Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

Сделав над собой неимоверное усилие, я попыталась возразить:

— Может, сгущаешь краски? Ты смотришь на мир через призму своих бед, поэтому видишь его черно-белым. Я тоже этим страдаю, но учусь различать и другие краски жизни. Знаешь, даже гениальные люди не всегда говорят умные речи и не каждый день совершают добрые дела. У них уйма своих проблем и забот, что не мешает им иметь тонкую глубокую душу. По всей вероятности воспитатели предпочитают послушных детей, а ты то «атомный взрыв», то «мина замедленного действия», вот тебе и достается на орехи больше других.

Твои воспитатели и мои родители, много для нас делают. Нам только любви не хватает. Без нее как без солнца жизнь тусклая, пустая, никчемная. Только ведь любовь — не платье: не купишь, не продашь, взаймы не возьмешь. Бабушка говорила, что заклятый враг взрослой души — износ чувств. Многие люди устают от забот, у них не хватает сил быть добрыми ко всем. «Гады, конечно, никогда не переводились, но, может, ты все-таки преувеличиваешь? Твое озлобленное сердце просто не замечает хорошего», — осторожно предположила я. — Я тоже часто бываю обруганная, запуганная, одинокая, но если быть честной до конца, уже понимаю, что часто даже самые простые слова отца мне кажутся оскорбляющими, унижающими мой независимый непокорный нрав. Мои страдания усугубляются тем, что нельзя обнаруживать своих чувств. Я уже пытаюсь приучать себя к мысли, что не стоит свои проблемы разглядывать через увеличительное стекло своей излишней чувствительности, что пора избавляться от детских идеалистических иллюзий. Конечно, пока плохо получается.

Ты тоже не откладывай жизнь на потом, не отвлекайся, учись всему, что может предоставить детдом. И все будет чин чином. Недаром же народная мудрость утверждает: «Сделай, чтобы понять». Не все из книжек можно получить. Я не чураюсь любых взрослых дел еще из самолюбия. Стараюсь доказать, что мы, девчонки, ни в чем не уступаем мальчишкам.

Я остановилась, пытаясь подобрать для своих рассуждений более мягкие слова:

— Ты знаешь, я против наказаний и до сих пор ненавижу тех, кто меня избивал. Но один взрослый недавно рассказал мне странную историю из своего детдомовского детства: «...как отхлестал его на рынке воспитатель, поймав на воровстве, как бил в ярости, со слезами бессилия и обиды, что весь труд пошел насмарку, что словами не смог научить. И только тогда, тринадцатилетним мальчиком, он впервые задумался о своем поведении, о заботливом, добром воспитателе. Он благодарен ему, считает, что этот жуткий случай вернул его к нормальной жизни, человеком сделал.

А другой взрослый поведал по секрету, что получил ремня от отца уже, будучи студентом, когда решил оставить институт. Его никогда раньше не наказывали. Сначала молодой человек обиделся, подумал, что отец плохой. Потом ума хватило понять его справедливость». Вот такой парадокс случается иногда.

Может, некоторым людям на самом деле иногда нужна встряска, чтобы отречься от глупостей и вникнуть в реальные обстоятельства? Хотя мое мнение: добрыми не нудными словами легче добиться хорошего результата. Видишь, у домашних детей тоже предостаточно на пути терний, но, конечно несравненно меньше, чем у детдомовских, — высказалась я ровным спокойным голосом.

Лена сердито вскинулась, но я жестом остановила ее:

— Александра Андреевна объяснила мне эти примеры так: когда дети подрастают, то сначала во многом не дают себе отчета, чрезмерно щепетильны к взрослым и не очень к себе. Злит их непонятный, непогрешимый здравый смысл старшего поколения, стремление заставить нас вести себя «как подобает». Потом дети начинают понимать, что их проблемы не только в учителях и родителях, они еще в них самих.

Я уважаю Александру Андреевну, поэтому доверяю. Она предлагает больше шевелить мозгами и учиться находить в этом удовольствие; к взрослой жизни себя готовить, не ждать, когда за веревочку куда-нибудь потянут как несмышленыша. Сдается мне, нам еще много неприятного придется выслушать, пока поумнеем.

