Джеймс Олдридж - Горы и оружие
— Жена бирманского генерала, качинка. Зовут генерала У Та, если мне не изменяет память. Прежде был важной шишкой в партии У Ну, в «Чистом крыле», а ныне — один из заправил антикоммунистической коалиции. Про нее же говорят, что насквозь продажна. Общество определенно не в вашем вкусе, Мак-Грегор.
Мак-Грегор почувствовал, что происходит уже узурпация власти: Эссекс приступает к утверждению своего верховенства над ним.
— Вот не ожидал, что вы общаетесь с подобной публикой, — продолжал Эссекс — Мне давно уже не приходилось видеть такое скопище реакционеров, как на этом зеленом ковре. Чего ради Кэти привела вас сюда?
— Она в давней дружбе с семейством Мозелей.
— Я отлично знаю круг ее знакомств, — сказал Эссекс. — Но Кэти зря не включилась бы в парижскую великосветскую игру. Что у нее на уме?
— Аллах ее ведает, — сказал Мак-Грегор.
— Как бы то ни было, игра ей явно по душе, — сказал Эссекс со смешком. — Кэти ведет ее с видом хозяйки.
Кэти сидела на белой кушетке, слева сидел Ги Мозель, справа — какой-то итальянец. Прямо же перед ней, на низеньком кофейном столике, уселись два американца в шелковистых костюмах, рискуя продавить стеклянный верх столика. Внешность и наряд Кэти были великолепны, осанкой она превосходила всех женщин в салоне.
— Она нисколько не переменилась, — залюбовался Эссекс, — не считая того, что сухой горный воздух придал ее коже оттенок Colorado[10]. Вы оба выглядите горделивыми орлами среди этой публики.
Успев уже оглядеть старика, Мак-Грегор был поражен, до чего мало переменился сам Эссекс за двадцать два года; разве что в одежде — в ногу со временем. Шире воротничок яркой рубашки, шире галстук, и волосы носит теперь длиннее, точно демонстрируя их наличие. На лице загар — тоже не без расчета, поскольку этот солнечный лак скрывает морщины, неровности, складки. Только вглядевшись пристальней, Мак-Грегор увидел, что кожа Эссекса напоминает змеиную. Она гладка, но вот-вот растрескается. Шея сухая, рот начинает слегка западать, и глаза уже утрачивают живость. Но с расстояния пяти футов все это почти не заметно. И, уходя от неожиданного осмотра, Эссекс инстинктивно подался назад.
— Это Мозель там, не так ли, — сказал он, кивнув на кушетку.
— Да.
— Забавно, что я ни разу с ним не встречался. Не он ли ваш нынешний соперник?
Захваченный врасплох, Мак-Грегор покраснел, переспросил с запинкой:
— Соперник?
— Именно. Не станете же вы уверять меня, что все эти годы супружества с Кэти протекли без проблем и соперников?
— Кэти знает Мозеля много лет.
— Вы мне это уже говорили, — сказал Эссекс, по-прежнему улыбаясь. — Но не унывайте! Кэти не может не видеть, что все обитательницы этих японских мини-джунглей не сводят с вас взора.
Шагах в десяти стояли три молодые женщины, две из них парижанки, безупречные от макушки до каблучка. Они внимательно смотрели на Мак-Грегора, он явно был предметом их разговора. Удивленный таким вниманием, Мак-Грегор еле удержался, чтобы не проверить взглядом на себе одежду.
— А знаете, Мак-Грегор, что их пленяет? — сказал Эссекс.
— Нет...
— Ваша репутация борца и воина.
— Бред какой-то, — сказал Мак-Грегор.
— Они трепещут и лучатся женским очарованием, услышав, что в диких горах вы убивали турок, — продолжал с наслаждением Эссекс — Им поведали, что вы, одетый курдом, скачете по горам, подобно мятежному рифу. И вот вы предстаете перед ними, необычный, чужой здесь, как и подобает герою. Прелестно.
Понимая, что его дурачат, Мак-Грегор теперь уже отводил взгляд от всех этих длинношеих, хорошеньких, жестколицых, ибо знал, что и они одурачены. Глядя поверх их голов куда-то в стену, он чувствовал, что Эссекс наблюдает за ним и внутренне смеется над каждой его мыслью.
— Завтра мы с вами увидимся, — сказал Эссекс. — Кэти пригласила меня к ленчу.
И тут же их с Эссексом энергично разлучили: стоявшая неподалеку тройка давно ждала удобного момента. Но лишь только те две парижанки хотели заговорить с Мак-Грегором, как его взяла под руку сама Жизи Маргоз.
— Вы ведь и не помните, кто я, — сказала она. — Вы познакомились со мной у входа и за эти полчаса уже меня, конечно, забыли.
Никто, хоть раз повидавший Жизель Маргоз, не смог бы забыть ее лицо. Мак-Грегору не приходилось встречать красоты непринужденнее и поразительнее. Жизи была немолода, ей минуло уже сорок, но возраст не касался этой мягкой, щедрой французской красоты, точно барьером отгороженной. Мак-Грегор вспомнил, как Мозель озабоченно говорил Кэти, что у его сестры не было и нет духовного контакта ни с кем — даже с мужем.
