Грэм Джойс - Реквием
— Я не вижу никакой личинки.
— Пойдем.
Приблизившись к пещере, они увидели монаха в францисканской рясе, сидевшего за столом и деловито писавшего что-то. Судя по его движениям, он занимался тем же, что и монах, которого Том встретил здесь в тот день, когда его укусила пчела: чертил линии на листе бумаги. Но это был другой монах.
Он показался Тому похожим на ребенка. Когда они подошли еще ближе, стало ясно, что это, во-первых, карлик, а во-вторых, негр. По-видимому, шарканье их ног в пыли донеслось до его ушей, потому что он поднял голову и слегка склонил ее набок, прислушиваясь. Том и Шерон попятились в тень деревьев.
Отложив ручку, монах соскользнул со стула и вразвалку подошел к выходу из пещеры. Они увидели, что глаза его почти целиком белые и покрыты склеротической пленкой слепого человека.
У Тома вырвалось тихое восклицание. Монах застыл и повернул к ним голову. Было видно, что он напрягает слух, белки его глаз быстро вращались. Он крикнул что-то на языке, которого они не поняли, затем по-английски:
— Кто здесь?
Они затаили дыхание.
— Человек или дух? — крикнул монах. — Говори!
Постояв еще несколько секунд, он вернулся к столу, вскарабкался на стул и снова стал вычерчивать линии.
— Ну что, поехали домой?
— Нет, подожди, еще рано, — ответил Том.
Они углубились в оливковую рощу. Том вел Шерон к тому месту, где ему встретилась Магдалина.
— Вот здесь, — сказал он и вдруг, грубо схватив ее, стал целовать.
Шерон засмеялась и обняла его, затем обхватила руками его лицо. Его язык проник глубоко ей в рот, у нее перехватило дыхание. Он расстегнул пуговицу на ее джинсах, и она почувствовала, как, мягко поскрипывая зубцами, расстегивается молния. Он запустил руку в ее трусики и погрузил в нее палец. Шерон отстранилась.
— Нет, не здесь, Том, — прошептала она.
Однако он все теснее прижимал ее к себе. Ее соски набухли. Она, уклонившись от его поцелуя, сказала:
— Не здесь, малыш. Пойдем отсюда. Пошли, Том.
Но Том не обращал внимания на ее слова. Она отпихнула его, улыбаясь, и выставила руки, давая понять, что уже хватит. Он в ответ рванулся к ней, схватил ее за пояс джинсов, развернул к себе и прижал к стволу одного из деревьев, а затем одним рывком сдернул ее джинсы вместе с трусами, спустив их до самых лодыжек. Удерживая ее, он расстегнул свои брюки и попытался загнать член в ее зад.
Шерон вырвалась и ударила его в ухо. Удар был достаточно сильным. Том потерял равновесие и опустился на колено, держась одной рукой за ухо, а другой вытирая губы. Его член стал опадать.
— Что с тобой такое, Том? — прошипела Шерон, натягивая джинсы. — Что, скажи на милость, с тобой происходит?
— Прости. Я очень сожалею.
— Сожалеешь? Да пошел ты! — Шерон развернулась и решительно зашагала к тому месту, где они перелезали через стену. Том, по-прежнему стоя на одном колене, смотрел ей вслед.
Он провел еще некоторое время, прячась в тени дерева от лунного серпа. «У тебя действительно что-то не в порядке с головой, парень». Слишком часто он стал терять контроль над собой. Он помнил, что сделал минуту назад, но не понимал почему? Им двигал какой-то неуправляемый первобытный инстинкт, нахлынувший на него, как океанская волна. Что-то н и утри рвалось из него на свободу.
Нет, в целом он был вполне нормален. Объяснить его поведение тем, что в какие-то моменты он был одержим бесами, было бы слишком просто. Но если это не он сам сознательно набросился на Шерон, то все-таки и не что-то постороннее, а часть его самого. Какая-то часть его стремилась снести сдерживающие преграды, но делала это постепенно, словно разрывая стежок за стежком нить шва. Каждый из говоривших с ним голосов, каждый из духов был еще одним рвущимся стежком. При каждой новой галлюцинации или потере самообладания что-то в нем освобождалось. Он со страхом думал: что его ждет?
Спустя какое-то время Шерон медленно и устало вернулась и встала на колени рядом с ним. Гнев ее остыл. Она пригладила рукой свои волосы.
— У меня такое чувство, словно я разваливаюсь на части, — сказал Том.
— Не волнуйся, все в порядке, — прошептала она ему на ухо, — все в порядке.
В уголках его глаз скопились слезы. Она вытерла его глаза большим пальцем.
— Нет, — ответил он, — ничего не в порядке.
