Алекс Тарн - Записки кукловода
А потом раздались финальные аплодисменты, и немного погодя Битл увидел Амнона Брука, спускающегося по лестнице в сопровождении двух топтунов и круглого сияющего Ромки. Бедный Ромка! Он наверняка еще не в курсе… хотя, черт его знает… может, и он перебежал вместе с Големом? Перебежал… не перебежал… какая разница?
Премьер-министр спускается, не торопясь, чтобы не оступиться. А Битлу тоже уже торопиться некуда. Ему скоро все расскажут. Вот только кто расскажет? Хорошо бы — сам старик, получилось бы не так унизительно. Хотя, опять же, какая разница?
В самом низу лестницы Амнона обступают просители; отталкивая друг друга, они бормочут какие-то фразы, протягивают какие-то бумажки. Старик рассеянно кивает каждому, сует для рукопожатий вялую костистую ладонь. Он устал. Ему еще предстоят несколько неприятных дел. И первое из них стоит вон там, возле своего бывшего лимузина, белея мятой рубашкой и опрокинутым лицом. Что же телохранители-то дорогу не освобождают? Сегодня они какие-то новые, видать, пока не привыкли. Хорошо еще, что Кнабель, как всегда, на месте. Ромка с улыбочкой, но решительно раздвигает небольшую толпу:
— Амнон устал, господа, ну поймите же… будьте добры… — ловкой рукою он собирает со всех одновременно папки и письма с прошениями. — Непременно прочитает… непременно… давайте и вы… непременно…
Хороший помощник, что и говорить. На шефа по безопасности, конечно, не тянет, но вот референтом… Брук делает еще несколько шагов и останавливается перед сломленным пожилым человеком, отдаленно напоминающим Арика Бухштаба. Здесь, за внутренним кругом оцепления, уже нету никого, кроме них двоих, да вечной шестерки Кнабеля, который не в счет. Старик вздыхает и кладет руку на плечу своему ученику.
— Я ж тебя предупреждал, Арик, — говорит он печально. — И даже не один раз. Почему ты не послушался? Или совсем меня за человека не считаешь? Сенильный старикан… что такой понимает?.. Ну?..
Нету торжества в его голосе, только усталость.
— Извини, Амнон. Спасибо, Амнон.
— За что же спасибо-то?
— За то, что сам подошел. Мог бы и шестерку послать.
Старик снова вздыхает и, щелкнув суставом, опускает руку.
— Прощай, Арик. Пора.
— Подожди, Амнон, подожди… — Битл дышит тяжело, с надрывом. — Расскажи мне, пожалуйста… как? Как?
— Как я догадался? Ну, это…
— Нет-нет… — поспешно отмахивается Бухштаб. — Это не важно… Как меня сейчас… ну… сам понимаешь… Как?
— Как?.. — Амнон Брук кривится, оглядывается на своего нового шефа по внутренней безопасности. — Да я, сказать по совести, и не знаю. Вот, господин Кнабель тебе расскажет.
И действительно, Ромка уже тут как тут, выкатывает сбоку умильное круглое лицо:
— Конечно, расскажу, Арик. Ты не бойся, все будет достойно. Самоубийство, на почве неожиданного известия о смертельной стадии лейкемии. Не хотел быть в тягость семье и так далее. Свободный выбор великого человека. Медзаключение и справки уже готовы. Государственные похороны, все по первому разряду, не сомневайся…
Он бодро декламирует свое сообщение, подобно тому, как старший официант отчитывается перед хозяином ресторана о накрытых к ужину столах. Он рассыпает мелкий бисер слов, а сам косится в сторону, туда, где оставил Шайю, предварительно наорав на него. Косится, оттого, что слегка опасается, как бы этот сумасшедший алкаш не испортил ему представления. Шайя поймал Ромку за хвост на лестнице после речи премьер министра:
— Где Ив, Ромка? Ты нашел ее? Привел сюда?
Конечно, Кнабель и не думал посылать людей разыскивать рыжее сокровище Шайи Бен-Амоца. Что за глупость? У него сейчас каждый человек на счету. Наврал дураку, а тот и поверил. Собственно говоря, после речи Брука Шайя уже не очень-то и нужен. Поп-кумиров, выскакивающих в настоящий момент на сцену, нет необходимости объявлять — их и так все знают и ждут. Вон, как ревет толпа, как взрывается площадь свистом и аплодисментами — настоящими, оглушительными, не то что суррогат из динамиков. Но и скандал тоже ни к чему. По опыту, от Шайи можно было ожидать чего угодно… А потому Ромка продолжил прежнюю линию сдерживания, торопливо зачастил первое пришедшее в голову вранье:
— Ищут, Шайя, ищут… да, по-моему, и нашли уже, я что-то слышал по переговорнику. Вот, послушай сам… а теперь извини, мне надо… сам видишь.
