Вера Галактионова - На острове Буяне
– Ты хоть понимаешь, кто тебе достался в мужья?!
– Нет, – от неожиданности сказала Бронислава.
– Я так и думал! Может, ты вообразила, что я – человек-губка? Который способен жить лишь тем, что он поглощает из услышанного, без всякого разбора?! Может, ты считаешь меня только пресловутой, ходячей пустотой?!
– Пустота – это бес! – нравоучительно сказала Бронислава. – Бес, который ходит по земле в виде человека. Тётка Матрёна недавно говорила: в конце времён, говорит, будут бесы на земле в виде людей ходить. Пустые люди… Чего ж, тебя бесом, что ль, родили?
– А ты догадываешься, от кого я произошёл?.. – Кеша снова сделался надменным. – Я – человек будущего, между прочим!.. Скоро все такие на земле будут. И не дорожить мною я никому не позволю. Так легко расставаться с начитанным человеком… Нет! Ты должна что-то изменить в себе! Чтобы соответствовать. Соответствовать мне!..
Кеша собрался тут же поведать ей про себя много важного и нового. Но невесть откуда взявшаяся крошечная грязно-белая собачонка вилась уже у него под ногами и злобно рычала, обнажая игольчатые зубы. Он отпихивал её то одной ногой, то другой, со страхом поглядывая на край моста.
– Да отгони ты её! – вскричал Кеша, пытаясь пнуть собачонку как следует.
– Ну, вот: ещё сук я от тебя не отгоняла, – спокойно отвернулась от него Бронислава, обмахиваясь варежкой, словно от жары. – Прямо умора!
Она пошла себе дальше, как ни в чём не бывало, отряхивая пальто: не от пылинок, а просто так – для красоты. И вздыхала по пути:
– Ох! Прохлаждаюсь я что-то, в валенках да без чулок. Бездельничаю, как в девках глупых, да безмятежничаю. А у самой дома дел полно. И половики на снегу не выбитые, и поддувало нынче не белёное…
Уже дома, за ужином, Кеша снова принялся было рассказывать ей про своего деда Егоршу, про лучшего друга Хрумкина и про себя, как про человека мирового неизбежного прогресса, широко размахивая ложкой. Но Бронислава ела быстро и охотно, совсем не глядя на него. А потом, разрумянившись от сытости, сказала тягуче:
– Уф. Ну и жарища у нас! Топить, что ль, поменьше надо?.. Что-то разморило прям.
Она потёрла глаза – и ушла спать, хотя до ночи было ещё далеко.
[[[* * *]]]
Бронислава уснула мгновенно – так крепко, как не спала ни разу за последний год. А Кеша ещё бродил по дому. И сидел в тёмной комнате, под невыцветшим квадратом на стене, оставшемся от унесённого портрета. Мороз усиливался, должно быть. В стенах потрескивало. И непонятно где раздавался то и дело слабый шорох – словно осыпалась откуда-то сверху невидимая пыль. Потом всё стихало.
«Я – и здесь? Парадокс!» – не понимал Кеша своего присутствия и своего назначения в странном этом месте, живущем своей тайной, невидимой жизнью. И сам он всё уменьшался в ней, а она – разрасталась во тьме. Чей-то сильный взгляд давил на него ощутимо. Он быстро обернулся на белое пятно в переднем углу. Кружевная занавеска скрывала тёмный лик иконы, однако Кеша вскочил и кинулся опрометью из комнаты.
В пустой и тёмной кухне ему стало спокойней. Он пил из пузатого чайника тёплую воду, но часто прерывал это занятие. И прислушивался, приглядывался. Тень недвижных ветвей лежала на полу, словно разросшаяся огромная паутина. Он сел в середину тёмного узора, на половик, и сделался таким крошечным и незаметным, что оказался в полной безопасности.
Но рядом начинали прогибаться, поскрипывать половицы под чьими-то размеренными тяжёлыми шагами, и тогда сильнее кружилась голова. А потом шаги замирали.
– Цыц! – шёпотом покрикивал на кого-то Кеша, сидящий на полу. – Цыц, сказал! Я атеист!.. Потомственный, между прочим… В привидения я не верю. В призраки тоже… Руки прочь от атеиста!
И снова шуршало, осыпалось, перемещалось в тёмном пространстве нечто невидимое, отчего остатки хмеля рассеивались быстро.
Кеша вскочил, включил свет везде, пристально оглядел углы. И обрадовался:
– Ну вот! Я снова вышел победителем из жестокой внутренней борьбы с мракобесием… Это для меня так: семечки.
Он запел вполголоса «Глобус крутится, вертится». И даже наведался в комнату к молодым, покашляв сначала и постучавшись.
– Слава юной семье! Чем могу быть полезен? В свободное от умственной работы время? – спросил он через порог и расшаркался картинно.
В оранжевом свете настольной лампы хитро улыбался рыжий амбал с закрученными вверх усами. Он искоса поглядывал на Кешу со стены…
Антон перестал вязать бредень и тоже смотрел на Кешу – с остроносым металлическим челноком в руке, сделанным из твёрдой проволоки. А Нина наматывала капроновую нить на другой, деревянный. Ловко поворачивая его так и эдак, она не подняла головы.
