Оп Олооп - Филлой Хуан
— Сдается мне, что вы переворачиваете все с ног на голову, — произнес Пеньяранда. — Торговля женщинами уничтожит наш вид, поскольку способствует распространению биологических аномалий и болезней.
— Вовсе нет. Не стоит путать ветра небесные с ветром в голове… Воздушный транспорт убивает больше людей, чем любовные похождения.
— Совершенно согласен. Я приписан к сифилографическому отделению противосифилитического диспансера. По нашей статистике, сифилис гораздо распространеннее в странах, применяющих запретительную политику, нежели в тех, что узаконили проституцию.
— Браво, Робин! Ваши данные внушают мне оптимизм! — прогремел Оп Олооп. — Они полностью соотносятся с моей личной точкой зрения. Проституция — это бесстыдство, но не преступление. И как таковая, как движение, дающее отдохновение душе, она может быть очищена и даже превращена путем изменения объекта эротического вожделения в силу, которая будет препятствовать все более частой половой апатии, меняя ее. Наша организация дела любви отвратительна. Греки строили половую жизнь граждан параллельно в трех измерениях. Жена в гинецее, чтобы размножаться, гетера в симпосии — для духовного роста и диктериады в лупанариях — для удовлетворения инстинктов. Я верю в трехфазную любовь. Современный же подход к этому вопросу искусственен. Проституция как одна из его граней требует изучения породивших ее эндогенных и экзогенных факторов и должного уважения — как социально значимый фактор. Советы, попытавшись искоренить проституцию, коренным образом ошиблись. Необходимо перевоспитать блудниц и освятить их материнство. Бешенство матки лечится родами. Я никогда не видел матерей, более пекущихся о невинности своих детей, чем бывшие проститутки.
— В точку! Тогда можно будет кричать «шлюхин ты сын!» и не получить за это по морде…Ур-р-ра! Ик!
Комиссар путей воздушного сообщения был возмущен:
— Оп Олооп, меня обескураживает ваше мировоззрение.
— Мировоззрение?.. Матковоззрение!
— Стыдоба!
— Отчего же, Эрик? Сегодня для меня великий день. Я отмечаю без малого тысячу соитий. С седьмого августа тысяча девятьсот двадцать четвертого года, когда я приплыл в Америку, и до сегодняшнего дня я регулярно и постоянно, два раза в неделю, по средам и воскресеньям, совершал соития с Афродитой Пандемос, народной венерой, блудницей, шлюхой, потаскухой. Я говорю без малого тысячу, поскольку…
— Ближе к теме, ну.
— …Таких соитий было девятьсот девяносто девять…
— Как?! То есть ты хочешь сказать, что это приглашение:
Досточтимый Ивар: буду рад, если ты сможешь
оказать услугу моему духу, присоединившись
к моему столу сегодня вечером
в 21.30 в Гриль-дель-Пласа
обусловлено исключительно твоим желанием отметить девятьсот девяносто девять «перепихонов»?
— …!
— …!
— Нет, тысячу. Сегодня ночью я снова в деле…
— Что же. Смелый мотив!
— Ну ты и нахал!
— Да, смелый и уважительный. Человеческая природа накладывает на нас неизбежные ограничения, которые необходимо соблюдать, чтобы сохранить психику и мораль. Наш эндокринологический фонд не довольствуется догмами и советами. Он требует любви. И мы должны удовлетворять его требования, ибо любовь подобна стоме, которую нужно наложить со всем тщанием и умением, чтобы исцелить язвы души и дренировать телесные жидкости. Поэтому я никогда не слушал святого Павла, говорившего: «Вопит esthomini mulierem non tangere».[66] Выбирая между обращенным иудеем из Тарсы, промышлявшим посредничеством в христианстве на берегах Mare Nostrum,[67] и любым из современных философов — Кречмер, Юнг, Пенде, — поющих псалмы науке, я предпочту последних. Поэтому, наперекор апостолу, я касался женщин столько, сколько мог…
— Девятьсот девяносто девять! Восхитительный подвиг!
