Александр Любинский - Виноградники ночи
— Да-да… Приступай!
Яков вернулся в свою комнату, положил папку на стол, развязал тесемки… Бумаг было много, некоторые слиплись. Яков перебирал их, осторожно разнимал, раскладывал в отдельные стопки. По-видимому, Генрих не дал себе труда внимательно их прочитать. Одни были с золоченными грифами, на мелованной бумаге, другие — написанные наскоро, вкривь и вкось. Третьи, скрепленные почему-то английской булавкой, оказались заметками, газетными вырезками… Складывалось впечатление, что все это кто-то наспех собрал, чуть ли не сгреб второпях, да и засунул в папку — до лучших времен.
В дверь заглянул Генрих. «Я уезжаю домой, — сказал. — А ты оставайся. Поработай здесь в тишине на выходные. Дома ведь тебе все одно делать нечего. Мой диван — к твоим услугам. А если что понадобится, ребята всегда наверху». Не отрываясь от бумаг, Яков кивнул головой.
Во дворе затарахтел мотор — Генрих с водителем уехали. Архаровцы спустились во двор и, разложив закусь на скамейке в саду, принялись неторопливо потягивать пиво. Стемнело. Яков зажег настольную лампу. Простучал за деревьями последний поезд из Тель-Авива.
…Постепенно из разрозненных отрывков складывалась картина. Нехватало кое-каких деталей, но в целом она была ясна: к концу прошлого века в городе возник грандиозный по тем временам квартал, застроенный высокими современными домами с электричеством и даже канализацией, с широкими подъездными путями — город в городе, Новый Иерусалим. Конечно, русские не были одиноки в стремлении укрепиться на этих выжженных холмах, за стенами Старого города. Ведь дом, в котором сидел за столом Яков, расположен неподалеку от Мошавы Германит, Немецкого квартала, который возвели на свой европейский вкус — с островерхими крышами и каминами — поселенцы из Германии, считавшие себя духовными наследниками ордена тамплиеров. Да и евреи не отставали — стали строиться на холме напротив Яффских ворот и башни Давида, среди лисьих и шакальих нор, отбиваясь от бродивших вокруг арабов-разбойников. Воистину, «Приют счастливцев» — «Мишкенот Шаананим!» И все же, русские своим размахом затмили всех. Горделиво возвышалось Русское подворье с огромным храмом, самым высоким строением за стенами Старого города, со странноприимным домом, больницей, административными зданиями… План, нарисованный должно быть в начале века, во всех деталях давал представление об этом Новом Иерусалиме, как и документы, отражавшие этапы его становления под неусыпным оком далекой Московии, под патронажем царского дома. Газетные вырезки рассказывали о впечатлении, которое произвели на тогдашних горожан паломничества российских великих князей в Иерусалим, совершавшиеся с восточным, едва ли не варварским размахом. А корреспонденция между Иерусалимом и метрополией свидетельствовала о том, что сроки поджимали — нужно было не только возводить здания, а еще и заканчивать их к приезду той или иной царственной особы… И на всех официальных документах был этот знак — буква Р в перекрестье двух булав, и по кругу — старославянской вязью: ради Сиона и Иерусалима. И еще, под кругом, внизу: Императорское Православное Палестинское Общество. ИППО.
Нет, пожалуй, первое впечатление случайности документов ошибочно: они были подобраны опытной рукой, но относились только к Русскому подворью, а единственной купчей был документ середины прошлого века с параллельным текстом на русском и арабском о покупке у турецкого наместника огромного пустыря — трехсот дунамов земли напротив Шхемских ворот за весьма незначительную по тем временам цену в шесть тысяч золотых динаров. Но где же данные об остальной собственности Русской Православной Церкви в Иерусалиме?
Вдруг навалилась усталость. Яков отодвинул папку, пошел на кухоньку, разместившуюся на первом этаже, отыскал на полке галеты, возжег примус, и пока закипал чай, смотрел в окно на кипарисы, окружившие дом. Осталось просмотреть лишь документы, скрепленные английской булавкой… Ничего, подождут до завтра. Время есть… Но как, все-таки, странно: из всего огромного Подворья в руках у русских остался лишь храм. (И то лишь потому, что он ни на что более не пригоден). Да и Мошава Германит обезлюдела… Правда, в дома, брошенные немцами, уже въезжают богатые англичане и евреи. Свято место пусто не бывает… А «Приют счастливцев» разросся уже до целого города и продолжает расти.
Ветрено. Низкие облака. Вот-вот должен подойти утренний поезд из Тель-Авива. Герда взяла в одну руку зонт, в другую — гладкую сумку с длинным ремешком и, перекинув ее через плечо, вышла из сумрачного зала ожидания на перрон. Там уже собрался народ: британские офицеры, чиновники в тщательно отутюженных костюмах, несколько дам — в длинных макинтошах с капюшонами, араб в черном пиджаке и алой феске… Показался поезд с двумя полупустыми вагонами. Точно по расписанию. Пахнуло углем и разогретым мазутом, а дым из трубы, не поднявшись к небу, окутал перрон сизой знобкой пеленой. Те, кто приехал, ничем не отличались от тех, кто уезжал: макинтоши, серые костюмы, зеленые мундиры и фески… Все утро Герда была в приятном ожидании путешествия, ведь она так давно не покидала город!
