Алекс Тарн - Записки кукловода
В подобной ситуации какой-нибудь слабак просто плюнул бы на все, да и ухватился бы обеими руками за край общего одеяла, но эти сильные люди, Акивины учителя, не собирались сдаваться. Да, говорили они, жить в нашем воздушном замке невозможно. Да, туда нельзя внести и поставить кровать или стол. Но это вовсе не означает, что непригоден замок! Непригодна мебель! Стоит только ее правильно переделать, и все немедленно устроится. Естественно, что придя к такому выводу, они, как честные интеллектуалы, целиком посвящали себя исследованию путей переделки столов и кроватей. Именно исследованию… поскольку, стоило дойти до реальной столярки, как проект непременно проваливался из-за какой-нибудь досадной мелочи: стол рассыпался, стул подламывался, а кровать не выдерживала даже самого нежного человеколюбия.
Но мудрецы не отчаивались. Ведь у них всегда оставалось нечто, что не подводило никогда: слова. Словами они выражали свои прекрасные идеи, из слов строили свои замки и города. И не просто строили — они жили в этих городах, налаживая между ними широкие словесные автострады, по которым неслись быстрые, как мысль, словесные автомобили дружеского общения.
Словам Акиву научила мама. Отца своего он не знал. Видимо, не знала его и мама… то есть, знала, но не была уверена, кому именно из десятка длинноволосых хиппи — детей цветов — принадлежал тот плодотворный пестик, от которого и завязался в ее животе крошечный бутон, названный впоследствии Акивой. Аборта он избежал по чистому недоразумению. В молодости мама много искала себя, более теряя, чем находя. Появление маленького Акивы, хотя и усложнило ей жизнь, но парадоксальным образом внесло в нее смысл и порядок, то есть — упростило. Усложнило и тем самым упростило… ну не чушь ли? Вот оно, волшебство слов: соединить несоединимое, связать несвязуемое, построить воздушный замок и жить в нем. Слова, слова, слова… слова-фундамент, слова-стены, слова-окна и слова-потолки. Эй, словесных дел мастера, тащите сюда побольше кирпичей! Эй, выше стропила, плотники!
Слова окружали Акиву с первых минут жизни; ласковые, сладкие, пахнущие молоком, они обволакивали его сонным туманом покоя, заговаривали боль, утоляли печали. Ну как тут было не поверить в их силу и могущество! Тем более потом, когда слова мало-помалу перестали быть просто щекочущими теплыми звуками и обрели дополнительный смысл. Усложнить и таким образом упростить — ну разве не чудо? Это чудо помогало справиться с любой неприятностью. Для этого достаточно было окружить неприятность ватным покровом слов, преобразить до неузнаваемости, а затем назвать получившийся результат другим словом, красивым и звучным, выражающим прямо противоположное ее первоначальной грубой и неприятной сути.
Так безобразные раны становились священными стигматами, война — миром, ненависть — любовью, преступление — доблестью. Слова умели решать все проблемы. Все, без исключения! Получалось, что тот, кто должным образом овладел словами, обрел тем самым и непререкаемую власть над миром: теперь он мог свободно манипулировать событиями и людьми — как марионетками в кукольном театре — и все лишь при помощи слов, натянутых наподобие управляющих нитей. А потому властелина слов вполне можно было назвать кукловодом — разве не так? Кукловодом.
Со временем Акива понял, что противоречие между прекрасным миром слов и так называемой реальностью — кажущееся. Воздушные замки благородных седовласых очкариков на самом деле отнюдь не являлись воздушными. Реальность вовсе не отторгала красивые слова. Правда заключалась в том, что война хороших слов велась не с реальностью, а с другими, плохими словами. Да-да, именно так: мир представлял собой не более, чем кипящее пространство слов — любящих и ненавидящих, чистых и грязных, злобно отрицающих и ласково льнущих, соединенных рифмами и смыслом и беспощадно наступающих друг на друга полчищами газет, танковыми колоннами библиотек, эскадрильями телевизионных студий.
В этом мире не существовало хороших или дурных людей: были люди облагороженные, просвещенные сиянием правильных слов и были люди обделенные, оболваненные дурными словами — по недоразумению, либо по чьей-то злой воле. Таким образом, задача исправления мира, а значит, и установления всеобщего счастья сводилась к внедрению в человеческое сознание конкретного набора слов! Всего лишь! Казалось бы, только руку протяни… Увы, желанной общей и окончательной промывки мозгов не происходило, и прежде всего потому, что люди еще не научились воспринимать слова достаточно серьезно — даже самые умные и дальновидные из них. Свое презрение к гадким словам они бессознательно переносили на весь мир слов и тем самым препятствовали всеобщему благоденствию.