Учительница советует, как можно раньше заронять в себе добрые помыслы, искать красивую мечту и стремиться к ее осуществлению. У многих из нас в душе героические помыслы, а на деле: робость, неуверенность, страх или, наоборот, бестолковая, порывистая, неожиданная сумасбродность. Трудно человека воспитывать, если он сам не хочет быть хорошим! — с жаром закончила я.

— По горло сыта лекциями. И ты тут еще! Какая ты непонятливая! Твои примеры — нелепость, ерунда, частность. Сама в них веришь? Как в том, так и в другом случае, ты остаешься верной своим заблуждениям. Не убедила меня. Ты идеалист чистой воды и пребываешь в счастливом неведении. Или совсем меня за желторотую держишь? Я знаю истинную цену справедливости, страданиям, доброте и душевному уюту. Годами нервов выверены мысли и чувства. Сначала только ощущала, не могла осознать. Изнемогала от уныния. Потом сама поняла: чего-то мне не хватает, что-то в жизни моей идет не так, — бесстрастно отреагировала на мой монолог Лена.

Мы тихо брели по аллее парка. Я вспомнила, как однажды зимой моя бабушка сказала: «Много ли нам надо?» А я ответила: «Когда вы приносите из погреба пахучие, упругие моченые яблоки с моей любимой яблони, то кажется, что в этот момент мне больше ничего в жизни не надо». Наверное, глупость сказала, но тогда я так чувствовала, и бабушка поняла меня. Ее добрая душа была и в них... Я остановила поток приятных мыслей, чтобы случайно вслух не соскользнуть на путь высоких философских понятий, заполонивших меня в последнее время.

Мне хотелось поговорить с Леной, чем-то ее успокоить, и я прервала молчание:

— Бабушка мне про одну злую женщину говорила так: «Сердце ее ослепло, а душа устала прежде тела и рано умерла». Наверное, твоя воспитательница тоже такая?

— Не знаю, — безразлично пожала плечами Лена. — Вот меня вчера отругали за ложь. В наказание я дебютировала на кухне в качестве повара-виртуоза. Два ведра картошки одна начистила. А за что! Может, это были мои фантазии? Надо же выяснять! Я могу говорить и думать бог весть о чем! Под внешним спокойствием у меня всегда дремлет боль, а в безмятежности звучит тайная тревога.

Я люблю напыщенный слог, неподдельные чувства. И когда совсем становится невтерпеж, сочиняю во всю ширь своей фантазии. Люблю всласть поразглагольствовать в своем дневнике, не стесняясь своей «неуклюжей высокопарности и выспренности», как говорит Лидия Ивановна. И тогда, будто по мановению руки, мир становится иной, но только на короткое время.

Вранье — штука бытовая, а у меня — высокие материи! Вот недавно я придумала для себя и друга Саши новые имена: Джуди и Джуд — и описала в дневнике нашу сказочную жизнь.

— А я теряюсь, словно тупею от удивления, когда мне лгут прямо в глаза. Наглость взрослых шокирует. Слов не нахожу, чтобы «отбрить» или хотя бы не согласиться. Дара речи лишаюсь. Стою как кролик, загипнотизированный удавом. А после думаю: «Может, и к лучшему, что растерялась? Кому нужны мои «снаряды» правды?» А все равно злюсь, что за дурочку держат. Я же понимаю, что лгут. Давно убедилась, что детское предчувствие почти всегда безошибочно, как тонкий собачий нюх.

Почему меня пытаются представить глупее, чем я на самом деле? Наверное, считают, что по доверчивой слепоте позволю себя обманывать. Презираю таких и сторонюсь. Конечно, по-настоящему прозорливые люди бывают только в старости, но и детей надо тоже уважать, не ущемлять, не принижать их достоинства. Послушай, Лен, а ты для чего сочиняешь? — не сдержала я своего любопытства, хотя боялась спугнуть хлынувшее широким потоком откровение подруги.

— Должно же быть место, где мы с Сашей всегда счастливы, где честность и любовь — понятия непреложные! — не задумываясь, выпалила Лена, сопровождая ответ неистовой жестикуляцией. — Я пишу о серьезном уморительным языком, и мой Саша, читая, покатывается со смеху. Он начинен юмором. С ним я чувствую себя вполне непринужденно.

Последние слова она произнесла с интонацией, с которой говорят только слова любви.