— Я с тобой, — сказала она и нежно поцеловала его в губы. Затем расстегнула блузку и положила его руку себе на грудь. — Ты ведь этого хочешь, да?
— Да.
Шерон прижала грудь к его рту. Обняв Тома, она стала укачивать его, как младенца, а он, как младенец, сосал ее грудь. Затем она уложила его прямо в траву и, расстегнув его брюки, сплюнула в ладонь и взялась за его член. Его охватила дрожь.
— Я не хотел…
— Ш-ш-ш… — Она прижала палец к его губам.
Затем она поднялась, скинула одежду и предстала перед ним полностью обнаженная. Он ощущал ее возбуждение, разлитое в ночном воздухе, ее запах, который, как невидимая лента, обхватывал его и лишал воли. Но к ее восхитительному аромату примешивался другой запах, очень похожий на пряный, пьянящий запах бальзама. Он смотрел на Шерон, нависающую над ним в темноте, подобно резной фигуре на носу корабля призраков, соблазнительную и вместе с тем пугающую, и вдруг увидел, что это вовсе не Шерон. Это была та, которую он больше всего боялся все это время и больше всего желал.
— Кейти! О, Кейти!
— Я не могла не прийти.
— Кейти.
Она встала рядом с ним на колени и взяла его лицо в свои холодные руки:
— Не плачь. Ты не знаешь, как это было трудно. Я давно уже пытаюсь пробиться к тебе.
Она была теплой, из плоти и крови. На ее губах он чувствовал вкус собственных слез. Он поцеловал ее, и вкус был точно такой, какой он помнил.
— А старуха? — спросил он. — Это была Магдалина?…
— Это была я. Я искала тебя. Не болтай, Том. Давай любить друг друга. — Откинувшись на спину, она потянула Тома к себе. — Люби меня, Том, — бормотала она, — люби меня, люби меня.
Она развела ноги в стороны, призывая его. Он положил руку ей на живот, но между ног у нее оказалось почему-то совсем не то, что должно было там быть, а… открытая книга. Книга составляла часть ее тела. Раскрытая обложка книги была образована ее бедрами, а лобковые волосы завивались наподобие строчек некоего таинственного текста. Затем страницы затрепетали, будто подхваченные сильным ветром, быстро листавшим их. Внезапно перелистывание прекратилось, и образовалась дыра, которая втягивала в себя истлевающие, обратившиеся в труху страницы.
— Пожалуйста… — пробормотал Том.
— Люби меня, Том. Люби меня.
— Пожалуйста! — повторил он настойчиво.
— De profundis, — прошипела Кейти.
Откинув голову назад, она захохотала сатанинским смехом, от которого все ее тело стало извиваться в конвульсиях, свернулось и всосалось в книгу. Книга начала с треском гореть; пепел и искры взлетали и растворялись в воздухе, оставляя после себя запах гари с пряным привкусом ароматического бальзама.
Том, запрокинув голову, завыл.
Открыв глаза, он увидел силуэт человека, склонившегося над ним. Это был монах-карлик, его белые глаза дико вращались на черном лице. Он протянул руку к Тому.
— Ты человек или дух? — спросил он. — Человек или дух?
40
— Господи Иисусе, — сказал он Шерон, выйдя от Тоби после первой консультации. — Это абсолютно бессмысленно.
— Не делай скоропалительных выводов, — прошептала Шерон. — Ты недооцениваешь ее. И не забывай, что она согласилась поговорить с тобой только из одолжения мне.
Тоби категорически не желала иметь дела с мужчинами ни в качестве приходящих пациентов, ни стационарных — после того случая, когда Ахмед впал в неистовство. Его коронный номер в период обострения болезни заключался в том, что он врывался по ночам в палаты к женщинам, причем проделывал это в обнаженном виде и сильном возбуждении. При этом он протягивал пациенткам тупой кухонный нож, умоляя их отрубить ему то, что он считал в то время истоком всех своих бед. Но, если не считать того, что он до смерти пугал женщин этой необычной просьбой, никакого вреда Ахмед им не приносил и представлял опасность скорее для самого себя, чем для кого-либо другого. Тоби боялась главным образом того, что какая-нибудь из женщин, с испугу, выполнит его просьбу.
Шерон с трудом уговорила Тоби встретиться с Томом.
— Просто постарайся его разговорить, — сказала она. — У меня это не получается.
— Я и так работаю двадцать четыре часа в сутки. Когда мне с ним разговаривать?
— Предоставь мне дневную группу. Не скандаль в бухгалтерии. Оставь в покое экономку. Не мельтеши на кухне.
— Полчаса, и все. Это самое большее, что я могу ему уделить.
Шерон расцеловала ее:
— Ты просто шербет.
