Инна Гофф - Юноша с перчаткой
— Что делается! — сказал он, с трудом шевеля посиневшими губами. В голосе его слышалась гордость. — Сорок лет капитанил. Осенью, чуть первые белые мухи полетят, команда «стоп». Убираем пристани: конец навигации… А тут, понимаешь, во льдах идем, как папанинцы какие-нибудь! Ей-богу!
— Как бы на льдину не пришлось высадиться, тогда будем настоящие папанинцы! — заметила Надя.
Ей было и жутко и весело ползти на речном теплоходе среди сияния льдов.
Близился обеденный час, но в рубке словно забыли о нем. Теплоход лихорадило. Иногда он не в силах был разрезать льдину и вползал на нее брюхом, подминая ее своей тяжестью.
— Сантиметров восемьдесят будет, — определял в этом случае толщину льдины Прямков.
Он посерьезнел. Видимо, и ему не улыбалась перспектива стать настоящим папанинцем.
И вдруг все кончилось. Теплоход уже не полз, а шел, под килем его был не твердый лед, а вода.
Радист отнес в рубку радиограмму: «Путь Север открыт. Ком. ледокола „Лена“ Сомов».
Открыв каравану путь во льдах, ледокол ушел опять в По- венец и двигался теперь где-то впереди. Его не было видно, сколько ни смотрели по очереди в бинокль Прямков и Надя. Конечно, во льдах он шел намного быстрей «Машука».
Теперь сломанный ледоколом лед только легко потрескивал, уступая «Машуку» дорогу. Солнце пригревало, и льдины, подтаивая, вели между собой весенний разговор. Как ни странно, к северу льда становилось все меньше, пошло черноледье — лед, захлестнутый водой. По такому льду идти легко: он повторяет движения волны, так тонок. По сути, это уже не лед, а зола от него. Лед, истлевший на солнце.
Андрей пришел обедать, когда показались онежские острова с темными елями, с голыми осинами и березами. Здесь была ранняя весна.
— Через два часа Повенец, — сказал он.
— Краску ободрали?
— Краска что! Винты погнули. Ремонта недели на две… Ладно, хоть руль цел. Я, признаться, думал, поломаем.
— А все же красиво было, — вздохнула Надя.
Она чувствовала, что и Андрей считает, что в общем легко отделались, но не хочет сознаться. Ремонт на две недели — не задача. Все корабли после перегона ремонтируют. По графику «Машук» должен взять первых пассажиров-туристов через месяц. Значит, время есть.
Надя представила вдруг, как все три дека теплохода наполнятся людьми, толпящимися у перил, будут щелкать фотоаппараты, смеяться женщины в нарядных платьях. Салоны, сейчас еще молчаливые, обитые снаружи досками на случай шторма, будут полны света и музыки. Из ресторана понесется запах горячих блюд, изготовленных не Марией Петровной — кашеваркой, а настоящим коком. Их будут доставлять снизу, из камбуза, в сервировочную на специальных лифтах. На корме расставят пестрые шезлонги — сейчас они еще в конвертовке, в них будут загорать туристы под волжским солнцем.
И никто из этих людей не будет знать о том, какой путь проделал «Машук», продираясь во льдах…
Ледокол «Лена» появился уже на рейде Повенца. Он казался таким маленьким рядом с громадиной «Машуком», но стальной корпус его выглядел уверенно, и все с уважением, хотя и сверху вниз, поглядывали на него.
— Подойдите к «Машуку» с левого борта! — скомандовал в микрофон Лучников.
Все начальство ледокола, задрав головы, стояло на палубе. Пожилой капитан в черной морской шинели, Сомов, поднес руку к козырьку, приветствуя Лучникова. Красное, обветренное лицо его сияло.
Лучников отвечал на приветствие, стоя на мостике.
Надя ожидала увидеть его усталым. Но зеленоватые глаза его были веселы, а сам он выглядел свежо и молодо. Золотая кокарда на фуражке поблескивала. Скупые жесты приветствия были энергичны, исполнены скрытой радости. Легко сбегая с ходового мостика, он вдруг по-мальчишески подмигнул Наде, на ходу спросил:
— Натерпелись страху?
И по этой фразе Надя поняла, что больше всех «натерпелся страху» он сам, командир отряда. Неведение — верный способ быть храбрым. Он знал все и, зная, шел на риск, необходимый во имя дела. Теперь Надя не сомневалась в этом.
6Наверное, в этих краях нередко бывают серые, ненастные дни, с затяжными дождями, с промозглой сыростью. Но сейчас Север словно решил показать себя с лучшей стороны: за всю дорогу от Ленинграда ни одного пасмурного дня, ни одного дождя.