— Как посмотреть. Подвиг — это мириться со скукой. Неудовлетворенное либидо обладает живым воображением. Оно являет себя в коранических снах, населенных доступными гуриями, в обескровливающих коитусах с манящими суккубами. И, напротив, жажда, которую удовлетворяют размеренно и методично, исчезает. Функциональность механизма восстанавливается. Расстройство проходит. Я знаю это по себе. Мое раздувшееся и при этом осмотрительное желание с самого начала было вышколено моим пристрастием к числам. Я систематизировал мужскую любовь, лишенную врожденной памяти, постоянными тренировками. Какая бесконечная трагедия! Я сделал в точности противоположное тому, что делал ваш славный земляк Дон Жуан…
— Дон Жуан, корсиканец?
— Да. Не берите в голову. Почитайте жизнеописание дона Мигеля де Маньяры.
…Который любил и забывал. Так моя половая пунктуальность превратилась в навязчивое математическое желание. Я овладевал женщинами, чтобы занести их в картотеку. Фокус «владения» перешел с плоти на статистику. Не знаю, что за странное очарование я нашел, сведя совокупление к числу, заместив радость соития благодатью счета. Не буду докучать вам перечислением своих перипетий на тропах платной любви. К каждому причалу любви я всегда подходил с гордо поднятым бушпритом…
— За бушприт Опа Олоопа! Ик.
…И тут же отчаливал прочь, замыкаясь в себе.
— Мужская любовь в этом и состоит: погружение в себя после оргазма и погружение в ностальгию.
— Великолепно, Робин! Алкоголь делает вас тоньше… Моя нежность, таким образом, свелась к своеобразному бортовому журналу, правда в котором похожа и на лицензию, и на поэзию. Это единственное прекрасное, что мне удалось сделать за мою карьеру. Вот этот журнал. Прочтите.
— Читайте вы.
— С огромным удовольствием. Первая запись сделана в день моего прибытия в Америку, седьмого августа тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Названия столбцов читать не буду:
Бёрды, 17 лет. Блондинка, «cheveux de Un». Хористка из Зигфелда. Какая грудь! Мои ладони все еще тоскуют по ней.
Соланж, 38 лет. «Брюнетка», француженка. Худышка. Четыре сестры-проститутки. Без конца жует жвачку. Пятнадцать долларов!
Меркель, 26 лет, литовка, почти альбинос. Шрам после кесарева сечения. Рыхлая. Запах кислого пота. Отвратительная.
Долорес, 25 лет, андалузка, темная кожа с оливковым отливом. Красавица кисти Мурильо с жутким прошлым, достойным кисти Вальдеса Леаля.
Марица, 42 года, венка, серая кожа. Подруга Штрауса, того, который «Ап derschonen blauen Doпаи».[68] Семь абортов. Вальс продолжается…
Фай, 18 лет, дочь японца и мексиканки. Черные жирные волосы. Бронзовая статуэтка. Нежность и жестокость.
Климене, 31 год, гречанка, Тициановы светлые волосы. Тоща как рельс. Шлет «стажа». Пронзительна в быту и в сексе.
Шейла, 22 года, марокканка из оранских казбашей. Медно-песочная кожа. Следы денге. Корыстна.
Танка, 14 лет, индианка из Куско, желтая кожа. Непроницаема. Взгляд ревнивый и острый, как луч солнца, пробивающийся сквозь жалюзи.
Гвили, 29 лет, американка, белые кельтские волосы. Бывшая секретарь посольства в Кито. Алкалоиды. Какие-то бумаги…
Колумба, 16 лет, гондураска, негроид. Тропический типаж. Змеиные конвульсии. Отвратительный запах.
Дендера, 25 лет, египтянка, волосы каку Нефертити. Экзофтальм и кайал. Бритая промежность.
Людмила, 38 лет, русская, брюнетка. Балерина из труппы Нижинского. (?) Огромные бедра. Раскачиваются, как гондола.
Беба, 23 года, аргентинская метиска, блестящие волосы. Кожа «bois de rose». Высокомерна и необъяснима.
— Достаточно, достаточно! Меня тошнит от этой… статистики.
— И вправду, Оп Олооп… Остановитесь.
Молча и с какой-то одержимостью Олооп кивнул сначала капитану-подводнику, затем комиссару воздушных путей сообщения и перестал читать.