Он даже на несколько секунд сунул Шайе под ухо шуршащий и щелкающий «воки-токи», подержал и тут же — с извинениями — засеменил вниз, за спускающимся Амноном Бруком. Но извинения не помогали, настырный журналистишка не отставал, и потому Ромке пришлось мигнуть одному из топтунов, чтобы попридержал Шайю в сторонке на минутку-другую. И вот теперь он опасливо косится через плечо на зарождающийся сзади скандал. Ерунда, конечно, мелочь, но обычно именно такие мелочи и срывают большие спектакли. Примеров много. Но где же эта патлатая сволочь? Его выход… неужели испугался? Вот обидно-то будет… Ромка тянет время, выгадывает секунды. Брук еще стоит рядом, сложив руки на животе и брезгливо поджав губы, но уже выказывает признаки нетерпения. Вот за Битла волноваться не надо — этот никуда не денется. Парализован начальничек… Шайя сзади переходит на крик.
— Остановите его! Остановите! — кричит Шайя, тщетно пытаясь вырываться из крепких объятий топтуна. — Волосатого! Держите!
Ромка оборачивается. Ну наконец-то! Двигаясь по широкой дуге в обход неподвижного Голема, во внутреннюю зону из темноты, как на сцену из-за кулис, врывается он, истинный король этого эпизода, в джинсах и полосатой футболке. Давно не стриженные волосы паклей взлетают вокруг бледного треугольного лица, рот искажен мученической гримасой, безумные глаза уставлены внутрь, но все это не так уж и важно — ни глаза, ни пакля, ни джинсы. Важно же то, что в руке у него стреляющий пистолет. Бах!.. бах!.. бах!
* * *Акива пришел на площадь еще засветло — задолго до назначенного времени. Ночь накануне он провел без сна: крутился в ворохе мятых простыней, бродил из угла в угол, пил воду, залезая под кран оттопыренной щекой, смотрел в окно на тускло освещенную улицу, вздыхал, отгонял комаров. Последних ни с того, ни с сего налетела чертова туча. Они противно звенели над головой в самые деликатные моменты, вытаскивая из сна за коварно ужаленное ухо уже задремавшее было сознание. Акива объяснял это собственным волнением. Комары замечательно чувствуют запах стресса. Видимо, кровь, насыщенная адреналином, считается у них особенным деликатесом.
А волноваться было от чего. Ему предстояло ни много, ни мало изменить ход истории. Перевести стрелку на пути поезда, бешено мчащегося к взорванному мосту, предотвратить катастрофу, спасти человеческие жизни. Людей Акива всегда полагал высшей ценностью. Людей вообще… хотя конкретные представители этой породы высших существ, которых ему приходилось встречать на своем жизненном пути, навряд ли заслуживали места на верхней ступеньке пьедестала. Да что там места на пьедестале! — По совести говоря, их даже не следовало подпускать на миллион световых лет к той галактике, в дальнем конце которой, возможно, был установлен этот воображаемый пьедестал.
Народец Акиве попадался настолько плевый, что время от времени к нему в голову начинала закрадываться неприятная мысль, что будет, если все люди на деле окажутся подобным же дерьмом? Вокруг, грубо работая локтями, суетились приземленные эгоистичные хамы, предпочитающие тянуть одеяло на себя в любой ситуации, даже тогда, когда его с гарантией хватило бы на всех. В итоге одеяло неизменно рвалось на мелкие клочки, но хамов это нисколько не расстраивало. Напротив, увидев, что больше делить нечего, они удовлетворенно засыпали под открытым небом, согретые теплом только что закончившейся драки, в то время, как у несчастного Акивы, не принимавшего участия в сваре, от холода зуб на зуб не попадал. Поди полюби такое мерзкое стадо.
Но, к счастью, существовали и исключения, которые придавали силу раненому Акивиному человеколюбию. Правда, в основном, они населяли книжки, но были и другие, реальные — например, мама или несколько учителей в школе, или ведущие некоторых телевизионных программ, а также их гости — люди духа, обладатели благородных седин, плавной речи и круглых очков, элегантно поправляемых указательным пальцем в самый разгар философского диспута. По некоторым признакам можно было угадать, что их, как и Акиву, остро тревожит несоответствие их общего теоретического гуманизма конкретному практическому хамству улицы. Так многомудрый строитель воздушного замка, затратив годы на его возведение, вдруг обнаруживает, что конструкция, при всей ее красоте, абсолютно не годится для жилья.
В подобной ситуации какой-нибудь слабак просто плюнул бы на все, да и ухватился бы обеими руками за край общего одеяла, но эти сильные люди, Акивины учителя, не собирались сдаваться. Да, говорили они, жить в нашем воздушном замке невозможно. Да, туда нельзя внести и поставить кровать или стол. Но это вовсе не означает, что непригоден замок! Непригодна мебель! Стоит только ее правильно переделать, и все немедленно устроится. Естественно, что придя к такому выводу, они, как честные интеллектуалы, целиком посвящали себя исследованию путей переделки столов и кроватей. Именно исследованию… поскольку, стоило дойти до реальной столярки, как проект непременно проваливался из-за какой-нибудь досадной мелочи: стол рассыпался, стул подламывался, а кровать не выдерживала даже самого нежного человеколюбия.
