Джеймс Олдридж - Горы и оружие

— Входите, — пригласил он Мак-Грегора. Девочка приняла у него пальто, и они прошли в комнату, уютную, домашнюю, с кушеткой и камином и надкаминной, вплоть до потолка, облицовкой из французской керамической плитки.

— Жена со второй дочкой сейчас в Клиши, — сказал Сероглу.

Мак-Грегор кивнул.

— Принеси нам кофе, — сказал Сероглу девочке по-английски, но тут же повернулся к Мак-Грегору: — Быть может, предпочтете аперитив? Или чай?

— Нет, нет. Именно кофе.

Во всем чувствовалось рьяное стремление Сероглу освоить Европу. И Мак-Грегору было по душе в этом уюте — восточном, несмотря на усилия хозяина европеизировать свое жилье.

Сели в глубокие кресла, и Сероглу совсем утонул в своем. Он завел речь о студентах, вчера вечером демонстрировавших здесь на авеню и бросавших пластиковые мешочки с водой за ограду католического детского приюта.

— Какой-то марксистский карнавал, — сказал он. — Шум до одурения. И что это им даст?

Девочка внесла кофе на большом подносе, и Мак-Грегор хотел было взять у нее поднос, однако Сероглу сказал:

— Прислуга заболела, но дочка и сама управится. Она у меня совсем как английская девочка.

Дочка управилась отлично, и за кофе Сероглу приступил к делу.

— Мне кажется, мы с вами сможем обсудить нашу проблему разумно, — сказал он, — потому что она вам понятна. Не то что некоторым... — Он горько кивнул на всех своих невидимых оппонентов, не умеющих вникнуть в затруднения Турции.

— В чем же состоит ваша проблема? — спросил Мак-Грегор.

— В чем и всегда состояла. Курды — вечная гиря на турецкой шее. Проклятие, тяготеющее над нашим будущим. Все турки это понимают, а все курды не проявляют понимания.

— Какого понимания от них требовать? — сказал Мак-Грегор. — Вы всегда обходились с ними плохо и — уж простите — даже жестоко.

— Быть может, мы слишком прямо шли к цели, — признал Сероглу. — Но приходилось ли вам бывать в старой курдской части Турции?

— Я давно уже там не был.

— Но вы ведь...

Мак-Грегор знал, что сейчас слетит с языка у Сероглу, но турок сделал над собой усилие, сдержался.

— Быт наших курдов меняется, — сказал он. — Старый племенной уклад уходит вместе с сумасбродной безответственностью. Мы их отучаем от кочевания. Даем им наконец здоровую, оседлую жизнь. Они становятся турками — как им и надлежит быть. У нас в Стамбуле портовые рабочие — сплошь курды.

Не собираясь оспаривать сейчас историческую правомерность турецкого решения проблемы, Мак-Грегор ждал, когда Сероглу подойдет к сути дела.

— Подлинный враг курдов — отнюдь не наша республика, — говорил Сероглу, — а все те иностранцы, которые зарятся на нефть и газ в Курдских горах, частью принадлежащих Турции. Вот в чем вопрос, и вот в чем мы могли бы прийги с вами к договоренности.

— К какой же именно?

— Мистер Мак-Грегор... — Сероглу неловко наклонился к нему из своего глубокого кресла. — Почему бы вам не наладить нечто вроде обмена мнениями?

— Я не совсем вас понимаю, — проговорил Мак-Грегор и услышал, как парадная дверь открылась. Опять пробежала девочка по коридору, и затем в комнату явилось еще одно живое свидетельство приобщения Сероглу к Европе — вошла собака из породы кокер-спаниелей и завиляла хвостом, заластилась к нежно любимому хозяину.

Обняв собаку, Сероглу сказал:

— Ах ты моя Бобби. Поди поздоровайся с мосье англичанином.

Здороваться Бобби не пошла, а опустилась у хозяйских ног, вывалив язык и не сводя преданных глаз с коричневых туфель Сероглу.

— Какой обмен мнениями вы предлагаете? — спросил Мак-Грегор. — Между курдами и турками?

— А почему бы и нет? — сказал Сероглу. — Наше ведомство по этим делам было бы, возможно, готово поддержать курдскую республику определенного рода.

— Вот как? Турецкие власти в самом деле стали бы говорить о курдской республике? — наклонясь вперед, переспросил Мак-Грегор недоверчиво.

— Я сказал — возможно. Прояснить нашу позицию непросто.

— Думаю, вам придется прояснить ее весьма существенно, — сказал Мак-Грегор. — Мне что-то плохо верится.

— Мы, возможно, были бы готовы согласиться на некую курдскую автономию в Иране и в Ираке, если бы получили заверение, недвусмысленно гарантирующее, что такая курдская республика откажется от всяких притязаний на турецкую территорию.

Мак-Грегор усмехнулся, взглянув спаниелю в мягкие карие глаза и вспомнив, что спаниель — собака охотничья и умеет мягко взять птицу в зубы и принести несмятую и целую хозяину к ногам.

