Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 1
— Хоть бы чурок взяла у этого твоего вздыхателя, — сказала она, поднимаясь. — Где топор?
Газогенераторные чурки — топливо для лесовозов — были на особом учете. Пользоваться ими для отопления строго воспрещено. Но каждая уважающая себя росомаха имела тайный запас чурок, возобновляемый неравнодушным к ней шофером. А если все шоферы оставались почему-либо равнодушными, то чурки просто воровались из бункерного ящика.
— За чурки ругаются, — сухо ответила Женя.
— Кто?
— Корнев.
— Н-ну!
И тут Женя дала себе волю:
— Ах, значит, он для тебя уже «н-ну!» Не знала. А я думала, все это — разговоры. Значит, это верно, да?
Отчаяние, злость, внезапные слезы, которые никак нельзя удержать. Женя не владела собой. Это не удивило Марину. Очередной припадок влюбленности. Она, как можно сердечнее, спросила:
— Влюбилась, Женюрка?
Но Женя с такой горячей страстью, с такой болью сказала «да», что Марина поняла — это не на шутку.
— Ну, тогда давай выяснять отношения. Я тебе, как говорится, не соперница. Глупости все это, Женюрка.
Марина улыбнулась, и Женя поняла: верить ей нельзя.
— Ну, вот, слушай. У него невеста есть. Он ее очень любит, а ее немцы угнали. А твоя любовь на один день. И не забивай ты себе голову и ему. Ему невозможно даже думать об этом.
Женя не стала больше сдерживать слез.
— Глупой любовью своей не утешишь его.
— Глупой! А ты? У тебя. Маринка, очень все умно получается!
— А у меня ничего не должно получиться. Я надеюсь только на дружбу с ним.
Женя вытерла глаза. Вздохнула.
— Нет, я не могу так. Как-то у тебя все получается как в книге. А я вот люблю и ни о чем уже думать не могу. Люблю, и все тут. Я не могу ждать, пока кончится эта проклятая война.
Марина хотела улыбнуться покровительственно — «дура ты, Женька», — но вместо этого строго посмотрела на подругу, сказав:
— Ну, хорошо. Давай договоримся.
Но Женя так и не узнала, о чем тут можно договориться. Зазвонил телефон. Начальник лесоучастка приказал немедленно разыскать Корнева и сказать ему, что его срочно вызывают к телефону из леспромхоза.
— Сходи, Женя. Только вытри слезы и вообще без этих глупостей. Мы еще поговорим, и ты узнаешь, почему я не могу полюбить сейчас.
Женя не шла, а летела по лесным тропам. Нет, Марина ни в чем ее не убедила. Она просто, наверное, сама его любит. Но она честный человек: если уж говорит, значит, так и есть на самом деле.
Вот и пасека. На вырубленной поляне торчат из осевшего снега черные пни. В лес уходят прямые ленты штабелей. Снег примят, как после битвы. Здесь человек побеждает тайгу.
Десятник объяснил, где найти Корнева. Он у Ковылкина, смотрит, как лесоруб, вернувший себе первенство по тресту, применяет сбой метод.
Это очень несложно, что придумал Тарас. Он даже и не придумывал, работа сама подсказала. Валил он на одной делянке. Три его помощника следом за ним разделывали хлысты и убирали порубочные остатки. Они мешали ему, он мешал им. Тарас беспокоился, как бы кого не задеть, а его помощники, в свою очередь, опасливо поглядывали на каждую падающую сосну. Нередко им приходилось бросать работу и поспешно отбегать в сторону, пережидая, пока упадет сосна. Как ни валит Тарас, но все может случиться, особенно, если такой ветер, как сегодня.
Тогда Тарас придумал: работать сразу на двух соседних делянках. На одной свалит несколько деревьев — переходит на другую. В это время его помощники спокойно работают на первой делянке. Все успевают, и выработка повышается. В первый день его звено дало двадцать восемь кубометров, на второй — тридцать, на этом и утвердились.
— Не только хребтом надо валить лес, надо еще думать, как валить, — это сказал Тарас, когда его, спрятав гордость, вызвал к телефону сам Мартыненко.
Сегодня еще пятеро лесорубов валили лес по-ковылкински, но пока никто не сравнялся с ним.
Женя шла по дороге, сторонясь лошадей, везущих длинные, с блестящими каплями смолы на торцах, бревна.
Она сразу заметила Виталия Осиповича. Он стоял, не видя ее, и свертывал папиросу. Вот он, не торопясь, пошел к костру и, присев около него, начал добывать уголек для прикурки. Его лицо было сосредоточенно и сурово, как всегда, когда человек прикуривает.
Горячая нежность поднялась в ее груди. Беспокойно стукнуло сердце. Какая сила нужна, чтобы сдержать себя и не показать, что любишь, любишь до изнеможения… Нет, такой силы у Жени не было. Она — не Марина, холодная и рассудительная.
