Аниматор - Волос Андрей
— Ну, — произнес он, поднимая свою. — Дай Бог!
Корин кивнул, и тоже поднял стакан, и тоже сказал, хоть никогда прежде этого не делал:
— Дай бог, ага!
И, поднося к губам, почувствовал вдруг какое-то добавочное тепло в груди: не от выпитого уже и не от того, что должно было выпиться, а от самих слов, звучавших так, как будто можно было, наконец, забыть об ответственности, поручая самого себя чьему-то чужому попечительству — в данном случае божьему.
Морщась, Корин потянулся, чтобы черпнуть кусочком лепешки еще немного этой вкусной зеленой кашицы (никак не мог понять, из чего она — горох, что ли, с зеленью?), но тут послышались шаги, и он машинально поднял глаза, чтобы увидеть вернувшегося Черныха, — однако увидел сияющего от гордости и пунцового от волнения мальчика лет двенадцати, который, осторожно ступая, вносил мужчинам блюдо с мясом.
Аслан поцокал языком, принимая яство, и опустил на дастархан.
— Ой, Каруш, какой молодец! — воскликнул Мамед. — Ну-ка, садись!
Не поднимая головы, но зато отчаянно ею мотая, мальчик допятился до порога и исчез.
— Как быстро дети растут, — вздохнул Мамед. — Пожалуйста, угощайтесь.
Корин поддел вилкой кусок дымящегося мяса и подул.
Мясо было сладким, пряным.
«Где они таких баранов берут? — машинально подумал Корин, жуя. –
Стоп, а где же?.. то есть… это что же?..»
Пытаясь перебороть опьянение, он все никак не мог сообразить, сколько времени прошло с ухода Черныха, — пять минут? десять? Но уже затикало в затылке, облило сначала жаром, потом холодом и, потянувшись левой рукой за зеленью, он незаметно (как ему показалось) взглянул на часы.
— Давай еще по двадцать капель, — предложил Мамед. — За все хорошее.
— Дай Бог, — вздохнул Аслан.
— Дай бог, — кивнул Корин, стараясь сохранять на лице добродушное пьяное выражение. Поднес стакан ко рту, но пить не стал, а только обмакнул губы и привычно совершил затем надлежащие действия, то есть сощурился и шумно выдохнул воздух сквозь сжатые губы; обжигающей водочной горечи он не почувствовал, потому что все его чувства уже отдали свои возможности осязанию и сконцентрировались в пальцах правой руки; сейчас пальцы просто держали стакан, но скоро им предстояло совершить краткий рывок, похожий на удар курка по бойку, мгновенно расстегнуть кобуру и сомкнуться на рукояти пистолета.
Послышался невдалеке короткий скрежет автомобильного стартера, пару раз фыркнул двигатель — и звук пропал: то ли вовсе заглушили, то ли оставили на холостом ходу.
Корин с каменным лицом поставил на стол стакан, чувствуя на себе взгляд Аслана и лихорадочно пытаясь понять, не наступило ли еще то мгновение, когда нужно позволить пальцам совершить то, к чему они были готовы, — и все медлил, потому что комната была небольшой,
Аслан сидел к нему боком меньше чем в полуметре, Мамед напротив, а
Корину перед первым выстрелом предстояло совершить массу движений, каждому из которых жилистый Аслан мог помешать, повиснув на руке.
Правой расстегнуть кобуру, выхватить оружие, левой передернуть затвор, и только тогда…
Снова шаги — и вошел улыбающийся Кахор со словами:
— Какой торопливый, честное слово! Пошел машину заводить.
— Кто? — тупо спросил Корин. Он не мог поверить, что, оказывается, опасности нет; мозг еще искал подвох, еще накачивал электричеством подушечки пальцев.
— Да шофер-то ваш!
— Фу ты, черт! — пробормотал подполковник.
Все же слабой тенью скользнуло в мозгу почти не отмеченное им сомнение: на кой ляд прежде времени заводить машину? — ведь не Сибирь, не мороз, тут не прогревать, тут дай бог остудить!.. Но уже прошибла испарина от того, как просто все разрешилось, как легко кончилось, и Корин поднялся, немного пошатнувшись, — хмель снова брал свое.
— Э-э-э, зачем спешить? — завел было Мамед. — Куда спешить? Так хорошо сидели… мяса совсем не покушали, цэ-цэ-цэ!.. Дорога дальняя, нужно ночевать, потом ехать…
Кивая и улыбаясь, Корин отвечал такими же ритуальными фразами, давно заезженными до полной утраты смысла. Двор был серебристо освещен луной. Они сошли с крыльца и медленно шагали по скрипучему гравию.
