Мэтью Томас - Мы над собой не властны
— Некогда же, времени нет, — сказала мама таким тоном, словно времени больше чем достаточно.
Потом она тихонько застонала. Коннелл похолодел. Он ни разу не видел, чтобы они целовали друг друга в губы, а сейчас вовсю целовались и бог знает что еще проделывали. Сколько раз, глядя, как Джек Коукли с грубоватой нежностью прижимает к себе Синди, Коннелл мысленно упрашивал отца обнять маму при всех.
— Пора идти, — сказала мама.
Вжикнула молния на платье.
— Надо Джека развеселить, а то он совсем приуныл.
Коннелл метнулся к себе в комнату. Потом, когда родители вышли из спальни, он искал на их лицах хоть какую-нибудь подсказку — что они там затевали? — но так ничего и не увидел.
В спокойном, ненапряженном молчании выехали на шоссе Нортен-Стейт-парквей и в конце концов приехали к Коукли. Мужчины сели смотреть футбол, а женщины тем временем за разговорами носили еду из кухни. На столе красовались хрустальные бокалы, серебряные приборы, красивые серебряные солонка с перечницей и скатерти в два слоя. Коннелл первым уселся за стол, предвкушая, как налопается и будет потом сидеть на диване вместе со взрослыми мужчинами, поглаживая себя по раздутому животу и тихо икая.
Джек разрезал индейку. Гости по очереди протягивали ему тарелки.
— Эд! — сказал Джек. — Может, снимешь пиджак? Будь как мы.
Все знали, что сейчас начнется.
— Не могу, — сказал папа. — У меня рубашка без спинки.
Среди гостей порхнули смешки. У Коннелла горели щеки. Один и тот же ритуал повторяется каждый год. Может, всем это и кажется смешным, но все-таки зачем отец дурака валяет? Он единственный пришел в гости в костюме. Остальные были в свитерах и свободных штанах из «китайки». А отец даже в жаркие летние дни носит рубашки с длинным рукавом и строгие брюки. Коннелл чихать хотел на отцовские предостережения насчет истончившегося озонового слоя и рака кожи. Он знал одно: папа выглядит как дебил.
— Слушай, Эд, — сказал Джек, — ты каждый раз так говоришь. Что это вообще значит?
Джек — шесть футов четыре дюйма росту, двести пятьдесят фунтов весу[15] — бывший морпех. Когда они все вместе смотрели по телевизору американский футбол, нетрудно было представить Джека квотербеком. Он громогласно рассказывал всякие байки и хохотал во все горло. Папа Коннелла говорил тихо, и все тянули шеи, чтобы расслышать, у Джека лицо просто светилось, когда он слушал, а Коннелл дождаться не мог, скорей бы отец замолчал. Он боялся, что Джек поймет, какой отец на самом деле чудик.
— Понимаете, у меня рубашка без спинки. Не могу я снять пиджак, неудобно получится.
— А почему вдруг рубашка — без спинки?
— Так дешевле, — объяснил папа. — Расход ткани меньше.
— Ну ничего, я думаю, никто здесь не умрет, если твою спину увидит, — неожиданно резко заявил Джек. — Вот скажи, Фрэнк, ты не боишься увидеть спину Эда?
Фрэнк переводил взгляд с Джека на папу Коннелла, словно старался угадать правильный ответ.
— Ладно вам, ребята, — сказал он, смущенно посмеиваясь. — Хочет человек сидеть в пиджаке — пусть его. Праздник все-таки.
— Я понял, что он хочет сидеть в пиджаке. А меня это нервирует. По-хорошему прошу: сними пиджак!
— Ты серьезно? Так сильно хочешь, чтобы я снял пиджак?
Джек уставился на папу в упор. Синди запоздало уловила напряжение, словно какой-нибудь инфразвук, и потянула мужа за рукав.
— Да! — сказал Джек. — Я так хочу!
— Ну что делать... В конце концов, это твой дом.
— Точно, пока еще мой!
— Джек! — ахнула Синди.
Тут даже мама Коннелла встревожилась, хотя улыбалась поначалу. Считалось, якобы Коннелл не знает о том, что известно его родителям: в авиакомпании, где работает Джек, готовится сокращение и Джек боится, как бы его не уволили. Вечерами Коннелл, приоткрыв дверь своей комнаты, слушал мамины разговоры по телефону в кухне.
— Да ничего страшного, Синди, — сказал папа. — Джек, значит, мой пиджак тебе очень мешает?
— Мы тут все запросто, один ты в пиджаке!
— Хорошо, я понял, — сказал папа и встал. — Прости, что всех побеспокоил.
