Дмитрий Липскеров - Пространство Готлиба
Рука называлась – Горький. Именно ее я решила попробовать, оставляя Лучшую Подругу как-нибудь на следующий раз.
Следуя инструкциям, прежде чем начать использовать конечность, я тщательно размассировала ее по всей длине и только потом нажала на костяшку пальца. Раздался щелчок, но, как и в случае с Лучшим Другом, Горький даже не пошевелился.
Надо давать конкретное задание, – вспомнила я и громко сказала:
– Вымой посуду.
Никакой реакции.
– Свари кофе!
Безрезультатно.
Тогда я попробовала воздействовать на руку с помощью иглы, воткнув ее в ложбинку между безымянным пальцем и мизинцем.
– Приклей крючок в ванной! – приказала я, но и тут Горький даже не вздрогнул.
Вероятно, на этот раз без адреналина не обойтись, решила я и прикрыла дряблую руку Горького большим махровым полотенцем.
В дверь позвонили, и сердце мое рухнуло в желудок, оборванное воспоминанием о Владимире Викторовиче.
– Кто?!! – громко и стараясь быть бесстрашной, спросила я.
– Это Соня, – донеслось из-за двери. – Почтальонша.
– Вы зачем?
– Газеты принесла.
– Я ничего не выписываю.
– Это бесплатные. С кроссвордами и телевизионной программой.
– Положите в ящик.
– Откройте, пожалуйста! – жалобно попросилась Соня. – Мне нужно с вами поговорить!
– О чем?
За дверью помолчали, а затем я услышала всхлипывания.
– Вы одна?
– Одна, одна! – ответила Соня голосом плачущего ребенка. – Владимир Викторович с утра уехал в Петербург.
Я открыла дверь и впустила ее, маленькую, всхлипывающую в варежку, с газетами и журналами в огромной кожаной сумке на боку.
– Спасибо, – благодарила почтальонша, усаживаясь за стол в кухне. – Большое спасибо за то, что пустили!
Я налила ей горячего чаю в большую кружку и пододвинула банку с конфитюром.
– Холодно на улице?
– Ой, мороз, – ответила Соня и много хлебнула из кружки.
– Я вас слушаю, – сказала я, и почтальонша опять заплакала, проливаясь слезами в чай.
– Я… Я… – скулила она. – Я не знаю, почему плачу. Вероятно, потому что я очень слабая женщина… У меня… меня… У меня очень мало сил, и я ничего не могу поделать с этой слабостью!.. Вот вы – очень сильный человек, и мне всегда хотелось дружить с вами! Но вы… Вы…
Она обильно залилась слезами, пуская губами пузыри.
– Милая Соня! – сказала я, испытывая огромное чувство жалости к этой несчастной женщине с покрасневшим от слез носом. – Милая Соня! Я прекрасно к вам отношусь. Скажите, что случилось?
От моей ласки почтальонша взревела в голос и заколотила ладошкой по столу.
– Возьмите себя в руки немедленно! – закричала я, и Сонин плач прервался вдруг на самой высокой ноте; женщина уставилась на меня, широко раскрыв от удивления глаза. – Что случилось, еще раз спрашиваю?!
И она, втянув носом слезы, начала докладывать по-деловому:
– После того вечера, как я вас застала с Владимиром Викторовичем, он перестал даже смотреть на меня!
– Стоп! – прервала я. – Давайте сначала выясним главное! Кем вам приходится Владимир Викторович?
Почтальонша опустила глаза в пол и закраснелась щечками, словно светофор зажегся.
– Только честно! Он же вам не брат!
– Ну не брат, и что с того? – с некоторым кокетством ответила она.
– Ничего… Только зачем это скрывать? От этого столько недоразумений может случиться!
– Так не моя это инициатива! Это он настоял!
– Не понимаю.
– И я не понимаю. Но на самом деле я и не вдумываюсь, зачем? Мне главное, чтобы Владимир Викторович не бросил меня! Я его люблю! – с чувством сказала Соня. – А он после того случая с вами, когда я все разглядела, он не смотрит на меня даже. Я перед ним и так и этак, а он физиономию кривит! Я перед ним во всяком интимном, а он кроссворды решает!.. Что же это он в вас такого нашел, что я, женщина здоровая, с крепкими ногами, не интересна ему, а вы, вся парализованная, милее!
Я хмыкнула. Глупая Соня даже не поняла, какую бестактность допустила, а потому я не обиделась и сказала:
– Я сама удивляюсь, что ему от меня надо!
В порыве воодушевления Соня потянулась ко мне через стол и горячо зашептала:
– Анна Фридриховна! Я для вас все! Вы, главное, попросите!.. Но только, умоляю вас, не отбирайте у меня Владимира Викторовича! Я вам и газеты все буду приносить бесплатно, и в магазин схожу, когда надо! Рыбку свежую принесу, он ее из-подо льда тягает!