За воротами едва слышно пофыркивал двигатель.
— Ну все, — недовольно сказал Корин (ему стало стыдно своего испуга).
Он повернулся к Мамеду, а тот сделал резкое встречное движение и приник, левой рукой тесно и крепко обхватив подполковника за плечи.
Они замерли на мгновение. Могло бы показаться, что это братья обнялись перед расставанием.
Последним чувством Корина, высветившимся поверх черного смертного ужаса, было стремление рвануться, отпрыгнуть, освободиться от убивающего ножа и тем самым сохранить жизнь; и, когда обжигающее лезвие вошло в сердце, он рвался и трепетал, отступая. Но со стороны казалось, напротив, что ему хочется налечь на острие как можно сильнее, и потому подполковник так странно пританцовывает; налечь так жадно и плотно, чтобы нож вошел еще глубже, — как будто в этом мощном и безжалостном проникновении была какая-то сладость и свобода.
Потом их тела, слепленные сумраком в нелепую многоногую фигуру, неожиданно распались.
Одно рывком отступило и настороженно замерло.
Второе, долю секунды казавшееся окаменевшим в позе яростного непокорства, послушно склонило голову, как будто с чем-то наконец соглашаясь, а затем медленно рухнуло на неподатливый гравий.
Глава 7
Уже темнело, и машина у подъезда, оказавшаяся представительским «Мерседесом», казалась антрацитовой глыбой. Чуть поодаль торчал джип сопровождения.
Меня и впрямь узнали.
— Господин Бармин? — спросил широкоплечий и плотный человек в черном плаще. — Полковник Добрынин. Прошу вас.
«Бог ты мой! — подумал я. — Сколько же у нас полковников?..»
Голос у него был собранный, уверенный; за модуляциями этого голоса брезжили некие полномочия: короче говоря, это был голос человека при исполнении.
Он приглашающе раскрыл передо мной дверцу.
Я сел и нахохлился, глядя в окно.
«Черт меня понес, — думал я. — Сидел бы сейчас в «Альпине», кейфовал… нет, на тебе: купился на бабки».
Неизбежно чувствуешь себя скотом, когда меняешь женщину на деньги.
Деньги на женщину — это еще можно стерпеть. Это привычно. Это обыденность, как к ней ни относись. А наоборот — ну просто отвратительно. Отказаться от волшебства любви — пусть минутного! — ради проклятых денег!.. Чертова эта Инга, вертихвостка несчастная!
Тут же все поняла, разумеется… Оправданий моих слушать не стала, в «Альпину» самостоятельно поехать отказалась (подождать, покамест я сгоняю по важным делам, чтобы немедленно затем примчаться к ней на трепещущих и влажных крыльях любви), а только насмешливо фыркнула, сказала что-то про другой раз, которого не будет, взмахнула полой плаща, мстительно обдав волшебным своим запахом, и удалилась, — и когда я глядел ей в спину, то с отчаянием понимал, наконец, насколько она, чертовка, хороша!.. И где она теперь? И кто ей плетет все то, что должен был сегодня наплести я?
Какая гадость!..
Машина летела, мелькали огни встречных, дорога под лучами дальних фар казалась покрытой мелким воробьиным пухом. Я смотрел в окно и мрачно думал, насколько все это нелепо. Я мог бы отказаться, да… но я согласился. Из-за денег, конечно… В сущности, это моя работа, да… но какая нелепая, нелепая, трижды нелепая работа!
Бог ты мой!..
Пекари! Слесари! Шахтеры, вахтеры, монтеры!..
А меня — угораздило.
Я — аниматор.
Тьфу!..
Ну посмотреть хотя бы, на чем все это стоит!..
Человек смертен. И знает об этом. И все же тупо жаждет вечности. Что говорить? Живое хочет оставаться живым. Всегда. До скончания веков.
А если это невозможно, то хотя бы незабываемым. В борьбе с забвением все средства хороши — пирамиды, монументы, названия улиц, площадей, кораблей, астероидов. И все они недостаточны — пирамиды ветшают, монументы рассыпаются, корабли идут на дно, улицы меняют названия, а до астероидов и вовсе никому нет дела… Поэтому когда обнаружилось, что идеи русского философа Николая Федоровича Федорова имеют под собой не только мистическую, но и сугубо физическую основу, мир вздохнул с облегчением.