— Какой же курд согласится бросить на произвол судьбы полтора миллиона собратьев? — сказал он.

— Но давайте будем практичны! — воскликнул Сероглу. — Вам, я знаю, нужны документы, которые передала мне французская Surete после смерти Манафа.

— И которые принадлежат курдскому Комитету, — подчеркнул Мак-Грегор.

— Вы их получите, — сказал Сероглу. Помедлив, он прибавил: — Получите, если доставите нам от кази твердую гарантию того, что курдские домогательства кончаются у турецких границ.

— Такую гарантию я никогда не смог бы получить, — сказал Мак-Грегор. — Я не стал бы даже и заговаривать с кази об этом.

— Так что же вы предлагаете? — горячо сказал Сероглу . — Какое видите решение?

— Я могу предложить лишь одно: чтобы вы вернули документы, — ответил Мак-Грегор.

— Но мы не можем допустить, чтобы то, что происходит сейчас, затянулось надолго. Говорю же вам, что иностранцы — американцы, французы и англичане — бог знает что там у курдов натворят.

— Там и сейчас творится бог знает что.

— Но теперь, при такой заинтересованности всех этих господ, заварится каша еще скверней.

— Это верно, — согласился Мак-Грегор.

— Поэтому нам с вами надо работать вместе, — убеждал Сероглу. — Мы могли бы уладить вопрос раз и навсегда.

— Если вы, полковник, отдадите документы, — сделал Мак-Грегор контрпредложение, — то я уговорю кази встретиться с любым вашим посланцем и обсудить турецкие проблемы.

— Я не это имел в виду.

Просунув голову в дверь, девочка спросила, не нужно ли принести еще горячего кофе. Ее французская речь звучала тоненько и капризно-певуче, как обычно звучит говор французской детворы.

— Уходи пока, не мешай нам, cherie, — сказал Сероглу.

— Что же имели вы в виду? — спросил Мак-Грегор, когда девочка ушла.

— Мы не можем обсуждать с кази турецкие проблемы. Об этом не может быть и речи.

— Тогда о чем же вести речь? — спросил Мак-Грегор.

— Речь можно вести о всем районе в целом. — Не упоминая о ваших курдах?

— Отчего же. Но не заостряя вопроса. И если вы на это согласитесь, то мы поможем вам в отношении документов. Ведь за вами следят все, мистер Мак-Грегор. Следят ваши курдские соперники. Следят иностранцы. Все глаза нацелены на вас, потому что именно от вас будет зависеть многое.

— Да нет, просто всем известно, зачем я здесь, — отмахнулся Мак-Грегор.

— Ах... — Сероглу сложил ладони молитвенным жестом. — Рано или поздно кто-нибудь захочет вас убить, — горестно произнес он. — Вам надо помнить о семье, о детях.

Мак-Грегор встал, не желая и вдумываться, угроза ли это или просто заговорил в Сероглу семьянин.

— Начни только об этом тревожиться — и станешь невротиком, — шутливым тоном сказал он у парадной двери, глядя, как девочка, дочь Сероглу, отворяет ее.

— Прошу вас, подумайте о детях ваших, — сказал Сероглу, расширяя умоляюще глаза.

— Моим детям ничто не угрожает, — ответил Мак-Грегор. — Им грозит не большая опасность, чем вам, полковник Сероглу, — прибавил он, надеясь, что слова прозвучали достаточно внушительно.

Пожимая руку щуплотелому турку, видя его удрученный взгляд, Мак-Грегор почти поверил, что устами Сероглу говорит лишь семьянин, пекущийся о благополучии детей. Однако стоило Мак-Грегору выйти на улицу, и Сероглу обратился еще в один голос войны и политики, и Мак-Грегор отдал себе отчет, что турок в защите своих интересов столь же опасен, как курды в защите своих.

Глава двадцать четвертая

Мак-Грегор столько уже наслушался о грозящих провокациях и опасностях, что, когда наконец действительно что-то произошло, это оказалось для него неожиданностью.

К ленчу приехал на такси Эссекс; он не вышел из машины за воротами, а велел шоферу въехать во двор.

— Необычайнейшее зрелище, — сказал Эссекс Мак-Грегору, — башибузуки у ворот парижского особняка.

Мак-Грегор вышел взглянуть — улица оказалась пуста.

— Ушли, должно быть, — сказал Эссекс.

Но минут через десять в столовую, пыхтя, явился Марэн с разбитой бутылкой в руке и доложил, что за воротами дерутся. Мак-Грегор побежал к воротам, отодвинул щеколду, вышел. Там, разделенные мостовой, стояли две кучки черноволосых, плохо одетых людей, перебрасываясь злобными курдскими словами. Всего их было человек восемь. Улочка была усеяна битым стеклом.

— Во двор уходите! — крикнул Мак-Грегору кто-то. Мак-Грегор узнал Джагиза, дервишского нежнолицего паренька, приходившего с Тахой.