Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Вот ты говоришь, что другие как-то управляются, — снова выдавила ласковую улыбку Люся, что далось ей уже не без труда: терпение заканчивалось, — но, поверь мне, далеко не все. Многие расходятся через полгода или даже через месяц. Среди актеров это вообще обычное дело. А я не хочу расходиться с Марком. Во-первых, я его очень люблю, а во-вторых, знаешь, как мне с ним интересно! Мы постоянно ходим в театр, на премьеры, на просмотры в Дом кино, на разные творческие вечера… А сколько новых замечательных книжек я прочитала благодаря Марку! Да я…
Она хотела было признаться, что благодаря Марку избавилась от половины своих комплексов, стала совсем другим человеком, научилась грамотно, почти без просторечий говорить, но вовремя остановилась — мать и без того обиженно насупилась: «А со мной, значит, тебе уж и неинтересно?»
С одной стороны, ее можно было понять, но с другой — и она должна была понимать, что дочь уже выросла и у нее теперь другие интересы. Невозможно же всю жизнь сидеть возле материнской юбки и довольствоваться разговорами о погоде, соседях и ценах в магазинах!
— Мам, кончай ты злиться на Марка. По-моему, любой мужчина, если, конечно, он в состоянии обеспечить семью, был бы рад, чтобы его жена не работала, а посвятила себя семье, дому. Что в этом плохого?
— Плохого? — с сарказмом повторила упрямая и глухая к любым аргументам Нюша. — А то плохого, что он жениться на тебе не хочет! Нету у тебе никакой семьи!
— Откуда ты знаешь, чего он хочет, а чего не хочет?!
— Ты давай не больно-то на мене ори! — стукнула ладонью по столу распалившаяся мать. — Интересно ей с им! — издевательски передразнила она. — Купил он тебе за тряпки, вот я что думаю!
— Ого, так ты, оказывается, еще и думать умеешь? Надо же! — иронически фыркнула Люся, неспешно поднялась из-за стола и, гордо вскинув голову, направилась в прихожую. Но нервы сдали, и, надевая дубленку и не попадая в рукав, она не выдержала, закричала: — Да ты просто не понимаешь, что такое любовь! Потому что тебя никто не любил и ты никого не любила!.. А если ты такая альтруистка, что ж ты не отказалась от этой квартиры, которую выбил тебе Марк? Ехала бы в комнату с подселением!
— Из-за тебя, дурочки, и не отказалась. Чтоб после тебе было где жить, — вдруг спокойно заявила Нюша, очевидно, ни капельки не сомневаясь в своем страшном предсказании, и Люся взвизгнула, истерически, сама себя не узнавая:
— Ноги моей здесь больше не будет! Никогда!..
— Люсинка, погоди, не уходи! Прости, дочк! Погорячилась я!.. Стюдню хоть возьми! — Срывающийся от слез голос сверху уже ничего не мог исправить: Люся бежала вниз по лестнице со всех ног. Как от чумы.
Таксист высадил ее на Октябрьской — ему, видите ли, надо в парк. В троллейбусе с морозными узорами на стеклах и ледяным сиденьем она совершенно закоченела, а когда вышла на своей остановке, возле универмага «Москва», под дубленку залетел холодный ветер, разгулявшийся на широком Ленинском проспекте. На углу проклятый ветер с такой злостью ударил в лицо острой, колючей снежной крупой, что из глаз брызнули слезы. Уже давно бывшие наготове.
Никому она не нужна! И никто ее по-настоящему не любит! Ни Марк, бросивший ее одну в Москве почти на месяц, ни безжалостная Нюша. Если бы Нюша ее любила, то не стала бы так мучить. Нормальная мать должна жалеть, помогать, давать умные, дельные советы, а тут — лишь агрессивное непонимание. Мозгов у нее, что ли, не хватает, чтобы не ссориться? Как она не боится, что в конце концов может остаться совсем одна? Ведь когда-нибудь терпение лопнет и, насмерть обидевшись, ее «Люсинка» перестанет звонить и приезжать.
Не перестанет! В том-то и беда, что она по-прежнему любит мать, поэтому и жалеет ее, забывает все ссоры, прощает скандалы и примчится по первому же зову… Чтоб прикинувшаяся больной Нюша снова поизмывалась над ней.
«Пусть только попробует!» — в темной метели проходного двора шепотом пригрозила Люся и, вытерев нос мокрой перчаткой, опять громко всхлипнула: что толку от ее угроз? Сколько раз она клялась, что не поедет больше к матери, но проходила неделя, и ее опять как магнитом тянуло в это чертово Ростокино. Запрятав обиду поглубже, она первой звонила матери, правда, всегда отзывавшейся так радостно, словно они и не ссорились вовсе, покупала подарки, конфеты либо клала в конверт рублей пятнадцать-двадцать и неслась через весь город со счастливой надеждой в душе, что на этот раз все будет по-хорошему, по-доброму. Заканчивалось чаще всего слезами. Как сегодня. Только сегодня утешить ее, сказать: «Ерунда, не бери в голову, мой папахен тоже вечно перепиливает меня на куски, учит жизни», — зацеловать, закружить в объятиях было некому.