– Что? К весне готовимся? – всё ещё рассчитывал Кеша услышать в доме живой человеческий голос.
– Протрезвей сначала, – неуважительно сказал Антон, возвращаясь к своему занятию. Он попробовал, прочно ли сетчатый край закреплён за блестящую каретку кровати, провёл челнок в ячейку, захлестнул новый узел и потянул на себя для крепкости.
– Я не против, если надо помочь… В хозяйственных делах… Не сейчас, а вообще! – пригладил Кеша волосы на лысеющей своей макушке. – Сейчас я пытаюсь определить фронт работ – заранее. На далёкое светлое будущее.
– Эх, Еппония, страна косоглазых!.. Ну, золу надо на чердак поднимать, – неохотно отозвался всё же Антон. – Подсыпать в углах, где опилки осели. Для тепла.
– Что ж. Не устроюсь в городе – вернусь и перетаскаю. Без меня не начинайте! – распорядился Кеша. – Кстати, как вы относитесь к переезду? В город? Это же всё можно продать. Мешающее свободному передвижению человека в пространстве.
Нина стала наматывать нить гораздо быстрее, и огромная катушка на полу застучала, задёргалась и нервно заплясала.
– Продать – всё можно, – вывязал новую ячейку и неторопливо затянул новый узел Антон. – Да продавать-то ведь любит тот, кто сам не наживал… А ты про это лучше у Витька спроси. Витёк из армии приедет, он тебе всё про продажу объяснит. Популярно.
И остриё металлического челнока в его руках неприятно блеснуло в Кешину сторону.
Ещё Кеша услышал, выходя из комнаты, как Нина внятно произнесла ему в спину слово непонятное и, может быть, очень обидное:
– Ну, мотовило!
А Антон вздохнул сокрушённо:
– Ну, Еппония… Шарашится без дела, постоялец…
Однако Кешин комнатный тёмный страх уже развеялся от разговора. Сбегав по нужде, он постоял во дворе. Звёзд на небе почти не было, а те, которые всё же светили из небесной глубины, сияли игольчато и неприятно.
Надо объяснить Брониславе, и построже, что её жизнь отныне должна быть целиком подчинена одному – раскрытию его таланта, решил Кеша. Пусть выбирает – или-или. В ту минуту во дворе у Корбейниковых коротко взвыла, словно зевнула, цепная собака.
– Цыц! – прикрикнул на неё из-за забора Кеша. – Цыц! Изволь замолчать!
И тут зловещая волна протяжного собачьего воя взлетела над тихим селом и зависла в морозной вышине на долгой нескончаемой ноте.
– …Бобик! Ты что это? – озабоченно спросил за забором невидимый Иван Коробейников.
А Зинаидин голос ответил откуда-то из кромешной темноты:
– Да он не во двор воет. Со двора. Не на нас. На кого-то другого…
Потом соседское крыльцо осветилось электричеством. Звякнуло ведро. И Кеша удивился тому, что не догадался раньше сойтись с соседями поближе. Он быстро запахнул «болоньку» на животе и трусцой выбежал на улицу прямо в калошах.
– Ариша-а-а, – протяжно и тоскливо звала Зинаида с крыльца. – Ариш?.. Ну, что за наказанье? Домой не загонишь. Ночь на дворе!.. Мороз-то какой, аж лицо сводит.
И голос Ивана отвечал ей со двора добродушно:
– Так дети же!.. Играют, поди.
На улице Кеша замешкался, пытаясь разглядеть в темноте тропку, протоптанную к Коробейниковым. Как вдруг прямо перед ним прогрохотал оглушительный выстрел. И что-то ощутимо пролетело над ухом.
Кеша резко вскинул голову. На лавочке, у калитки Коробейниковых, в полосе рассеянного света, падающего из сеней, смирно сидела девочка в зелёном пальто, закутанная большим клетчатым платком, с самодельным пистолетом в руках, направленным на Кешу, и безмятежно качала ногами в коротких валенках. Из ствола, примотанного проволокой к деревянному струганному ложу, шёл едва заметный дымок.
– Аришка! – закричала Зинаида с тёмного двора гораздо резче. – Опять?!. Ты же к тётке Матрёне книжки старые читать ходишь! Икону над своей кроватью повесить заставила, а сама? Вот я тебе сейчас…
– Не бушуй, – снова раздался в темноте мирный голос Ивана. – Дети же. Пошаливают. Бывает…
– Какие это дети? Это бандиты, а не дети! – не унималась Зинаида.
– …Может, они веру нашу защищать готовятся, откуда мы знаем? – негромко рассудил Иван по ту сторону забора. – Ничего мы про них наперёд не знаем. Кому какие пути лягут…
– Ну-ну, защищай их, гуляка! Гуляка, полуночник, – привычно шумела во дворе Зинаида. – Аришка, марш домой, сказала!
