Густав Барта - Венгрия за границами Венгрии

Лайош Н. Талпаш неуклюже поднимается, взмахивает рукой. Ровно два часа прошло с тех пор, как он положил большую, синего цвета дорожную сумку на стоящий рядом с кухонным столом табурет.

Любовь

Наш Писатель помешивал кофе, а напротив сидел его верный друг. И, как обычно бывает в таких ситуациях, взгляды обоих одновременно блуждали по развесистому платану возле террасы ресторана.

«Старый и пыльный», — решил про себя Писатель.

«Гигантский и мощный», — определил задумчивый друг, и, устремив взгляд вдаль, задался вопросом: «Интересно, а что думает о нем Писатель? Ах, эта мимолетная, бессмысленная жизнь! — он раздраженно махнул рукой. — И почему у меня не возвышенное воображение?» — И, вместо ответа, одним глотком хлопнул пятьдесят грамм.

— Ты читал? — неожиданно спросил наш Писатель, переключая внимание с платана на сверкающие из-под мини-юбок ножки официанток. Накатило какое-то юношеское волнение, тоска по утренней прохладе давно минувших летних дней, по тому, как бегал с одноклассниками по горам и равнинам, чтоб под звуки пропитанного елочным запахом птичьего пения познавать тайны строения тела противоположного пола.

— Читал, — ответил друг с долей притворного восторга, и меланхоличная морщинка на его лбу увеличилась. В подобных случаях принято говорить что-то умное, красивое: нельзя ограничиться содержанием новеллы, которая была напечатана в газетном приложении: Лайош отправился в город X. и убил свою тещу. Да, зятья иногда убивают тещ — а во сне и не иногда, — но никогда, чтоб сделать это, они не поедут на поезде сотни километров, предаваясь размышлениям о смысле жизни и бесконечности. Скорее, со словами: «Опять ты свою маму слушаешь!» — отлупят дома жену.

— Ты знаешь, в том переходе… — начал свою присказку друг.

«Опять ты не понял, в чем суть», — мысленно подытожил Писатель, а потом, притворившись заинтересованным, облокотился на стол. Хорошо, когда у писателя есть читающий друг, да еще способный оперировать такими (такими банальными) понятиями, как контекст, трактовка и проживание бытия, как никто другой в городе. Он бы поблагодарил этого огромного, косолапого человека вместе с его маленьким предприятием, большим домом, хорошей семьей, за то, что тот старается разобраться в бесконечных периодах его новелл вместо того, чтобы смотреть телевизор.

Но что это за тишина, почему он замолчал?

— Напиши что-нибудь про любовь! — неожиданно попросил верный друг. — Про чувство, которое сводит с ума, лишает человека разума…

— Чтобы я, про любовь? — подскочил наш Писатель. — Ну нет, ты это не серьезно! Я как писатель никогда не ставил себе целью развлекать скучающих, унылых домохозяек. Пусть смотрят мыльные оперы и ходят в кино! — Он отклонился на стуле и вначале не понял, что означает встревоженный взгляд друга. — Только не…

— Именно. У меня два чудесных сына, любящая заботливая жена… С ума сойти! Я все вокруг себя готов порушить!

— Возьми себя в руки, подумай о будущем сыновей!

— Только о нем и могу думать… — и друг спрятал в широкие ладони обычно такое безмятежное лицо. — Хотя кому я объясняю!

— Любовь — ничто! — вскочил с места Писатель, опрокидывая пластиковый стул. — Призрачная мечта: сегодня есть, завтра нет! Вокруг нищета, но у тебя ведь много денег…

Друг неожиданно вскинул голову.

— Почему… почему ты так на меня смотришь? — пролепетал наш Писатель.

— Ничего ты не знаешь о любви… — пробормотал друг. — Бесконечность и смысл… — махнул рукой, встал и опрокинул стакан из-под водки на купюру, выуженную из пачки денег в кармане джинсов.

— Я докажу тебе! — крикнул Писатель вслед удалявшемуся другу, но тот уже возился с ключами от машины и совершенно не понял, какого черта хотел доказать этот… писака.

За спиной — опрокинутый стул, спереди, на столе — полтинник, а наш Писатель так и остался стоять на террасе кафе: ни сесть, ни убежать сразу он не мог. Друг всегда так оставлял ему деньги на столе — вроде как и взаймы дал, а с другой стороны, как бы и нет. Обычно Писатель предпочитал думать, что нет. Он уже научился ценить подобные жесты, высшее проявление порядочности.