Где-то там, далеко, где не метет пурга и не кусается ледяной ветер, с горечью подумала она, Марк отлично проводит время в веселой актерской компании. Ужинает в ресторане с друзьями, угощает поклонниц шампанским. Травит им столичные анекдоты, и провинциалки хохочут не переставая. Вокруг него вечно крутятся девчонки — надеются заполучить неженатого красавца.
В каком-то смысле Нюша, конечно, была права. Штамп в паспорте, безусловно, не гарантия любви, но если бы этот штамп был, то Марк, не посрамив высокого морального облика советского артиста, как выражается их администратор Гриша, спокойно мог бы взять жену с собой на гастроли. На законных правах они жили бы в одном номере, вместе гуляли по незнакомым городам, вместе поехали бы в Кишинев. И сейчас ей не было бы так одиноко, хоть волком вой! Но что поделаешь, если Марк дважды был неудачно женат и теперь боится свадьбы как огня? Не потащишь же его в загс насильно?
Вроде рассуждала она правильно, только от этого не становилось легче. Тем более что впереди ждала пустая квартира, одинокая ночь и горькие слезы, стоит только вспомнить: «Знать, не больно-то он тебе любит, раз не пригласил к отцу на праздник!»
В прихожей горел свет. Забыла, бывает. Заплаканная, замерзшая, она скинула дубленку на стул, в раздражении еле стащила узкие сапоги и, хотя всю дорогу мечтала броситься дома на диван и выплакаться в подушку, заставила себя пойти в ванную. Пятнадцать минут в горячей ванне с «Бадузаном», чашка кофе, немного коньяка, магнитофон с Армстронгом — вот то, что ей сейчас необходимо, чтобы согреться и спастись от хандры.
Трубы загудели, кран с горячей водой взорвался и, плюнув кипятком, выдал тонкую струйку воды. Все правильно. Девять часов. По телевизору началась программа «Время» — про великие стройки коммунизма и возросшие за пятилетку надои молока, — и народ перед фильмом в девять тридцать рванул мыться и стирать.
Толкнув дверь в комнату, она ахнула и в счастливом оцепенении застыла на пороге: на журнальном столе горели свечи, их огоньки отражались в хрустальных бокалах, золотили южный виноград и груши, а на разложенном диване, широко раскинув руки, улыбался во сне Марк… Мар, Марусечка, любимый.
Рядом с ним она мгновенно согрелась: он был таким горячим! А она, мигом скинувшая одежду, вероятно, такой ледяной, что Мар повернулся на бок и, сердито натянув одеяло на плечо, пробурчал во сне: «Холодно!»
— И мне без тебя холодно, мой любимый, мой прекрасный, — прошептала Люся, прижавшись всем телом к жаркой мускулистой спине и целуя мохнатый затылок.
— Обещай, что это не сон, — пробормотал Мар, уже тихонько посмеиваясь, а когда ее рука стала более требовательной и настойчивой, застонал: — О, сколько раз ты обманывала меня в эротичных сновидениях, коварная девчонка… распалишь во мне костер желаний и исчезнешь… Но сегодня у тебя этот номер не пройдет! — Разом перевернувшись, он навис, упал и шепнул прямо в губы: — Ну, здравствуй, моя драгоценная… ложись-ка для начала на животик…
Свечи догорали, потрескивали. Марк задул их, зажег лампу под шелковым абажуром, наполнившую их просторную нарядную комнату интимным розовым светом.
— Махнешь еще шампанского? Я, пожалуй, больше не буду. Уже косой. — Он смешно скосил глаза к носу — можно подумать, опьянел после двух глотков. — Устал невероятно, не выспался. Представляешь, с шести утра толокся в одесском аэропорту, а улетел только в четыре часа. Как всегда у нас, не было билетов.
— Бедненький, как же ты улетел? Опять обаял какую-нибудь стюардессу? — с наигранной ревностью сощурилась Люся, протягивая пустой бокал. — Необыкновенно вкусное шампанское! Это из Молдавии?
— Что ж ты, моя куколка, такая безграмотная! «Новый Свет» — известная каждому любителю изысканных напитков крымская марка. Шампанское в количестве четырех бутылок, зная твою неутихающую к нему страсть, я тащил для тебя аж из Судака. Виноград — с одесского Привоза. Отоварился там вчера всякой всячиной под завязку. Чуть не треснул. Но чего не сделаешь для любимой девочки? Как говорится, лопайте, дорогая, от пуза!
