Франц Фюман - Избранное
Вернер опять помял кепчонку, опять вздохнул, с тем же смущенным пренебрежением махнул рукой и наконец, уже явно не в силах сдержаться, сказал:
— Если вы намерены снова писать об этом, ступайте лучше к начальству, пусть они вам объясняют. — Голос его звучал почти грубо. — Политикане мое дело…
Он оборвал фразу, но я догадался, что он имел в виду: вы же, мол, сами к такому выводу пришли, в статье-то!
От внезапной грубости я растерялся, резкий обрыв разговора испугал меня, мелькнула мысль, что написанное будет и впредь с конфузом оборачиваться против меня, — все это перекрыло поток просившихся на язык вопросов: вправе ли он своей властью принять решение о переоснастке; на каком уровне, собственно, принимаются подобные решения; какие инстанции они проходят — в том числе высшие и наивысшие — и каков механизм движения по этой пирамиде распределения заданий; по каким вопросам нужно просить, по каким — ходатайствовать, требовать, указывать, приказывать; далее, нет ли в этой истории противоречия между совестью и соображениями выгоды, дальновидностью и близорукостью, ответственностью и инертностью, и если да, то насколько оно глубокое, и — все эти мысли впервые пришли мне на ум со столь ошеломляющей естественностью — не попал ли тут человек-одиночка как бы между двух огней, в точку пересечения двух разных интересов, и не нарочно ли его туда спровадили, и где находятся средоточия подобных тенденций вообще и этой в частности — в сфере производства или выше, может быть, даже в экономике как таковой, в кадровой политике, в теории, в прагматике, в сфере руководства или исполнения? И в довершение всего бессвязные, почти абсурдно примитивные вопросы типа: что там был за митинг, о каких агрегатах шла речь — турбинах? мышеловках? холодильниках? моторах? Я ведь ничего не знал, а следовало бы выяснить и это, и еще в сто раз больше, прежде чем браться за перо, но теперь было не до расспросов. Если я не склонен еще больше укрепить бригадира в его мнении, если хочу по крайней мере добиться от него снисхождения к моей опрометчивости, если не желаю, чтобы эта нечаянная встреча обернулась непоправимым, то я просто обязан сию же минуту загладить свой промах.
— Моя статья некомпетентна, не следовало мне ее писать! — сказал я и тут же испугался резкости этих слов, хотя исходили они из моих собственных уст.
Я запнулся, хотел начать снова, но Вернер уже ответил на вопрос вопросом, крыть который мне было нечем:
— Вот как?
Два словечка, два слога, короткие, отрывистые, — они вернули меня к действительности. Мне почудилась в них неприкрытая насмешка, точно ушат холодной воды. А когда он опять, как раньше, отмахнулся, я спросил себя: что тебе здесь надо? Бригадир поневоле считает меня писакой, который — что ни говори! — одной веревочкой связан с дирекцией, действия которой сам Вернер явно не одобрял, и послал меня сюда тот краснобай, и вообще вся заметка написана под его диктовку… Никакой другой удар не мог бы унизить меня сильнее, к тому же я чувствовал, что все это близко к истине.
Нечего было лезть в это дело, мелькнуло в голове, а на языке так и вертелась пословица: всяк сверчок знай свой шесток, — и я решительно подумал: ну ладно, ты был наивен, но тебе приписывают злой умысел; раз так, извинись и ступай отсюда, ситуация явно зашла в тупик, и, кроме неприятностей, ничего ты тут не дождешься! В самом деле: даже если Вернер обидел меня невольно, все равно, что мне тут, черт побери, нужно? Наседать на бригадира попросту опасно, и, вероятно, я вправду слишком много от него требовал. Политика, как видно, действительно не его стихия; о статье я сожалел, завоевать доверия не смог, а коли уж мне так хочется разобраться в истории со столовой, не лучше ли подождать нового бригадира, толку от него будет больше, чем от Вернера.
— Ну что ж, — сказал я таким тоном, что сразу стало ясно: сейчас мы пожмем друг другу руки и распрощаемся.
