Инна Гофф - Юноша с перчаткой

Инна Гофф. Юноша с перчаткой

Коротко о себе

Писать о себе — значит оглядываться.

— Напишите о себе, — говорил Константин Георгиевич Паустовский каждому из своих студентов. — О том, почему вы стали писать.

Мы впервые оглядывались на себя.

Это было давно. С тех пор желание оглянуться, вспомнить, разобраться в себе самой возникало не раз. Это не ностальгическая проза. Я оглядываюсь не затем, чтобы вернуться. Я хочу запечатлеть в памяти то, что уже позади.

И еще — ориентироваться на местности, свериться с компасом своей души. Писатель обязан своей биографии. Он зависим от нее. От суммы впечатлений детства и юности. От того, как он прожил зрелые годы, — с кем общался, дружил. Какие книги встретил на своем пути.

Я не была литературным ребенком, хотя сочинять начала очень рано. Знаю это из записей мамы, которая некоторое время вела нечто вроде дневника, мне посвященного. Предназначалось это, естественно, для семейного архива, — никто в семье не прочил меня в писатели. Да и сама я, уже позднее, в школьные годы, продолжая сочинять, испытывая по временам прилив истинного вдохновения, от которого жарко пылали щеки, вдохновения, не вмещавшегося в строчки неумелых стихов, — я всегда сердилась, когда мне предсказывали будущее писателя.

Ведь писатель, мнилось тогда мне, только описывает чью-то яркую жизнь. Я даже придумала отповедь, — хочу сама жить так, чтобы писали обо мне!

Довоенное небо сияло над головой.

Довоенное солнце слепило глаза.

Было время подвигов и рекордов. Время песен и маршей: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»

Кем только я не хотела стать! И капитаном дальнего плаванья. И астрономом. И кинорежиссером.

Только не писателем!

Нет, я не была литературным ребенком. Не посещала литературные кружки, где соревновались вундеркинды. (А иных и печатали!)

В нашей семье любили книги, но не собирали их, не хранили в книжных шкафах. Я даже не помню книжных шкафов или полок. Книги жили вместе с нами, они были везде — в нижних отделениях высокого резного буфета, на письменном столе отца, у бабушки на диване. Старинная энциклопедия с папиросной бумагой над цветными вклейками. Дореволюционные издания Пушкина, Гоголя, Крылова. С ними знакомила меня бабушка, Софья Яковлевна. Родители много работали. Бабушка вела в доме хозяйство и воспитывала меня между делом.

Замечу, это очень важно, когда воспитывают между делом. Не ставя целью самое воспитание. Человек растет как бы вольно.

Детство бабушки прошло в Сумах, под Полтавой, в семье инженера. Но она впитала в себя наряду с культурой, знаньем иностранных языков, и тот сельский быт, что ее окружал с малых лет. А как она пела украинские песни!..

Ей обязана я складом своего характера, тем эмоциональным зарядом, который несу через всю свою жизнь.

Я тоже родилась на Украине, в Харькове. С этим городом связаны первые впечатления детства. Приходилось бывать в самых глухих отдаленных украинских селах, — отца командировали туда врачом, и мы ездили с ним.

До сих пор испытываю волнение при виде беленой хаты с подсолнухами и мальвами за невысоким тыном. И беспредельного поля рослых золотых колосьев…

Война, отняв родной дом, одарила меня второй моей родиной — Сибирью. Навеки связала мое сердце с Томском, его старыми гористыми улицами, в ту пору еще часто с деревянными мостками. С его неоглядной стальной Томью.

Военный госпиталь. Школа, где занятия шли в три смены. Завод «Красный богатырь», эвакуированный сюда из Москвы. Конвейер, — мы делали противогазы. Запах резины и талька.

Война. Время потерь. Люди теряли кров. Теряли на перепутьях друг друга. Иногда навеки.

Теряли жизнь…

Желание писать об этом пришло как единственный способ сохранить, собрать, обрести утерянное. Оживить погибшее…

Писать! И я писала. Не думая стать писателем.

Писала, чтобы сохранить.

Глаза тяжелораненого. Деревянное крыльцо в четыре ступеньки. Пряный аромат черемух в ночном воздухе. Ощущение внезапной радости, словно окликнул в толпе родной голос…

Многие, чья юность совпала с войной, говорят, что писателями их сделала война. То же могу сказать и я.

В Литературный институт я поступала со стихами. Потом стала писать прозу. Начала с повестей. Позже увлек жанр рассказа.

Рассказ — это сжатая пружина. Он таит в себе многие жанры. Он требует от автора дисциплины. Единственно необходимой, отточенной фразы.

