Армандо Салинас - За годом год

— Антония, не лей мне больше шампуня.

— Как желаете, сеньора.

— Я шью себе платье для коктейлей у Родригесов. Шелковое, много-много складок. Лиф облегающий, спина открыта.

— Антония, принеси донье Кармен сушилку и сейчас же ступай помоги дону Мануэлю.

Антония подошла к окну. За рядами деревьев возвышались здания на противоположной стороне площади. Она думала о Луисе: где он сейчас, дома или в университете. Они договорились встретиться в восемь вечера на углу у почтамта. Но время тянется так медленно, что она спокойно может считать удары пульса.

— Приготовь воск.

Пока Антония растапливает воск в фаянсовой чашке, сеньорита Веласкес поднимает юбку.

— Нам предстоит дебютировать в провинции с «Пичи», и я не хочу, чтобы у меня на ногах были волосы, это очень некрасиво. Плохо, что цензура искромсала всю пьесу. По-моему, эти цензоры с ножницами или монахи, или святоши, иначе с какой стати менять текст?

Ни дон Мануэль, массажист, ни Антония тоже понятия не имели, для чего нужно было менять текст в оперетке…

— Хотите «Кемел»?

— Спасибо, я не курю.

— А ты, детка?

— Я возьму для своего жениха.

— Послушай, детка, у тебя нет волос на бедрах? Меня они прямо с ума сводят.

Массажист покрывал тонким слоем воска ноги артистки.

— Будет немножко горячо, — предупредил он.

Артистка напевала:

…этот чу́ло,парень бравый,всех красоток настигаетот Портильо до Аргансуэлы…

Когда воск остыл, массажист легкими энергичными движениями больших пальцев стал снимать приставшую к ногам артистки восковую корочку. Сеньорита Веласкес опустила подол и поправила перед зеркалом платье.

Антония проводила ее до дверей. А потом пошла с подружками, учениками и подмастерьями перекусить.

— Я готова лопнуть от злости. Мастер смешал меня с грязью. Эх, послала бы я его подальше!..

— Наш мастер настоящий козел, — заметила одна из девушек. — Знаете, что он заявил мне сегодня? Что, мол, не станет платить мне больше одного дуро. Я, мол, получаю такую прекрасную профессию, что и этой платы вполне достаточно.

— А ты возьми да заболей, — посоветовала Антонии одна из учениц.

Только на улице Антония почувствовала облегчение. Останься она еще на миг в парикмахерской, наверняка наговорила бы такого, о чем и подумать страшно.

Антония быстро зашагала сама не зная куда.

Вслед за парочкой, гуляющей под ручку, она направилась по улице Аточа. Стоял тихий, погожий вечер. Голуби, слетевшие с крыши почтамта, лениво клевали гранитные носы львов, увлекавших колесницу Цибелы.

Антония продолжала идти за парочкой. У монумента Веласкеса играли дети; молодой человек, по виду рабочий, просил милостыню, протягивая берет.

Она вошла в парк, прочитав у ворот объявление, гласившее, что по средам вход бесплатный. Прошла немного по главной аллее и остановилась у оранжерей зимнего сада. Здесь она почувствовала, что устала, и присела на каменную скамью.

— Хорошо, посмотрим, как я живу? Мне двадцать три года, а я не могу прокормить себя и ведь работаю с утра до ночи, — произнесла она вслух. И оглянулась, не услышал ли кто.

Она сидела, запустив руки в карманы своей длинной куртки, и вдруг пальцы ее нащупали сигарету, которую подарила ей артистка.

Антонии захотелось курить, но у нее не оказалось спичек. Она не была заядлой курильщицей, просто время от времени ей доставляло удовольствие выкурить сигарету. А теперь, в такую минуту, ей это было просто необходимо. Поколебавшись немного, она поднялась, чтобы попросить огонька у парочки, примостившейся на скамейке рядом. Юноша и девушка с удивлением выслушали ее просьбу.

Деревья в парке стояли голые, без единого листочка. Ветви, словно руки, вздымались к небу. Антония машинально стала рассматривать деревья, на некоторых висели таблички: «Платан ложный» — гласила одна из них. «Платан ложный», — вслух повторила Антония. А почему не сажают настоящие?

Парочка целовалась, сидя в обнимку, и Антонин вдруг стало весело и радостно. Ее охватила нежность к Луису.

Зимнее солнце закатилось за отель «Палас», погрузив все вокруг в сумерки, рассеченные красными полосами света. Глядя на умирающий закат, Антония вдруг прониклась любовью ко всему окружающему, и слезы побежали по ее лицу.

Она поднялась со скамьи. Невдалеке, на площади Нептуна, часы пробили восемь раз.

Антония зашагала быстро, и ее глаза вновь заблестели, вновь забурлила кровь в жилах.