Но Вернер будто никак не ожидал такого поворота: он по-детски недоверчиво воззрился на меня, поправил кепку, потом смущенно засмеялся, и вид у него был явно растерянный. Выходит, в его вопросе не было насмешки, в жесте — осуждения, в восприятии моей заметки — ни капли цинизма? Я почти поверил, я должен поверить, глядя на него, — он стоял передо мной, красный как рак, полуоткрыв рот, в глазах немой вопрос. Но почему тогда он принял мои расспросы в штыки? От робости? От смущения? От боязни серьезных конфликтов? В нем столкнулись два противоположных стремления: стремление прояснить ситуацию и стремление ее затушевать. Он ждал ясности от меня — от меня! — а я ждал того же от него; неужели моя беспомощность, моя наивность ничем не разнится от его собственной и разочаровали мы друг друга в меру своих упований? Выходит, это самое и заставило нас обоих взять тон, о котором ни один не помышлял; я оборвал разговор, и это задело Вернера ничуть не меньше, чем меня его резкость. Неужели как раз сейчас все и запутается? Ну и ладно, решение принято, пора кончать, осталось найти какую-нибудь прощальную фразу, которая удовлетворит обоих, но, прежде чем я ее нашел, отворилась дверь в дощатой перегородке, и какой-то лысый дядька — очевидно, мастер — возбужденно замахал руками, подзывая меня к телефону. Домогался меня тот самый руководящий товарищ, я узнал его по голосу.
— Простите, пожалуйста, — пело в трубке, — я только что узнал, что вы попали не по адресу. Досадное недоразумение. Видно, недотепа бригадир не удосужился вас предупредить, что его преемник на курсах…
— Нет, почему же, предупредил! — свирепо отрубил я, но он не отреагировал. Правда, из вежливости секунду помолчал, ровно столько, сколько нужно, чтобы, с одной стороны, намекнуть, что он все слышал, а с другой — показать, что не придает этому значения. Потом он как ни в чем не бывало продолжил:
— Я тут прикинул насчет замены. Вас ждет другая бригада, туда тоже поставили нового бригадира и тоже с потерей в заработке. Вы ведь собирались заняться именно этим вопросом, верно? Это бригада лакировщиков «Прогресс», семнадцатый цех, прямо у северного конца булыжной дороги…
Последние слова он произнес таким фамильярным тоном, каким шепчутся в пивнушке с приятелями, по крайней мере для меня его намек на мою несчастную заметку прозвучал именно так.
— Послушайте! — возмутился я, собираясь наотрез отказаться.
Но он перебил:
— Вы не заблудитесь, бригада в восторге, мы уже вас отрекомендовали. К сожалению, не смогу проводить вас туда лично — совещание! — но ваша заметка, поверьте, оказалась чрезвычайно полезна! Ее обсудили в цехах: в литейном, в механическом, в лакировочном и, конечно же, в бригаде «Красный Октябрь». Дважды ваша заметка способствовала принятию правильных решений, более того — а это кое-что значит, — заметка произвела впечатление на самого недотепу! Его здорово проняло, ведь к этому инциденту серьезно отнеслись и радио, и пресса, и даже писатель, который на днях выступал по телевидению.
Тут товарищ из дирекции счел за благо сделать еще одну паузу, и я быстро спросил:
— Радио?
Он спокойно подтвердил: да, радио, мою статью передавали по местной сети, разве я не знал? Я сказал «нет». В трубке послышался женский голос:
— Товарищ Буцке, пожалуйста, к директору.
— Иду, иду! — заторопился он.
В эту минуту через открытую дверь я увидел, как лысый о чем-то разговаривает с Вернером, потом в трубке снова запел Буцке: у него, мол, совещание, как ни жаль, придется закончить разговор. И зачастил: сила слова! глубокие знания! политическая прозорливость! полезное начинание! успеха вам! наконец гудок. Я повесил трубку и огляделся: бригадир исчез. В дверях стоял мастер.
— Вернер ушел? — услышал я свой голос.
Мастер кивнул и сказал, что товарищ Буцке поручил ему отвести меня в семнадцатый цех, в бригаду «Прогресс», там уже все собрались в красном уголке, не заставлять же их ждать. И я почувствовал, что киваю и куда-то иду. Раньше я хотел перед уходом спросить, где работает Вернер, но теперь мне почему-то стало боязно: вдруг придется идти мимо него. Грохот металла — мы все идем, идем — и ритм шагов, словно в дремоте, слились в бессмысленную фразу: эквивалентность комплексной цикличности включает оптимальный вариант презумпции. Или я прочел это ночью в книге? — раздумывал я. Грохот металла, свет, распахнутые створки ворот.
— Вон там работает бригада Вернера, — сказал мастер.
Он взмахнул рукой, я увидел сверло, вгрызающееся в металл; синяя спираль… сверло опустилось… скрежет умолк… сверло поднялось… заготовки переместились… снова визг сверла. Светлые пятна лиц — рабочие сосредоточенно глядят на металл, и я гляжу туда же. А Вернер здесь? Не видно. Мастер что-то говорит. Мы миновали ворота, булыжная мостовая…
— Как вы тут все точно описали! — похвалил мой спутник.