Она вошла в первый вагон и села в середине, на скамейку у окна. Наискосок от нее разместился господин в черном котелке. Снял котелок, пригладил рукою редкие волосы; достав из кармана пиджака свежий номер «Джерузалем пост», углубился в чтение. Герда смотрела в окно, где мелькали, все быстрее откатываясь назад, островерхие крыши Мошавы, арабские особняки Бакка… Промелькнули домишки предместья, и вот уже поезд, кренясь по склону холма, с гудом и стуком ворвался в ущелье. Оно поросло зеленым подлеском, и сквозь него — здесь и там — выглядывали из каменистой почвы тонкие стволы сосен: несколько лет назад их посадили безработные музыканты и профессора — репатрианты из Германии.
Герда вдруг испугалась, что забыла текст, и стала проговаривать его снова: несколько обычных фраз, напоминающих своей корявостью неумелое письмо какого-нибудь недоучки. Она вызубрила их наизусть, как и адрес: Гордон 4, вход со двора, второй этаж. Спросить Эли… И передать ему привет от какого-то Гая Розенцвейга. Почему Гай, а не Пий? А лучше просто — Квинтилиан… Это, конечно же, пароль. И искать смысл пароля — бессмысленно.
Интересно, как он выглядит, этот загадочный Эли? Наверно, как Марк. Если уж они занимаются одним делом. Марк несколько раз повторил, что надо быть внимательной и осторожной. И если заметит какого-нибудь человека, следующего за ней, не идти по адресу. Лучше переждать. Или даже вернуться! Она снова взглянула на своего соседа — он дремал, откинувшись к стене, и голова его слегка покачивалась в такт ходу поезда.
А поезд уже съехал в низину, то приближаясь слева к песчаным холмам на горизонте, то снова отодвигаясь от них, и Герда знала, что за холмами — море, и пару раз ей даже удалось увидеть сверкающую полоску вдали. Потянулись белые домики под пальмами, улицы разветвлялись, дома становились все выше. И поезд, наконец, замедлил ход; остановился, устало выдыхая влажный пар. Герда уже давно сняла кофточку, а когда вышла под яркое тель-авивское солнце, захотелось снять и платье. Может, пойти сразу к морю и посмотреть на него? Или даже искупаться? Но она не взяла купальные принадлежности… Нет-нет, надо сначала встретиться с этим Эли.
Она спросила дорогу у какой-то крашеной блондинки с ярко подведенными губками и пошла в толпе, такой непохожей на иерусалимскую! Открытые лица, распахнутые ворота мужских рубашек, женские сарафаны и платья, едва держащиеся на загорелых плечах… И матросы, матросы, матросы в бело-голубых и синих рубашках с золотыми якорями — их английская речь, вплетающаяся в тель-авивскую развязную скороговорку… Улица Гордон оказалась платанной и тихой, и в конце ее не было уже домов — только едва различимая линия воды и светло-голубое небо, затянутое легким кружевом облаков.
Она отыскала № 4 — в начале улицы: двухэтажный дом из серого бетона с темными разводами на стенах. Сколько ему лет? Ну уж никак не больше двадцати… А выглядит потрепанным и старым… То ли потому, что возведен из первых подвернувшихся материалов да на скорую руку, то ли из-за влажно-соленой разъедающей близости моря… Она вдруг вспомнила указания Марка, резко обернулась — парень с девушкой шли по противоположной стороне улицы, потная толстуха, отдуваясь, тянула сетку с продуктами — вроде, ничего подозрительного…
Герда вошла в маленький двор, заросший кустами акации, поднялась по лестнице с кривыми ступенями на второй этаж. Рядом с единственной дверью, наскоро выкрашенной белой краской, звонка не было. Да и не нужен он здесь: Герда постучала так, как научил ее Марк: три длинных раздельных удара, и сразу два коротких. Но открыли не сразу: видимо, кто-то изучал ее сквозь дверной глазок… Черт бы их побрал с их конспирацией! Уже не раздумывая, Герда с силой стукнула в дверь. С той стороны словно ожидали такого поступка — дверь сразу открылась, и перед Гердой возник щуплый невзрачный человечек с острыми близко посаженными глазами. «Вы Эли? Я от Марка!» — сказала Герда. Человечек продолжал неподвижно стоять, разглядывая незнакомку… Герда вдруг вспомнила нужные слова: «Вам привет от Гая Розенцвейга!» — выкрикнула она. Человечек задумчиво кивнул головой — и посторонился, пропуская гостью.