«Здесь тот же разрыв, что между человеком и его собакой, — говорил Мозель. — Между ними может существовать привязанность, даже глубокая, пожалуй. Но чего-то недостает в конечном счете. В чем бы ни заключался этот разрыв, но для Жизи он непреодолим. Вот так и мать ее прожила жизнь за барьером. И Жизи, по-моему, всегда ищет втайне кого-то, кто бы разрушил барьер».
У Жизи было, в сущности, два лица. Одно было наложено рукой парижского мастера-косметолога и являлось само по себе произведением искусства, а другое, подлинное, ощущалось где-то под первым, как скрытое, но нерушимое основание.
— Меня зовут... — начала Жизи.
— Не надо, — смущенно перебил Мак-Грегор. — Я помню.
Жизи почти огорчилась, словно предпочла бы, чтобы он не помнил. Затем сказала:
— Вам ведь не место здесь...
— Да-да, — пробормотал он, не поняв. — Я сейчас туда перейду. — И наобум указал в направлении окна.
— А вы просто домой уйдите. Я не обижусь.
Напряженно-ищущий взгляд Жизи был неотрывен, и Мак-Грегору хотелось уйти от этих глаз — ярких, но точно пленкой подернутых, видящих все вчуже, как видят мир животные.
— Я дождусь Кэти, — сказал он. — Мы вместе уйдем.
— А вы спуститесь в библиотеку мужа, — предложила она, безнадежно завязая французскими губами в английских словах. — Я не знала, — проговорила она по-французски. — Напрасно Кэти не сказала мне.
Не сказала — чего? Он взглянул туда, где сидела Кэти. До сих пор Кэти дарила его полным невниманием, но теперь смотрела на него в упор. Сделала ему знак глазами. Покосилась на часики. Затем встала, извинилась перед собеседниками. Он понял, что она хочет позвонить тете Джосс, справиться о Сеси и об Эндрью.
— Простите, я на секунду, — сказал он Жизи Маргоз. — Надо выяснить, как там мои сын и дочь.
— А где они?
— Не знаю точно. Кэти пошла звонить. Они участвовали в демонстрации в Сорбонне.
— Ах, да-да... Пойдемте, телефон в обсерватории. — Жизи повела его, крепко держа под руку, и Мак-Грегор ощутил какое-то успокоение, точно уверясь, что Жизи не подпустит к нему никого, не даст затеребить расспросами. Она провела Мак-Грегора через дверь, ничем не обозначенную в стене, и он очутился в круглой комнатке под стеклянным куполом. — Кэти, вручаю его вам, — сказала Жизи, странными своими глазами по-прежнему ловя взгляд Мак-Грегора. Но он глядел мимо; он знал, что, вернувшись в салон, прикрыв за собой дверь, Жизи тут же изменит выражение глаз на совершенно другое, салонное.
Кэти уже набрала номер. Не прерывая разговора с тетей Джосс, она указала мужу на другую трубку.
— Где же они? — спрашивала Кэти.
— У Сеси машина сломалась неподалеку от ее Beaux Arts[11], — отвечала тетя Джосс — Она приходила за Марэном, чтобы тот помог.
— С ней все в порядке?
— Конечно. Просила передать вам, что преподаватели устраивают вечером большую манифестацию. Это столь уж важно? И что кто-то по имени Таха или Джаха уехал в Лион.
— Когда?
— Откуда мне знать, душенька? Она не сказала. А это столь уж важно? Сеси сказала, что если не вернется, то через час позвонит.
— Вот что, тетя Джосс. Она позвонит — передайте ей, чтобы к двенадцати непременно вернулась домой.
— Но, Кэти, душенька, она говорит, что в полночь все здесь только начинается. И по-моему, она права. Все это так им интересно...
— К двенадцати, не позже, — твердо повторила Кэти.
— Хорошо. Хорошо.
— А где Эндрью?
— Он записку вам оставил. Погоди минуточку. — И тетя Джосс прочла: — «Еду с Тахой в Лион. Пожалуйста, не беспокойтесь». Вот и вся записка.
Кэти метнула взгляд на мужа.
— Спасибо, тетя Джосс. До свидания, — сказала она и положила трубку.
Минуту оба хранили молчание.
— А именно в Лионе стоят те вагоны с оружием, — процедила Кэти.
— Откуда тебе известно, что оружие в Лионе? — спросил Мак-Грегор, сам лишь сегодня утром узнавший об этом от Кюмона.
— Ах, ради бога...
— Мозель тебя, я вижу, всесторонне информирует, — сердито сказал он.
— Оставь, пожалуйста. — Хуже вспышки гнева была эта тихая, деловитая, холодная ярость, это врожденное уменье обдать аристократическим презрением. — Теперь, когда ты вовлек в беду родного сына, теперь-то, надеюсь, ты осознаешь глупость своего поведения.