— Вы давно доросли до романа, — сказала мне когда-то Вера Федоровна Панова.

Я считаю, что после своих более крупных вещей доросла до рассказа.

Но и эти рамки показались однажды тесными. Овладев формой письма, я избрала более свободную манеру. Включила в повествование свои размышления об увиденном и пережитом. Так возникли рассказы-эссе. А также рассказы-исследования.

Так возникла повесть воспоминаний «Превращения».

Я дорожу свободой письма, к которой пришла не сразу. Для меня это возможность близкого общения с моим читателем. Возможность разговора, который мог бы состояться за дружеским столом или в купе вагона дальнего следования.

Читатель в чем-то согласится со мной, с чем-то поспорит.

Задумается, вспомнит свое…

Главное, чтобы встреча состоялась.

Пусть одной из таких встреч станет эта книга.

Инна Гофф

Москва

Декабрь 1985 г.

Повести

Советы ближних

Нет, он совсем не похож на Колю. Коля был человек! Если бы меня спросили, какое главное качество было у брата, я бы сказала — чувство долга…

А этот!.. Вы только посмотрите на него… Жених! Дурачок какой-то!.. Вы видели что-нибудь подобное? Ты, герой! Надень китель, покажись гостям!..

Он спит, лежа на спине, приоткрыв рот и слегка посапывая. Он вырос, и тахта стала коротковата, а лицо все такое же детское. Даже не верится, что ему уже двадцать. Я смотрю на него и думаю: вот так он спал на койке в казарме…

Китель с голубыми петлицами висит на спинке стула. Много всяких значков — я в них не разбираюсь. Знаю только комсомольский значок. И десантный — парашют на синей эмали и подвеска с цифрой «восемь». Восемь прыжков. Он мне про них не писал, и я усомнилась — прыгал ли? Может, выпросил у кого значок?.. Он рассердился. Сказал, что, конечно, мог и не прыгать — для радиомеханика это не обязательно. Просто хотелось все испытать.

Два года я ждала его писем. Считала месяцы, дни, часы. Стояла в очереди к почтовому окошку — сигареты «Прима», карамель «Снежок», сапожный крем. Девушка сочувственно улыбалась, оформляя квитанцию с номером полевой почты. В каждом письме я посылала ему рубль, в праздники — три рубля. Борис говорил: «Ты его балуешь!..»

Витька учится на вечернем юридическом, а днем работает в мастерской по ремонту телевизоров и радиоаппаратуры. В тот вечер ему не надо было идти на занятия. Бориса еще не было дома. Его организация перебралась на другой конец города, и он не приходит раньше восьми. Мы с Витькой поужинали вдвоем и пили чай. И вдруг он сказал, что, пожалуй, уедет. Я обалдела.

— Далеко собрался? — спросила я.

— Хотя бы к Симке Чижову, на Север. Вот такой парень! Тоже дембель семьдесят пять. Посмотри мой альбом, там он есть.

Мне знакомо это словцо, производное от слова демобилизация.

— Ты решил бросить институт? — спросила я, как могла, спокойно.

— В общем, да. — Он встал из-за стола и, отодвинув чайник, прикурил от горелки. — Все эти талмуды не для меня. Если б можно было стать судьей, не зубря все эти статьи…

— Ты имеешь в виду суд Линча? — Я еще пыталась шутить.

— Ну, зачем же? Просто мне надоело, понимаешь? Я радиомеханик. Но это не все. Я умею косить, асфальтировать улицы и дороги, укладывать рельсы… Мне дала это армия за два года! Не находишь ли ты, что система высшего образования…

— И что ты будешь делать на Севере? — перебила я. — Штукатурить или косить? — Он меня раздражал все больше.

— Возможно, пойду в лесничество. У Чижова отец лесничий. Он даже Симке писал: если кто из ребят изъявит желание…

— А я-то мечтала, что мой сын станет культурным, образованным человеком!

— Культурным! — Он усмехнулся. — Ты знаешь, что сказал один мудрец? Культура — это то, что остается после того, как человек забыл все, что сдавал на экзаменах…

Он смотрел на меня. Я чувствовала, он чего-то не договаривает.

— Ну, чего уж там! Добивай! сказала я. — Жениться надумал, что ли?

Мне казалось, что я безумно сострила. Что он расхохочется и поперхнется горячим чаем. А я буду хлопать его по спине, чтобы он прокашлялся, как в детстве.

— В общем, да, — сказал он.

И комната поплыла.

Он что-то говорил. О какой-то девушке, которая писала ему в армию письма, а потом взяла и приехала… Да, на три дня! Только затем, чтобы повидать… «Ты вот приехать не догадалась, а она…»