Алексей Колышевский - Секта-2
– Хиппи до моего возраста не доживают. Гораздо раньше они попадают в такое место, где много папиросной бумаги, конопли и спичек. Называется хиппи-пэрэдайз. – Старичок захихикал. У него была забавная манера: при смехе он выставлял перед собой скрюченные, очень худенькие, все в синих венках и пятнышках руки и тогда напоминал какого-то не то в высшей степени странного петуха небывалой породы, не то паука, до того руки его одновремено походили и на куриные лапы, и на противные паучьи конечности, беспрестанно во время смеха находящиеся в движении. Вид их был неприятен и вызывал брезгливое желание отвернуться. Настя так и поступила и даже закрыла глаза. «Что за бред? Какие-то колдуны со Сретенки, этот ненормальный из КГБ или как они там сейчас называются? А уж старикашка-то, седой, как…»
– …лунь. Все верно, Лунь и есть. Так нас и называют еще с Перуновых докрещеных времен, – с хитрецой поглядывая на девушку, изрек он. – А в Англии зовут друидами, а совсем давно называли жрецами, магами. Про те времена сейчас даже прочитать кое-что толковое можно.
– Где? – вдруг спросила Настя и покраснела оттого, что ни о чем таком спрашивать вслух она и не собиралась.
– Так в Библии вон, в Писаниях разных, – певуче начал старичок, но закончил довольно агрессивно: – Только нет там никакой правды, ни в Библии, ни в Писаниях. Понатолкали того, чего не было вовсе, или так все переврали, что теперь и не разберешь, где правды осталось хоть чуть-чуть. Нет, оно конечно, – пустился старичок в рассуждения, – имена там, положим, настоящие, никто и не спорит, что Моисей был Моисеем, а, скажем, Иисус родом из Галилеи, но ведь где написано, что тот же Моисей был еще и египетским жрецом и дружбу водил с такими персонами, которых в Средние века в испанские сапоги рядили и на площадях жгли! Нету об этом ничего, да и про ложу Иисуса ничего нету… Хотя, может, и верно, – повеселел старик. – Зачем про это знать всем подряд? Ну а ты с чем пришла, вдовушка соломенная? Шарлатанку ищешь, не знаешь, куда бы тысчонку-другую просадить? Это несложно: вон, вокруг себя-то глянь, они тут, которые за деньги-то, вон они, вон их сколько, так и скалят морды свои звериные, бесстыжие.
Настя, раньше не придававшая значения надписям и фотографиям на цветастых постерах, облепивших стены и обнявших столбы, теперь будто прозрела и с удивлением принялась рассматривать рекламки всевозможных «потомственных целительниц», «патентованных ведуний» и «колдуний», «бабушек-знахарок», «травниц», «предсказательниц» и «звездочетов». Их и впрямь оказалось столько, словно кто-то, предварительно превратив в такой вот постер каждую строчку, расклеил вдоль переулка целую колонку объявлений из ежедневной, читаемой всеми в метро газетенки, от плохой типографской краски которой так некстати чернеют пальцы. Тексты объявлений были составлены с нелепой претензией на оригинальность и от этого выглядели совершенно по-идиотски вычурно. «Магистр Брокенской кафедры, адепт белой магии, представительница рода сильнейших ведуний госпожа Ядвига оказывает оккультные услуги, как то: приворот, отворот, лечение по фотографии, поиск пропавших людей…»
– Ядвига… – задумчиво повторила Настя, – похоже на рекламу какой-нибудь индивидуалки Ядвиги, оказывающей услуги несколько иного рода. Хотя, пожалуй, для путаны имя тяжеловато…
– Да это как договоришься, – вновь засмеялся, затряс паучьими лапками старичок, – может адепт белой магии и юбки задрать, были б деньги. Она, кстати, до того как представителем рода ведуний сделаться, всякие волшебства на Тверской улице вытворяла, а теперь вот открыла салончик, оккультные услуги предоставляет.
Насте стало совсем весело.
– Ага. Оккультный массаж, оккультная классика, – Настя смеялась без остановки, – может, еще церемониальный анальный секс на черном алтаре с козлиной головой?!
– Стоп, стоп, стоп. – Старик внезапно сделался очень суров и до того больно хлопнул своей с виду безобидной лапкой по Настиному колену, что та вскрикнула от боли, словно получила удар кнута.
– Да вы что себе позволяете?! Да вы… Да ты… Козел старый! Пошел ты!
Настя встала, сделала несколько быстрых шагов и услышала:
– В Затихе, в старой неспящей деревне, где лежат в земляных погребах и выходят лишь в лунные ночи, покоя не ведая, летая во сне, лежит твой супруг и тебя видеть хочет.
* * *Задыхаясь, она обернулась. Старик заметно преобразился: теперь он сидел, повернувшись к ней в профиль, и было видно, что левый глаз его заметно косит, губы быстро и беззвучно шепчут что-то, а руки при этом самым оживленным образом жестикулируют, как будто он ведет беседу с кем-то, кого Насте не дано увидеть. Она помедлила, решая, вернуться ей на скамейку или вообще плюнуть на все эти чудеса раз и навсегда и как можно скорее забыть и это исчезновение под луной, и крючконосого чекиста, и старика с его готическими рифмами. «Погреба, не ведая покоя…» – дурь да и только! Но признайся себе, от дури этой мороз по коже так и продирает, и любопытство с каждой секундой точит, зудит, словно после комариного укуса, и если не почесаться, сойдешь с ума, будешь выгибаться надувной колбасой, превращаясь в пуделя, в жирафа, в кого угодно, но так и не вернешься в свой прежний, милый и привычный покой. Вернуться, спросить, непременно спросить!
