Радиоприемника у нас не было, мама никогда его не хотела, и стоит дорого, и электричество кушает, а там, внутри, — одни только глупости и реклама. Газеты я просто не покупал — на разные мелкие новости мне плевать, немецкое коммюнике — это всегда одно и то же, политика — одна скучная пропаганда, кичливая и плаксивая одновременно, морализаторская и подстрекательская, полная насилия и повторов, благословляющая Бога, который нас наказал для нашего же блага, и требующая наказания настоящих виновников: евреев, франкмасонов и коммунистов, Англии, Америки, комиксов и Народного фронта. Карточки на то, на се отоваривали в такой-то день, — этим всем занималась мама, хозяйки ее извещали. На спектакли мне было плевать, ходил я только в кино, в Ножане, когда актеры мне нравились, не знал, кто постановщик, даже не знал, о чем оно, просто ходил смотреть фильмы «Фернанделя», «Мишеля Симона» и все тут! Страницы изящных искусств — страшно нудные: цепляешься изо всех сил, чтобы понять, а когда расшифровал, то видишь, что тот, что с претензией, просто трепался.
Тем не менее, я читал, даже проглатывал, но книги. Книги, которые я откапывал в несметных количествах за несколько су у букинистов, в частности у папаши Дайе, с улицы Замка, в Венсенне. Я проходил мимо каждый вечер со стройки в Монтрей, возвращаясь в Ножан пешком через Венсенский лес. Копался на прилавках, ковырялся во всей лавчонке, он никогда не мешал, я взбирался на стремянку, он приставлял ее со стороны тех книжонок, которые, по его разумению, должны были мне понравиться. Он заводился на автора, прочитывал мне целые страницы вслух, держа за шиворот, чтобы я не сбежал; был он энтузиаст, растроганный до слез, брызги слюны летели, вкус, впрочем, был у него очень верный. У него была дочь-красавица, я не осмеливался на нее взглянуть.
Благодаря папаше Дайе я познал одни из самых больших радостей в моей жизни: Жироду, Жида, Стейнбека, Хемингуэя, Колдуэлла, Марселя Эме, Жака Перре… Я сходил с ума, да и сейчас схожу от Жака Перре. Один Жироду чего стоит! Эх…
Открыл для себя научно-популярную литературу. Страну заколдованную. Но вовсе не «Чудеса науки» или какую-нибудь другую дешевую дребедень. Очень серьезное, очень прочное приобщение к научному методу, к научному мышлению, в книгах, например, великолепного педагога, Марселя Болля. Школа подготовила мой ум к математическому рассуждению, к физике, к химии, заставила меня осознать неумолимую потребность в логике и цельности, которая есть во мне. Она пробудила мою веселую любознательность, мою всепожирающую жажду познать, а главное — понять. Так что, к своему удивлению, я осознал, что все эти парни, — такие все в курсе всего, такие всезнайки, даже такие образованные, — просто совсем ничего не знают обо всех этих вещах, которые для меня были гораздо важнее (и намного интереснее), чем политика, кино, песни, спорт, живопись… Невозможно с ними говорить о теории квантов, о частной и общей теории относительности, о волновой механике, о периодической таблице химических элементов, о ядерной энергии, об энергии расщепления атома, о динамике всего живого, об эволюции… На все эти вещи, жутко актуальные, которыми я себя начинил, — они вытаращивали глаза. А главное, увы, им от них было невыносимо скучно! Я толкую им об использовании энергии, высвобожденной в результате отрыва тяжелых и, следовательно, нестабильных ядер атома, я пытаюсь, чтобы их заинтересовать, подвести это к важнейшим технологическим применениям, которые, как я чувствую, неминуемы, в частности, весьма вероятное и весьма близкое появление над нашими мордами бомб, основанных на резком высвобождении фантастической энергии, а они мне: Роммель, танки «Тигр», летающие крепости, парашютисты, Монтгомери, Жуков, Сталинград… А из «природы» они видят только цветочки, зелень, жизнь в деревне, в противовес «отчуждающей и обесчеловечивающей жизни на заводе и в городе», — так ведь они выражаются. Со всеми моими электронами, нейтронами, фотонами, галактиками и волнами вероятности я выгляжу мудозвоном. Думал, что все в курсе, выжимал все педали, чтобы их наверстать, а в результате я был на двадцать забегов уже впереди: они-то ведь даже еще и не стартовали. Поди попробуй, заинтересуй людей чем-то другим, кроме их безделушек! Но если б они только знали! Именно здесь и лежит страна чудес, настоящая страна фей, — действительность!
