Михаил Березин - Эвтаназия
– А вы кто? – спросил я.
– Об этом потом. – Он опять бухнул водки в стакан и протянул мне. Ну и темп! Если так будет продолжаться дальше, лучше сразу же оставаться на кладбище, чтобы сэкономить на катафалке. – Для начала я все же хочу знать, кто вы ей? Любовник? Жених? Ухажер? Приятель?
Знал бы я для начала, кто он ей, может и ответил бы искренне. А так пришлось цепляться за версию биографа. Мол, собираюсь написать о нем книгу.
– Это Светлана вас наняла?
– Гм, да.
– Вы литературовед?
– Гм, нет. Писатель.
Правда, прошлой ночью, выяснилось, что я – писсуар. Но нельзя же признаться в этом совершенно незнакомому человеку. Скажу – писатель, авось со временем сказка станет былью.
– Все же вы биограф Момина, или Середы? – не унимался он. – Надеюсь, вопрос для вас не слишком сложный.
– Не слишком, – сказал я. – В общем-то… обоих.
Он с силой ударил здоровой рукой по снегу.
– Более идиотского поручения она вам дать не могла! Ей-Богу! Хотя, разумеется, она не ведала, что творит… И как продвигается работа?
– Я только начал собирать материал, пока, собственно, никак, – сказал я осторожно.
– Ну тогда вам повезло, что вы меня встретили. Здорово повезло. Хотя вы пока этого, разумеется, не осознаете.
– Может вы все же скажете, кто вы такой? – попросил я.
– Может и скажу, но не сейчас. Сейчас мне уже пора идти.
Он так и сказал – „идти", а потом бросил взгляд на „Ролликс".
Я машинально вылакал водку из стакана, заев ее снегом. И приготовился смотреть, как он будет „идти".
– Вам не приходилось бывать в „Квазимодо"? – неожиданно спросил он.
„Квазимодо"! Это было крупнейшее издательство в городе. С одноименным кафе на первом этаже. Раньше кафе считалось литературным, а теперь превратилось в сборище разных типов, каким-либо образом причастных к книжному бизнесу.
– Пару раз захаживал, – сказал я.
В издательстве этом, между прочим, стремились напечататься ведущие писатели, поскольку там платили солидные гонорары. Я – так туда даже и не совался.
– И что, понравилось?
– В общем-то, да.
– Хорошо… – Он извлек из куртки мобильный телефон и большим пальцем нажал две кнопки. Потом бросил в трубку: – Заберите меня.
И почти сразу же на горизонте появились два живописных амбала. Они были приблизительно того же возраста, что и Гарик, в черных кожаных куртках. Подойдя, легко подхватили его на руки вместе с дощечкой.
– Еще увидимся, – сказал он. – Только Светлане – ни гугу. Ей о моем существовании ничего не известно, и слава Богу. Если проболтаетесь – вам хана. Понятно?
– Понятно.
– Водку допьете?
– Допью.
– Только посуду здесь не оставляйте. До встречи.
И тут я вспомнил, зачем, собственно, сюда пришел. Не для того ведь, чтобы водки нажраться или получить приглашение в кафе „Квазимодо".
– Это вы поставили Момину памятник? – метнул я ему в спину.
Вопрос врезался ему под лопатку, словно нож. Но он даже не подал виду.
– Мы, – произнес он спокойно.
Я наблюдал, как живописная группа удаляется в сиянии багрянца – амбалы с Гариком на руках. С торчащим у того из спины вопросом. Еще немного поскрипев снегом, процессия скрылась из виду…
Сейчас, разумеется, мне было не до водки. Совсем не до водки. Но бутылку со стаканом я послушно унес – скормил кладбищенскому сторожу.
Вечером мне пришло в голову ознакомиться с содержанием остальных дискет, оставленных для меня Моминой. Поначалу я не придал большого значения тому факту, что файл „Эпиграф" был создан три года назад. Я расценил эту запись как предвестницу романа, один из первых кирпичиков в фундаменте будущего произведения. Тем более, что большее впечатление на меня произвела тогда приписка. Но потом слова эти сами собой возникли перед глазами: „Придется снять эпиграф, в итоге выяснилось, что он не очень-то подходит. А жаль… „Пусть моя родина умрет за меня", – сколько дерзкого благоразумия в этой фразе!" „…в итоге выяснилось…"! Если „в итоге выяснилось, что эпиграф не очень-то подходит", то значит к этому моменту ощутимая часть произведения уже была написана! Ведь он не составлял развернутых планов, не занимался детальной проработкой сюжета, а, по утверждению Моминой, больше полагался на интуицию. Кому об этом известно, если не ей.