– Да что вы в самом деле! – возмутилась я. – Мне ваш Владимир Викторович задаром не нужен! Глаза бы мои его не видели во веки вечные!
– А он мне говорил, что это ваша инициатива была! – не унималась почтальонша. – Что это вы его за штаны ухватили!
– Эка наглость! – задохнулась я от возмущения. – Вот негодяй!
– Негодяй, негодяй! – закивала Соня.
– Если хотите знать, у меня друг есть!
– Правда? – обрадовалась она.
– Абсолютнейшая! Достойнейший во всех отношениях мужчина!
– Ну и славно! Дай Бог счастья всем, и здоровым, и убогеньким! Как я рада за вас, Анна Фридриховна! От него письма получаете?
– Вы, самое главное, его предупредите, – завелась я, – что, если он еще раз явится ко мне со всякой гадостью, мой друг ему хребет переломит!
– Конечно, предупрежу! – улыбалась во все лицо Соня. – А как же! Но друг же в Москве живет? Приехал, значит…
Она встала со стула, оправила юбку и, сияя, лучась счастьем, пошла к дверям.
– Вот, газетки бесплатные, – сказала. – С кроссвордами и программой.
Я кивнула.
– Злой он на вас. Как бы не убил, – добавила почтальонша и вышла вон.
Я осталась одна, в прескверном настроении от беседы с Соней и все смотрела в окно, наблюдая, как жухнет в небе новогодний мандарин.
В самом деле, что ли, кроссворд поразгадывать, подумала я и подъехала к стопке газет, оставленных почтальоншей. Выбрала одну, на последней странице которой были помещены целых три кроссворда, и, вооружившись ручкой, прочла вслух первый вопрос:
– Дворовая птица из шести букв? И сама же ответила:
– Голубь. Подходит… – записала. – Мальчик, герой французской революции?.. Гаврош, – отгадала я и записала по вертикали. – Автор романа "Отчаяние"?.. Горький! – сказала я громко и вдруг увидела, как из-под махрового полотенца, откинув его, показалась старческая рука и, будто рассматривая меня, застыла на столе.
– Здравствуйте! – обрадовалась я. – Что же мы с вами будем делать?
Рука не шевелилась.
– Господин Горький, – приказала я. – Идите, пожалуйста, сюда!
Несколько мгновений рука находилась в раздумье, а потом, словно нехотя, с трудом перевалилась через край стола и, обхватив широкой старческой ладонью ножку, заскользила к полу.
В отличие от Лучшего Друга Горький не бегал на пальчиках юношей, а передвигался медленно, наподобие гусеницы, подтягивая плечевой сустав к ладони, выгибая локоть к потолку.
Возраст, поняла я и протянула навстречу Горькому руки.
Он постучал большим и желтым ногтем по полу, а затем, приняв решение, с чувством собственного достоинства улегся мне в ладони.
– Здравствуйте, господин Горький, – еще раз поприветствовала я руку, вознося ее на колени. – Давайте разгадывать кроссворд дальше? – и прочитала следующий вопрос. – Вид литературы? Из одиннадцати букв?
Безусловно, я знала ответ, но слово застряло в моей голове, словно наткнулось на что-то, и никак не хотело всплывать перед глазами.
– Черт подери! – выругалась я.
И тогда Горький взял из моей руки карандаш и аккуратно заполнил горизонталь правильным ответом.
"Драматургия", – написал он.
– Правильно! – обрадовалась я и захлопала в ладоши. – А как называется термин, обозначающий половое влечение, руководящее всей человеческой жизнью, придуманный немецким врачом Фрейдом?
Поглаживая газетный лист, рука на некоторое время задумалась, а затем начертала: "Либидо".
– Замечательно!
Таким образом мы разгадали весь кроссворд, а за ним и два оставшихся. Горький неутомимо вписывал правильные ответы в клеточки и ни разу не ошибся.
Затем, когда я просто сидела и думала о вас, Евгений, рука вдруг легла на мою правую руку всей ладонью и принялась ощупывать пальцами кольцо со змейкой.
– Вам нравится? – спросила я.
Горький крутил колечко на моем пальце, но снять не пытался.
– Хотите посмотреть?
Сняв подарок Лучшего Друга, я положила драгоценность себе на колено.
Горький тыкнулся в нее указательным пальцем и замер.
– Померьте, – разрешила я, но рука не шелохнулась.
– Не стесняйтесь.
Рука вновь проигнорировала мое разрешение и попросту лежала на коленях, отдыхая.
– Как хотите.
Я пожала плечами и, взяв колечко двумя пальцами, вновь рассмотрела на его внутренней стороне какое-то слово, выгравированное на незнакомом языке.
– Что же это может обозначать? – спросила я вслух.
Горький взял карандаш и написал на обрывке газеты два слова.