– Постойте! Куда же вы! Стойте, прошу вас! Да остановитесь вы, наконец! – Настя, все ускоряя шаг, спешила следом за стариком, а тот уходил от нее легкой, замшевой походкой, едва отталкиваясь от земли, и продолжал ускоряться, делая неестествено большие шаги. Возле какой-то подворотни он, наконец, остановился, и Настя, запыхавшаяся, тяжело дышащая, замерла в паре шагов от него.
– За козла проси прощения сейчас, – сурово приказал старичок. – А не попросишь, так я ничего рассказывать не стану, а просто уйду, и ты меня не догонишь, сколько ни пытайся.
– Господи! – начала было Настя, но старик прервал ее резким взмахом руки:
– Полегче со словами. А то я подумаю, что ты еще и чрезвычайно глупая женщина-курица и всуе поминаешь Господа, не ведая о нем ничего, раз от разу, просто так, как делают все до единой женщины-курицы.
– Простите. Я совсем не хотела вас обидеть. – В знак собственной искренности Настя прижала сумочку к груди, нечаянно опрокинув ее. Из сумочки бойко выпрыгнул футляр с помадой, ударился об асфальт, покатился и исчез между прутьев решетки водостока. Но все напрасно, никто не обратил на него внимания. – Просто я терпеть не могу, когда меня трогают, как будто я… как будто… Ну, словом, терпеть не могу, когда трогают, тем более еще и бьют! Мне, между прочим, было больно!
– А я, – старик важно задрал палец-коготь, – терпеть не могу, когда по сто раз на дню, абы для чего, просто так поминают то черта, то Бога, не вкладывая в это никакого смысла или, что еще хуже, богохульствуют ради тупой бравады. Нельзя так! Треплете языками, нигилисты вы окаянные, а того не понимаете, что с вами-то никто шуток шутить не станет! Ладно… – Он смерил Настю долгим взглядом, в котором явно читались сарказм и истинно старческий скепсис. – Если бы меня не вызвали на Лубянку и не попросили бы с тобой встретиться, я бы к тебе и на пушечный выстрел не подошел. И вовсе не потому, что я, как ты изволила выразиться, «старый козел». Вы мне, дочки Евины, давно без интересу. Через вас только силы жизненные терять, да и мозги от общения с вами тоже острее не становятся, тем паче когда по вам сохнуть начинаешь. Однако с тобой случай особый. Придется тебе объяснить кое-чего, пока ты еще больше дури не сотворила. А то ведь начнешь интерес проявлять, пойдешь по таким вот ядвигам, а уж они научат…. А вдруг тебе понравилось по ночам на кладбищах раскопки устраивать? Раскопаешь такое, от чего потом во всей Москве житья не станет. Это только в кино показывают, как приедут дуралеи в балетном трико и с автомойками и давай привидения расщеплять, или чудак этот со своими Иными… Надергался по верхам, понимаешь: «сумрак, дозоры»… Чушь собачья. – Старик презрительно сплюнул. – Сказочники с педагогическим образованием по классу физкультуры. Ладно… Не такой уж я и вздорный старикашка, каким кажусь. Пойдем. Тут у меня квартирка в третьем этаже. Консьержка сейчас заснет, незачем ей видеть, что я к себе девиц вожу, а то начнет по всему дому сплетни сплетать. Да пошли, чего стоишь-то! От Мушерацкого я, все в порядке.
Услышав фамилию недавнего своего знакомого, Настя вошла следом за стариком в подъезд выстроенного под старину дома и оказалась в совершенно роскошном парадном с мраморным полом, выложенным мозаикой, стенами, до середины облагороженными деревянными панелями, а выше оштукатуренными на веницианский манер, с потолком, расписанным легкомысленными пухлыми младенцами-купидонами: некоторые из них были изображены дующими в трубы, а были и такие, что прятались за мохнатыми облачками и целились в проходящих внизу из маленьких луков, желая, по всей видимости, хоть немного улучшить демографическую ситуацию в отдельно взятом московском подъезде. Везде царил шик: аляповатые золоченые канделябры были приторочены к стенам, словно седла к лошадям, пахло ненастоящими цветами из аэрозольного баллончика, и дополнял всю эту неожиданную для места общего пользования идиллию чей-то деликатный, с забавным бульканьем храп. Источником его служила консьержка-бабушка, сидящая за столом с целью проверять всех входящих и выходящих жильцов на предмет их соответствия и благонадежности. Но сейчас страж подъезда была никак не в состоянии выполнять привычные функции: бабуся, положив голову на большой клубок мягкой пряжи, спала самым сладким сном, каким только и положено спать бабусе, чья совесть не отягощена ничем, кроме принятой накануне таблетки «от головы».