И я на самом деле нашел файл под названием „Предвкуш". Он был создан приблизительно в то же время, что и „Эпиграф", и идентичен экземпляру рукописи, который хранился в папочке цвета маренго.
Но это, в свою очередь, означало, что работа над романом не оборвалась в связи с трагической гибелью Середы, как полагала Момина. Он сам, вполне осознано, прекратил работу над ним. И если роман будет завершен, то есть – если я его все же когда-нибудь допишу, то это произойдет вопреки воле автора.
Действительно ли она пребывает в счастливом неведении? Вполне можно это допустить. Ведь отец обращался к ней за советом лишь когда черновой вариант произведения был уже готов. И потом, знай она о существовании этих файлов, она ни за что бы не оставила их на дискетах. Скорее всего, просмотрев архив и изучив содержание компьютера, она этим и ограничилась. Дискеты почему-то остались вне поля ее зрения.
Посвящать ее или нет? Черт его знает! Лучше не торопиться с выводами и действовать по обстоятельствам. В любом случае появился неплохой козырь – если в итоге ничего путного у меня не выйдет. Тогда можно будет утверждать, что роман и не нужно было дописывать, поскольку сам автор этого не хотел. Т.е. сопротивление текста было не случайным.
А еще я нашел файл под названием „ГБДУ133". Созданный относительно недавно – Середы уже и на свете не было. В нем хранились различные документы, имеющие отношение к судебному разбирательству „Светлана Момина против Алексея Храпатого". Насколько я понял, Алексей Храпатый и был тем самым водителем панелевоза, которого Момина считала виновным в гибели отца. Суд Храпатого оправдал. Была сделана экспертиза и заслушаны показания свидетелей. Вне всякого сомнения, в аварии был виновен Середа. А Храпатый даже настаивал, что водитель легкового автомобиля сознательно шел на столкновение. Правда, суд этого утверждения не принял.
Представляете? Сознательно шел на столкновение!
Больше на дискетах ничего интересного не было. Впрочем, вру – конечно же было! Несколько отрывков из еще неизвестных мне романов Башевиса Зингера. Но пришлось отложить чтение на потом: сейчас моя голова была в состоянии работать только на одной волне.
Кто же такой этот чертов Гарик? И почему Света не должна подозревать о его существовании? Возможно он и есть тот самый коммерческий партнер Середы, прихода которого она столь тщетно дожидается?
Весь следующий день я пребывал в сумеречном состоянии души, поглощая одну чашку „Юньаня" за другой, а в девятом часу вечера за мной пришли. Тетя Тая впустила в комнату здоровенного жлоба вроде тех, что я видел вчера на кладбище. Только этот щеголял в длинном ратиновом пальто, а его волосы сзади были стянуты резинкой.
– Гарри прислал за тобой машину, – без обиняков сообщил он.
И замолчал. Словно ситуация не требовала дальнейших пояснений.
– И куда мы поедем? – поинтересовался я.
– В „Квазимодо".
Я покорно поплелся вслед за ним.
Почему-то я был уверен, что нас поджидает черный шестисотый „Мерседес". Однако, выяснилось, что я мыслю шаблонно. Да, черный, но „Крайслер". Жлоб уселся за руль и отправил в рот порцию жевательной резинки.
В пути я наслаждался великолепным джазом, звучащим из стереодинамиков, а затем начались неожиданности. Я не сомневался, что упоминая „Квазимодо", Гарик имел в виду кафе, завсегдатаем которого он, очевидно, является. А жлоб ввел меня в огромный холл издательства, где вокруг макета раскрытой книги величиной с двухэтажный дом прохаживалось несколько парней с бритыми затылками и мобильными телефонами, прикрепленными к поясам. Жлоб поприветствовал их кивком головы и указал мне рукой на лифт. Мы понеслись куда-то наверх. Я еще находился под впечатлением от этих парней из охраны, каждый из которых был размером с трехстворчатый шкаф, когда лифт… подмывало написать выплюнул или изрыгнул, но скорее он „выдохнул" нас на ковровую дорожку. Дорожка была с плотным ворсом, заглушающим звуки шагов. И где только Гарик таких громил находит?
Мы двинулись вдоль коридора навстречу единственной двери, которая тут имелась.
– Это к Габеличу, – бросил жлоб застывшим у двери амбалам. Именно этих двоих я и видел вчера на кладбище.
Они расступились, пропуская меня в большой кабинет, увешанный современными картинами. На полу – ковер с абстрактным рисунком. Гарик сидел в кресле, за полукруглым письменным столом в строгом костюме и галстуке. Правая рука его покоилась на селекторе, и выглядел он как вполне нормальный человек. В том смысле, что увечий его не было заметно. Почему-то я представил себе, что на нем вместо галстука бабочка, и вздрогнул.
