Наталья Земскова - Детородный возраст
Ну конечно, предупреждением… То в больнице, то дома. Значит, ее время от времени перевозили и дотянули до сорока недель. Значит, это возможно, возможно.
– Маш, тебе когда рожать? – спрашивает Вика, округляя глаза, и опять становится похожа на взъерошенного стрижа, которого хочется пригладить.
Вообще-то по молчаливому согласию разговоры на тему родов у нас теперь запрещены: можно говорить об анализах, об ощущениях, но только не о конечном результате. В доме повешенного, знаете ли, не говорят о веревке, но Вика, конечно, забыла, напоминать мне не хочется, и я отвечаю как есть:
– Двадцать восьмого декабря тире четвертого января.
Повисает неловкая длинная пауза.
– Ну ты даешь, на самый Новый год! – ничуть не смущается Вика и весело продолжает, по привычке взбираясь на подоконник с ногами. – Ты только двадцать восьмого не рожай, хорошо? И двадцать девятого. И тридцатого. Ну, тридцать первого вовсе не надо. И первого, первого – тоже! Эта новогодняя заварушка, человека толком и не поздравят. Ты, Маш, рожай четвертого или хотя бы третьего. Ну в крайнем случае – второго. А что, второго хорошо: у всех каникулы, от гостей отбоя не будет. Ну, что ты отвернулась, слушай. Я, знаешь, гадать умею, и чувствую я, что родишь ты второго.
– Договорились, – отвечаю я, чтобы прекратить этот ненужный разговор.
Но Вику не остановить:
– А мы тогда уже будем совсем большие – два месяца. Не представляю… Не представляю, откуда они берутся, эти дети. Ведь не было ничего, ну почти ничего, только две клетки – и вдруг вырастает ребенок, с ногами, с руками. Всю твою жизнь его не было – и нате, появился. Откуда? Ты понимаешь, Зой? Ты, кандидат наук!
– Да, непонятно, – медленно соглашается Тихая Зоя. – У меня племянница родилась, давно, когда я еще училась. И вот, помню, мы пришли на «манную кашу», поглядели на эту девчушку, постояли, покрутились, все сели за стол, а я никак не могу отойти и смотрю и вот так же не могу понять, откуда такое чудо взялось. Но если это непонятно нам, кто их рожает, то каково тогда папашам? Мой брат как-то признался, что полюбил своих детей только годам к пяти-шести.
– К пяти?! – даже привстала Оля.
– Ну, когда с ребенком можно пообщаться, поговорить на равных.
– И молодец, – вздыхает Вика, – некоторые, по-моему, на это вообще не способны. Да, кстати! Меня, Маш, тоже направили рожать в перинатальный – не знаю, ехать или нет.
– Что значит не знаешь? – вопрошаем мы с Зоей хором и тут же начинаем смеяться, настолько забавно это вышло.
Вика морщится и нехотя объясняет:
– Ну, бабке далеко ходить – полгорода тащиться, и свой роддом под боком. Да дело даже и не в этом. Чем больше трясутся, тем хуже получается. Ну что, не так? Вот, например, моя соседка из четырехкомнатной… Завела личного врача для наблюдения, платила только в валюте, обследовалась каждую неделю, с роддомом договорилась, палата люкс – и что? В семь с половиной месяцев у нее на ровном месте отходят воды, а нанятая врачиха укатила за город. На «скорой» отвезли куда поближе, мальчишка еле выжил. А другая моя знакомая только на учет месяцев в шесть встала, в консультацию не ходила и анализы сдала один раз, перед родами, а родила нормально, и ребеночек хороший.
– Ты знаешь, дорогая, не выдумывай, с твоими почками в этот центр бегом бежать надо. Другая бы радовалась, что вообще туда берут, – отвечаю я машинально и думая о другом.
– Вот именно. А сама-то?
– В тридцать восемь недель я бы бегом побежала.
– Ладно, всё будет нормально, увидишь. Бог посмотрит-посмотрит, как ты убиваешься, вздохнуть боишься лишний раз и шелохнуться, – и даст тебе здорового ребенка. Ну ладно, сменим тему… Давно хотела рассказать. Когда я была маленькая, ну, не такая уж маленькая, училась в шестом классе – я умела колдовать. Правда, правда. И однажды мы ужас как боялись контрольной по алгебре. Математичка и обычно-то была мегера мегерой, а на контрольных и вовсе зверела. И вот сидим на перемене в коридоре, и я ребятам говорю: «Хотите, чтобы алгебры завтра не было?» Ну, всё: «Хотим, хотим, конечно!» – «Тогда пусть каждый сделает по бумажному самолетику и выпустит в окно». Не знаю, что взбрело мне в голову, но я сказала это с самым наглым видом. Потом вырвала листок из тетрадки, сложила самолетик и запустила в форточку, за мной Валька и Нинка, девчонки из нашей компании, кое-кто из мальчишек, а за ними – весь класс… А мне еще мальчик один тогда нравился, Кеша. Кеша Бобровский. Вот, думаю, будет мне завтра публичная казнь и презрение, и Кеша этот меня ни за что никогда не полюбит. Но весь день после этих самолетиков сложился какой-то очень удачный. К утру я всё забыла, явилась в школу как обычно, и тут классная: «Людмила Сергеевна сломала ногу». Представляете, что началось? Мне пошли заказы: сделать так, чтобы родители не смотрели дневник, чтобы мама купила велик, чтобы наша волейбольная команда победила, чтобы не спросили на географии и всякие прочие глупости. Принимала заказы налево-направо и объясняла, что делать.