…Все произошло мгновенно. Она очнулась на руках у него. Он нес ее, спотыкаясь в избитом снегу. Хорошо. Даже боль во всем теле была приятна. Ведь эта боль из-за него. Это для него, спасая его, бросилась она под эту сосну.
Она покачивается на его руках. Какие сильные, какие дорогие руки! Наверное, ему тяжело — ведь она не легкая. Как болит спина!
Подбежал Тарас. Это он валил сосну, когда Женя увидала Виталия Осиповича. Он пилил и чувствовал, как ветер помогает ему, напирая на вершину. Он не видел, что по ту сторону огромного костра сидит человек и прикуривает.
Тарас даже не успел крикнуть: «Бойся!», как сосна пошла, отклоняясь под напором ветра от заданного направления, прямо на костер. Секунда — и она накроет Виталия Осиповича, сомнет его, бросит в жаркий огонь костра.
Женя все это видела и, не раздумывая, бросилась под падающую сосну. Ей удалось тяжестью своего тела оттолкнуть его, но сама она не успела отбежать в сторону. Сосна с размаху накрыла ее своей вершиной и бросила в снег.
Виталий Осипович ничего этого не видел. Он только собрался прикурить и уже поднес к папиросе тлеющий уголек, как вдруг заметил, что над головой внезапно выросли искривленные ветки, показавшиеся совершенно черными в посветлевшем утреннем небе. Он еще не успел сообразить, что происходит. Тут же на него упало что-то теплое, мягкое, отбросив его от костра.
Густая пушистая вершина прижала их обоих, обсыпав снегом и хвоей.
Подбежал Тарас, двумя отчаянными ударами отсек вершину сосны и откинул ее в сторону. Женю подняли без памяти. Виталий Осипович вскочил на ноги. Увидев Женю, лежавшую на снегу, он все понял. Он поднял ее на руки и понес. Его догнал Тарас с помощницей Ульяной Паниной.
— Идите! — крикнул Виталий Осипович. — Донесу сам.
— Подождите. Сейчас будет лошадь.
Виталий Осипович сел на грядку лесовозных саней, неудобных, предназначенных для перевозки леса. Поправляя истерзанный Женин кожушок, Панина сказала:
— Вот она, любовь-то, какую силу взяла. Эти слова не сразу дошли до сознания Виталия Осиповича. Он сидел на узком брусе грядки, упираясь в полозья ногами. Было очень трудно удерживать равновесие на раскатах наезженной лесовозной дороги. Перед ним на полозьях стоял паренек в старом овчинном полушубке и погонял коня непрочным мальчишеским басом:
— Н-но, не отставай!
И тянул простуженным носом.
С трудом удерживаясь на неудобном своем сиденье, Виталий Осипович старался как можно бережнее держать девушку. Он смотрел на ее лицо; встречный ветер смахнул со лба легкие завитки волос. Женя была бледна. Снежинки таяли на щеках, на круглом подбородке и скатывались, как тяжелые слезы.
Губы, которые недавно напоминали ему две вишни, сейчас также были похожи на вишни, но не созревшие еще. И, что было непонятно, — она улыбалась.
Тогда он вспомнил все сразу: и слова Паниной, и странное дрожание губ этой девушки, когда он утром уходил в лес. Смутная догадка пронеслась в его голове. Так это значит — она его любит? Спасла любя?
Он понял, что на эти вопросы ему сейчас никто не ответит. Во всяком случае. Женя сейчас не может ответить.
ДРУЗЬЯ И ПОДРУГИ
В больницу к Жене никого не пускали. Приходила Марина, ее успокоили, что все обошлось благополучно, и пообещали разрешить свидание дня через три-четыре. С Мишкой Бариновым даже разговаривать не стали. Он до тех пор заглядывал во все окна больницы, пока санитар — дядя в сером халате — не пригрозил ему увесистым кулаком.
Виталий Осипович долго сидел в кабинете у главного врача, высокого пожилого человека с очень молодыми озорными глазами, слушая медицинские анекдоты. В промежутках между анекдотами врач сообщил, что все хорошо, недельки через две Женя будет здорова.
— Такая мягкая девушка. Тело, как мячик. Вот если бы ваши кости под такую сосну попали, пришлось бы вас, дорогой мой, в гипсе подержать. Спасла вас от больших неприятностей эта девушка. Ничего, мы поставим ее на ножки.
Так и ушел Корнев, не узнав толком ничего, а главное, не повидав Женю. Он хотел сказать ей что-нибудь очень ласковое. Отношения с Мариной — дружеские, разговоры с ней ни к чему не обязывали. Он рассказал ей о своем горе, а она о своем, и этого было достаточно для того, чтобы оба прониклись сочувствием друг к другу, сочувствием, не переходящим в жалость. Уважая горе друга, невозможно говорить с ним о своей любви. Впрочем, к этому ни она, ни он и не стремились.