Он медленно стащил с себя пиджак. У дорогой на вид рубашки была аккуратно вырезана спинка. Рукава едва держались. Вся папина спина, в нелепых веснушках и редких жестких волосках, была на виду. Казалось, время остановилось.
— Доволен? — спросил папа. — Этого ты хотел? Ну давай, любуйся!
Джек неожиданно расхохотался, словно гром грянул с ясного неба. За первым раскатом последовал второй, а дальше смех посыпался частой дробью, будто камешки подпрыгивают на воде. Его заразительный хохот подхватили все.
— Садись уже, дурила, ешь индейку! — сказал Джек, отдышавшись.
По его лицу было ясно: он за папу Коннелла пойдет под пули, если понадобится. Коннелл и раньше видел, как люди вот так же смотрели на Эда. Наверное, надо быть взрослым, чтобы оценить его по-настоящему.
Осенью отец заставил Коннелла написать для школьной конференции доклад об адаптации живых организмов. Они набрали целую кучу мокриц-броненосцев и стали постукивать их по спинкам шариковой ручкой. Вначале потревоженные мокрицы сворачивались в шарик; постепенно они прекратили реагировать на раздражитель — одни раньше, другие позже. Считалось, что этот результат имеет огромное значение: мокрицы за какие-нибудь пять минут научились игнорировать инстинкты, сформировавшиеся за миллионы лет эволюции. Коннелл собирал данные, а папа помогал ему рисовать графики и диаграммы на листах картона. Придя на конференцию, Коннелл сразу понял, что у него нет шансов. Другие участники приготовили действующие модели вулканов, радиоуправляемые машинки и громоздкие модели замкнутых экосистем со сложными биоциклами, занимающие два больших стола. А у него при себе даже нет коробки с мокрицами, всего только пара плакатов. Когда собрались учителя и начались презентации, Коннелла бросило в пот. Он как мог изложил ход эксперимента, который не так уж хорошо понимал.
Вручая ему первую премию, преподаватели особенно подчеркивали изящество и простоту эксперимента при строгом соблюдении научного метода. Другие родители, когда объявляли фамилию их ребенка, вскакивали и принимались радостно вопить, а папа остался сидеть на месте, только вскинул кулак и молча кивнул Коннеллу. Это произвело на Коннелла сильнейшее впечатление. Отец как будто заранее знал, что победа им обеспечена.
Придя вечером домой после работы, мама отвела его в сторонку.
— Расскажи, как все было на папиной лекции? Какой он был? — спросила она почему-то шепотом, со странным напряжением на лице.
Коннелл от волнения чуть не проболтался, но в последнюю секунду вспомнил свое обещание.
— Папа как всегда, — сказал он. — Я ничего не понял, что он говорил.
19
В одном медицинском журнале Эйлин прочла статью о том, что однообразный распорядок ухудшает состояние пациента, склонного к депрессии, а встряска, отход от рутины может оказать благотворное действие. Строго говоря, она не знала, вызвано ли состояние Эда депрессией, зато знала точно, что проверить это невозможно — к психотерапевту его не затащишь.
Что необходимо Эду, да и всей семье, — это выскочить из накатанной колеи. Может, переезд в новый дом выведет его из апатии? Сейчас самое время: Коннелл в будущем году начнет учиться на первом курсе, ему практически все равно, откуда ездить на занятия. А цена их дома, учитывая обстановку в районе, будет в дальнейшем только падать. Еще несколько лет, и они вообще отсюда не вырвутся.
Вот у Коукли жизнь наладилась после того, как Джека в его авиакомпании назначили директором по грузоперевозкам и они купили дом в Ист-Медоу. До переезда у Джека замечались признаки депрессии, а в Ист-Медоу он начал мастерить мебель в гараже и увлекся ландшафтным садоводством. На заднем дворе он построил плавательный бассейн. Сплошная идиллия: музыка из радиоприемника заглушает стрекотание соседских газонокосилок, мокрые следы босых ног постепенно тают на горячем бетоне, а в воздухе витает запах лосьона для загара.
Эйлин уже пять лет не повышала квартплату для семейства Орландо — а они с самого начала платили много меньше среднего. Уверенность, что сын в безопасности, перевешивала для нее упущенную выгоду. Коннелл после школы часами сидел у Орландо, на втором или третьем этаже, пока не придут домой родители. Сейчас он, правда, уже вырос и мог сам о себе позаботиться, так что благодарность Эйлин слегка поугасла.
— Я все думаю насчет дома...
Они сидели вдвоем — Коннелл сегодня ужинал у Фаршида. Эд не ответил. Эйлин уже привыкла к таким односторонним разговорам. Научилась понимать его молчание. Сегодня молчание звучало обнадеживающе — не так тягостно, как в иные дни. На него, как на белый экран, можно было проецировать свои замыслы.