– И что, срабатывало?
– Почти всегда, из старших классов даже приходили. Причем, чем меньше я думала, какое дать задание, и чем глупее оно было, тем лучше всё выходило. А если не срабатывало, то я врала, что магнитная буря или там еще что. Потом, кстати, выяснилось, что ногу математичка сломала накануне, до этих наших самолетиков. Целую четверть я так развлекалась, а потом кто-то наплел дома про девочку-экстрасенса, про меня то есть, в школу нагрянуло телевидение, был скандал, меня таскали к психологу.
– Да ты что, правда? – удивилась за всех Оля. – И что сказал психолог?
– Ерунду какую-то: мол, ребенку не хватает внимания, впечатлений и всё в этом духе. Хотя с вниманием всё было как раз нормально, и с этим Кешей мы даже целовались потом за гаражами.
– А для себя-то ты что-нибудь сделала? – спросила Зоя.
– А как же, конечно! Но я не очень напирала, да и желание было только одно – Кеша. А потом я про это забыла надолго. Так, «колдую», когда вспоминаю: часто ведь тоже нельзя.
– Вик, а ты можешь сделать так, чтобы Маша завтра благополучно доехала до больницы? – спросила вдруг Оля с самым серьезным видом, и мы все напряглись и затихли.
– Ну конечно могу, – ни на секунду не задумалась Вика и пристально на меня посмотрела, – для того и рассказываю. Только это всё оч-чень серьезно, и делать надо обязательно, хоть веришь, хоть нет. Завтра, как только встанешь, тапки наденешь наоборот: левую на правую, а правую на левую.
– И всё? – проговорила Зоя, включаясь в игру. – Так просто? А если забудешь?
– Тогда надо снова лечь, потянуться, сказать на всю палату: «Какое утро!» – и уж потом напялить тапки, – нимало не смущаясь, пояснила Вика, сползла с подоконника и показала, как нужно ходить. Как утка, переваливаясь с ноги на ногу.
Нам всем стало весело, и мы долго, до позднего вечера вспоминали забавные школьные случаи, и я почти перестала думать о завтрашнем переезде. Всю ночь мне снились поляны цветов, я собирала букет и никак не могла его составить – глаза разбегались. Я торопилась, начинала снова и снова, но всё получалось не то. Тут появился какой-то начищенный господин во фраке и одним движением сделал то, что нужно: роскошный букет из круглых белых хризантем, а их окружали пурпурные герберы и крупные ярко-красные гвоздики. Ну вот откуда, скажите, на полянах хризантемы и тем более герберы? Но во сне всё возможно, и букет получился – настоящее загляденье. У меня словно камень с души свалился. Я спросила, где он этому научился, но человек только сказал, что жизнь – тот же букет: как ее составишь, такой и будет. А потом исчез вместе со всеми цветами.
Поразмышлять о странном сне было некогда, несмотря на то что очень хотелось: утром я слишком нервничала. Проделав Викин ритуал с тапками и с Олиной помощью собрав вещи, я приготовилась полдня ждать «скорую», которая должна была отвезти меня в центр. Но ждать не пришлось. Открылась дверь, и вошли санитары в зеленом, а сразу за ними – новенькая, на мое место. Ну вот, значит, нет мне сюда возврата.
* * *…Гондолы были заказаны с шампанским. Маргарита ожила, очнулась от своих странных отношений с временем и рассмеялась, услышав вопрос Светланова:
– Чего бы вы сейчас хотели?
– Должно быть, музыки. Да, пения. Желательно на итальянском. Гондольеры же непременно пели.
– Спою, если исполните одну мою просьбу.
Демон веселья и озорства вселился в Маргариту, и она поторопила:
– Согласна на всё, начинайте.
Светланов чуть помедлил, затем встал, огляделся, расставил ноги для устойчивости, чуть запрокинул голову, выпрямил плечи, глубоко вдохнул, отчего его грудь заметно увеличилась в объеме, и запел. Это была песенка герцога из «Риголетто». Разговоры и шум вокруг стихли мгновенно. С первых звуков стало ясно, что у него чудесный тенор и вокалу он обучался. Лодки шли гуськом одна за другой, акустика в канале была великолепной, так что недостатка в слушателях не оказалось. Прекрасно сознавая свою власть над ними, от «Риголетто» певец без паузы перешел к «Паяцам», затем – к «Травиате», «Трубадуру», от оперных партий – к популярным неаполитанским песенкам. В течение всего импровизированного концерта тишина стояла отменная, даже гондольеры прекратили перекликаться и переругиваться, чего от них нельзя было добиться никогда. Движения их весел замедлились, на балконах домов и в окнах появились люди. Пространство наэлектризовалось и сгустилось, но находиться в нем было приятно. Маргарита, сидя в двух шагах от певца, в который раз поймала себя на ощущении, что это не она прежняя сейчас покачивается в лодке, а какая-то другая, новая, и эта новая ничем не похожа на ту, прежнюю, и никак с ней не связана.