«Пятьдесят грамм водки и кофе — это две гривны», — подсчитал Писатель про себя, сунул полтинник в карман, и, оставив нужную сумму на столе, направился в центр города с твердым намерением внимательно рассмотреть и изучить все, что попадется по пути, и затем вернуться в свою съемную квартиру и подробно записать: доказать своему неверующему другу, что жизнь состоит не из любви.

«Рынок, да, вот где жизнь, как она есть! Уж точно не райский уголок для влюбленных парочек с томными взглядами. Да уж, дорогой друг! Хочешь хромых-косых нищих, чумазых малолетних проституток из подворотни? Получишь, не сомневайся! Все эти бездельники, что болтаются тут, выставляя себя напоказ! Шатаются дни напролет, потому что нет ни работы, ни надежды, так какого черта им еще делать!?»

Так какого же черта?!

Нужна им любовь, как собаке пятая нога! Э, дорогой дружок, я тебя за руку отведу в места свиданий, где обычно встречаются по уши влюбленные: в социальные учреждения, в приют для бездомных, в бесплатную столовую…

Чувствуя за собой полную правоту, Писатель чуть ли не бегом бежал за собственным стремительным воображением. Рынок, прогулки, бесплатная столовая… В действительности же он оказался на полпути от дома, у маленького моста. Жара высушила ручей, в усеянном камышом и осокой русле еле-еле журчала вода. Канал, выгребная яма, открытая канализационная труба… За мостом вытянулись в ряд слепые дома с опущенными жалюзи. Страх, стресс, депрессия… Человеческие страдания с большой буквы, как он написал в одной из своих новелл. Конечно, выражение немного напыщенное, пафосное, но все же — жизнь ни на грамм не состоит из любви.

Так из чего же?

Из веры, нации, родины?

Из призвания, успеха, денег?

Горькая, безотрадная жизнь…

Вдруг, ни с того ни с сего у Писателя закружилась голова. Из подворотни выскочила целая орда детей; перед глазами змейками завертелись вопросительные знаки. «Это жара — прогонял он страх, — ночь за компьютером причина того, что… что надо остановиться».

— Это уже слишком! — громко возмутился Писатель и прислушался к порывисто бьющемуся сердцу, к стуку в висках. — Спокойно, передохну немного!

Ближайшая тень нашлась под огромным рекламным щитом. Наш Писатель осмотрелся кругом, потом взглянул на щит: «Приведи себя в порядок, возьми!..» Взгляд случайно скользнул на небо — никогда еще не казалось оно ему таким синим, сияющим.

— Господи, — прошептал он, — и это все?!

Писатель подался вперед. Шагнул раз, потом еще…

Когда мир покачнулся, ухватился за железный столб со щитом на краю канавы. Небо стало землей, земля небом…

«Нет и еще раз нет!» — было первой мыслью Писателя, когда он пришел в себя. Синее полупрозрачное небо расстилалось над ним, будто ничего не произошло. Между тем, душа уже не бушевала: была только усталость, огромная усталость. Он слышал шелест травы, чувствовал на лице теплый ласковый ветер: и все же не мог пошевельнуться. Не смел подняться. Наверное, боялся встретить на обочине своего верного друга; или саму…

Гиблое дело — думать о смерти!

Обычно наш Писатель не выносил свои горести наружу, в минуты отчаяния он плакал молча, но в этот единственный раз перестал стыдиться: пусть все глазеют на его слезы. Писатель встал, и медленно, с остановками, но все-таки пошел по знакомой и такой незнакомой дороге — хватило духу!

Куда и зачем?

Сквозь слезы он видел не обычные глухие стены с осыпающейся штукатуркой, не съехавшую черепицу крыш, не стекающую в канавы канализационную жижу. Не интересовали его и горы мусора на краю дороги, и ржавые железные ворота. Он шагал как будто в какой-то необъяснимой вечности, где живущие дольше людей дома и предметы крайне мало значат. Нежные чувства населили его воображаемую вечность. Ему не пришло в голову позвать живодера при виде сбившихся в стаю бродячих собак; или призвать к тишине: потому что задача грузовиков состоит в том, чтобы шуметь, дерущихся в мусоре ворон — каркать, а его… Да, а его задача в том, чтобы поскорее прижать к себе, подбодрить своего верного друга.

Когда Писатель добрался до рынка, торговки уже собирали вещи. Среди безлюдных прилавков прогуливались несколько молодых парочек; можно было приобрести кое-что за полцены. Писатель метался с полтинником друга в руке от одного прилавка к другому. Обычно он покупал водку, хорошие сигареты, рыбу в масле, потому что любил. Но обычно это обычно, а сейчас он не хотел поступать как всегда. Наконец, купил цветы. Кому? Цветы ради цветов. Потом отправился домой, в свое глухое и мрачное съемное жилище.