Осознав эту простую истину, Акива понял, что не имеет права сидеть сложа руки. В конце концов, речь шла не только о его личном счастье, но и о будущем всего человечества! Сначала он пытался внедрить правильное понимание проблемы в своем непосредственном окружении, состоявшем, в основном, из мамы. Мама выслушала его, сияя восторженной улыбкой из облака марихуанового дыма и твердо заявила, что всегда была уверена в высшей миссии своего сына. Теперь будет кому спасти эту планету! В последние годы мама курила особенно много и даже немножечко нюхала, а потому Акива, будучи очень благодарен маме за поддержку, в то же время несколько сомневался, имеет ли она в виду ту же планету, что и он.
Другие слушатели, хотя и выгодно отличались от мамы по части витания в облаках, служили живым примером недооценки роли слов. Они внимали Акиве с удивленным пренебрежением, а то и просто зевали во весь рот, даже не пытаясь скрыть своей скуки и равнодушия. Этой броне, этой тупой нерассуждающей косности мог бы позавидовать даже носорог. Для того, чтобы пробить ее, требовалось что-то посильнее запинающегося Акивиного монолога.
И тогда он вспомнил про Герострата, эфесского поджигателя. Что лучше подчеркивает великую ценность храма, чем его преднамеренный поджог? Нет, не в результате войны, потому что война, как известно, все спишет, не в результате несчастного случая — опрокинутого светильника, удара молнии, землетрясения — потому что — кто же убережется от случайности?.. а вследствие демонстративно бессмысленного действия, не имеющего ни причин, ни оправдания. Разве не провоцирует это действие всеобщего протеста, разве не звучит при его виде в каждой душе инстинктивного вопля: «Нельзя!»
Храм, кстати, довольно быстро восстановили, но чувство нарушенной святости живет до сих пор. А все почему? Потому что мудрый Герострат сумел при помощи своей немудрящей истории достучаться до ожиревших сердец, пробить носорожью броню, промыть маленький, но важный кусочек мозгов. Получалось, что и Акиве кровь из носу требовалось что-нибудь примерно такого же масштаба. Несколько месяцев он мучился, подбирая и отбрасывая варианты. А потом случайно услышал по радио идиотскую программу Шайи Бен-Амоца, и план сложился немедленно, сам собой.
Главная изюминка плана заключалась в его полнейшей нелепости. Конечно, ничья кровь не должна была пролиться ни при каких обстоятельствах. Для инсценировки шутейного покушения на премьер-министра Акива намеревался воспользоваться пугачом, купленным в детской игрушечной лавке. Он специально сохранил квитанцию из магазина: она предназначалась для усиления комического эффекта во время неизбежного последущего суда. Там, на суде, перед телекамерами и микрофонами всех мировых агентств он и изложит человечеству свое спасительное кредо. Сразу всем, миллиардам людей. Кто-нибудь да услышит. Даже те, которые сначала сочтут его сумасшедшим, что-нибудь да запомнят. Главное — заронить зерно, бросить клич, произнести заветное слово.
Вопрос заключался лишь в том, как подняться на эту высокую трибуну? Понятно, что охрана ни за что не позволит Акиве приблизиться к Бруку на расстояние, достаточное для того, чтобы клоунада сошла за покушение. Но даже если и произойдет такое чудо — нет никакой гарантии, что его не пристрелят на месте, как только он полезет в карман за своим пугачом. А это никак не входило в Акивины планы: до трибуны он обязан был добраться живым и здоровым. Иначе вся затея утрачивала смысл.
И тут, как всегда, на помощь пришли слова. Акива ни на секунду не сомневался относительно сути кампании, развернутой в прессе и на радио. Конечно, никакого таинственного заговора, по поводу которого Шайя ежедневно интервьюировал политиков и офицеров полиции, не существовало и в помине. Просто кто-то решил запустить этот спин перед выборами в чисто пропагандистских целях. Старый манипулятивный трюк, рассчитанный на особо тупых кукол. Но для Акивиного плана этот неизвестный «кто-то», наивно полагающий себя кукловодом, мог сослужить немалую службу. В самом деле, разве не пошла бы ему на пользу затеянная Акивой инсценировка? По логике вещей, он должен был бы обеими руками ухватиться за случайно подвернувшегося «психа». В выигрыше могли остаться оба: «кукловод» получал сильный пропагандистский козырь, Акива — желанную трибуну.