— Привет.

— Привет.

— Ты давно ждешь?

— Нет, только что пришел.

— Куда пойдем?

— Куда хочешь. Погуляем. Сегодня у меня и медяка нет.

— Знаешь, Луис, я ждала сегодняшнего вечера, как еще никогда в жизни.

— Почему?

— Сама не знаю, но мне вдруг ужасно захотелось тебя видеть. Если бы ты знал, дорогой, как мне тебя недостает.

— Я не находила себе места с семи часов; бродила но Ботаническому, чтобы убить время.

Взявшись за руки, они направились по улице Алькала в сторону Пуэрта дель Соль. На крутой улице кишмя кишели автомобили.

— Холодно?

— Немножко.

— Куда пойдем?

— Куда хочешь. Погуляем. У меня в карманах хоть шаром покати.

— Пойдем в дешевенькое кафе, у меня есть два дуро от чаевых.

— Да брось ты это.

— На два дуро можно взять две чашки кофе, а тебе сигарет.

— Оставь, лучше погуляем.

— Ты стесняешься, что я куплю тебе сигареты?

— Не стесняюсь.

— Тогда почему?

Луис, словно самому себе, тихо ответил:

— Всю жизнь у меня не хватает этих поганых денег. Всегда я должен занимать их у друзей.

— И ты еще жалуешься? У тебя по крайней мере есть свой дом, ты учишься, ты сыт… Что же тогда остается говорить другим?

— А свобода? Если бы я не мечтал, что в один прекрасный день наконец обрету свободу, не стоило бы и жить!

Рот Антонии сурово сжался, лицо стало грустным. Она перестала улыбаться.

— А я не жажду свободы. Свобода сама по себе ничего не значит. Когда удовлетворены все запросы, когда ты материально обеспечен, вот тогда и наступает свобода!

— Человеку свобода необходима! Он должен думать, иметь возможность говорить, высказываться.

— Ты жалуешься? Но скажи, ты когда-нибудь ел картофельные очистки? Глотал изо дня в день гороховую муку? Ходил в благотворительные общества? Нет, не так ли? А я была сыта по горло всем этим, и мне хотелось только одного: забиться в угол и подохнуть! Я жила, как скотина. Знаешь ты, что это такое? Тебе восемнадцать лет, а ты с теткой в одной комнате. И вдобавок еще она вынюхивает, не съела ли ты чего у нее за спиной, словно это тяжкое преступление. И все потому, что она тоже голодает. И эта тетка роется в твоем грязном белье, проверяя, были ли у тебя месячные, и, если, не дай бог, задержка или еще что, она при всех поносит тебя самыми последними словами, обзывает сукой и выпытывает, чем ты там занимаешься со своим женихом. И… О, Луис! Это от голода пропадает менструация и…

— Замолчи!

— Возьми меня куда-нибудь. Уведи с собой. Я буду работать, чтобы ты смог учиться.

Луис стоял растерянный. Не обращая внимания на прохожих, он целовал девушку. Он не знал, что сказать, чем утешить, и только губами осушал ее слезы.

— Прости меня, Луис! Какая я дура. Не обращай па меня внимания. Дай мне твой платок.

Антония вытерла слезы, высморкалась и, улыбнувшись, сказала:

— Ладно, пошли в кафе.

Оставшись один, Луис стал мучительно думать, как помочь Антонии. При расставании она снова и снова повторяла все те же слова:

— Луис, возьми меня с собой!

Но не только грусть навеяли на Луиса ее слова, в груди его вспыхнуло новое чувство, которое он даже не мог сразу определить. Никогда еще нервы его не были так напряжены, никогда еще так не кипела в нем кровь, побуждая его к любви и ненависти.

Мольба о помощи, с какой обратилась к нему Антония, думал он, — это крик всей страдающей Испании, Испании тюрем и расстрелянных борцов, лишенных земли крестьян, голодных и безработных рабочих.

Луис спускался по улице Анча де Сан-Бернардо в сторону площади того же названия. Кругом стояла непроглядная темнота; власти ограничивали в городе пользование электроэнергией. Лишь в немногих окнах теплился едва приметный огонек свечи.

Луис шел, погруженный в свои думы, и не заметил длинной очереди, стоявшей вдоль стены, пока не натолкнулся на испитую женщину, бранившую сына.

Женщина со злобой обернулась к Луису:

— Где у вас глаза? Наскочит такой и…

— Простите, пожалуйста.

Это была очередь в отдел Общественной помощи. Она растянулась до ограды церкви Богоматери Скорбящей. Люди с нетерпением ожидали, когда начнут раздавать бесплатный ужин, поругивая девушек, которые явно не спешили. Девушки из общественной столовой разливали половниками варево по специальным судкам, сделанным в благотворительном заведении.