Надя чувствовала, что ей на всю жизнь запомнится стоянка в Повенце в ожидании лоцманов. Красное солнце прячется за верхушки елей. На островах хлопают одинокие выстрелы: должно быть, браконьеры стреляют уток. Лед тонкий, черный, при заходящем солнце кажется бронзово-зеленым. Иглистые льдинки со звоном тают, сталкиваются, тонут.
В поселке топят печи, и лиловатые в закате дымы тянутся вверх, сливаясь в одну туманную дымку вдали над островами.
На кораблях зажглись огни. В голубом свете северного вечера они горели умиротворенно, чуть печально. Отсюда, с «Машука», было видно, как обтерлась наружная краска с белых бортов «Кольцова». «А ведь он шел вторым, — подумала Надя. — Наверно, у нас еще хуже».
Матросы запаслись онежской водой — самой чистой водой на всем пути. В качестве лоцмана на флагман прибыл капитан-наставник. Он опоздал и появился к тому времени, когда «Машук» уже вошел в первый шлюз Беломорского канала. Радист включил принудительную трансляцию, и команды с мостика были слышны на всем корабле. Рулевым у кнопочного штурвала встал сам Андрей. Входили осторожно: ширина «Машука» почти соответствовала ширине шлюза. На шлюзе дежурили две рослые молодые женщины в ватниках и сапогах. Они ловко поймали концы и, перегнувшись вниз, озабоченно следили за тем, как поднимается впритык к серым сырым стенам первого шлюза белая громадина.
— Поаккуратней проходите, — сурово сказала одна, когда вода подняла теплоход из глубины шлюза. — Перила новые. Хоть бы постояли…
Рядом с ней, со сдержанным интересом разглядывая корабль, стояла жена капитана-наставника, пришедшая проводить его. Надя видела, как они попрощались за руку. Жена капитана-наставника была в бежевых модельных туфлях и сером китайском габардиновом плаще. А лицо у нее было такое же, как и у дежурной на шлюзе, хмурое, обветренное. И обе они с одинаковым выражением смотрели на Надю, должно быть, видели в ней, единственной пассажирке белого красавца теплохода, горожанку, женщину, живущую совсем иной жизнью, не похожей на однообразную жизнь на шлюзе.
Отдали швартовы, и дежурная заправила в платок русую, почти белую прядку.
Лучников сказал ей:
— Спасибо вам! — и сделал жест, как будто жмет руку. — Счастливо оставаться!
— Счастливого плавания! — ответила дежурная серьезно и доброжелательно.
Всю ночь теплоходы карабкались из шлюза в шлюз по ступенькам повенецкой лестницы. Отряду предстояло пройти девятнадцать шлюзов для того, чтобы выйти в Белое море. Негромкие команды, потрескивание бортов в узких местах, журчание воды по стенкам шлюза…
Суровые места лежали вокруг: серый гранит, валуны, осины, еще голые, с позеленевшими стволами.
А люди уже пахали на отвоеванных у болот и камня клочках земли. Но и среди пашни лежали серые глыбы, которые только и можно было опахать кругом, а сдвинуть с места нельзя. Высоко на скалистых холмах стояли темные кресты и обелиски с красными звездочками. Здесь похоронены те, кто жили в этом краю скромно и незаметно и лишь после смерти взывают к вниманию.
— Вы еще, поди, девчонкой были, когда этот канал строили, — сказал Прямков. — Техника тогда какая была, и условия тяжелые — болота, камень.
— Говорят, его строили заключенные? — спросила Надя.
Старик помолчал, вздохнул.
— Заключенные — тоже люди… — Он закурил, отпахнул дым от Надиного лица. — Одна из первых, понимаешь, попыток была исправить преступников через труд…
— Ну и как? Исправились?
— Многие исправились. И памятник себе добрый поставили, — заключил он, имея в виду канал.
С утра пошли озера и водохранилища, с каменными, скалистыми островками. На островках елки, осины. Голубую воду чуть рябило. В небе кружились чайки.
Надя взяла книгу и отправилась на корму. Там было тепло, безветренно. Она села на спасательный ботик, разулась. Ноги были слишком белы после зимы. «Пусть загорают», — решила Надя и взялась за чтение, с удовольствием ощущая, как по ногам струится солнечное тепло.
Прочитав странички две, она закрыла книгу. Не читалось. Чайки скрипуче кричали в вышине. По каналу идти еще и идти, весь день и опять всю ночь. Ей стало скучно. За зиму она очень устала: был ответственный год, девятиклассники. Ей казалось тогда, что она будет отдыхать с радостью и долго не сможет насытиться отдыхом. Но вот прошло чуть больше недели, а она уже тяготится бездельем. Правда, она делает кое-какие записи в дневнике: все географы — любители путевых впечатлений. Но кому все это нужно? Лучше, чем в лоции, все равно не напишешь.
