Лин Ульман - Благословенное дитя
— Дорогой Рагнар. Дорогой друг…
Палле Квист старается держаться дружелюбно.
— Ты ведь играешь ангела, поэтому не надо дрожать, хватать ртом воздух или изображать предсмертные судороги. Тебе следует… — Палле Квист умолкает. — Следует…
— Мне следует — что? — Рагнар спрашивает, глядя на него в упор. — Очень интересно!
— Ангел — то есть ты — должен быть воплощением самой жизни! А воплощение жизни не может пугать зрителей предсмертными судорогами. Ангел словно бы приглашает их в свои объятья! Вот так! — Взмахнув руками, Палле Квист радостно кричит: — Я — АНГЕЛ С СЕВЕРА!
Улыбнувшись в ответ, Рагнар молчит.
Ничто в улыбке этого тощего мальчишки не напоминает о воплощении жизни, и Палле Квист думает (как обычно, когда он сталкивается с несогласием), что его представлению грозит грандиозный провал.
Ради справедливости стоит отметить, что не он решил дать Рагнару роль в пьесе. Его вины в том нет — а это для Палле Квиста важно. Срок подачи заявок закончился 10 мая, и до того момента ни сам Рагнар, ни его мать не просили о роли. На этом настоял Исак.
— Да почему? — спросил тогда Палле.
— Потому что… — ответил Исак и умолк. — Потому что я тебя прошу, и ты просто-напросто не можешь мне отказать в этом. Мальчик должен получить какую-нибудь роль!
В глубине своего большого сердца, которое бьется ради спасения слабых, Палле Квист любит детей. В Стокгольме он заседает в нескольких комитетах, цель которых — распространение информации о годе ребенка и значении прав детей, однако Рагнар раздражает его. Он то и дело бегает в туалет, что очень мешает репетициям. У него дрожат руки — его маленькие детские ручки, — и это не считая других странностей. Однако вместо того, чтобы с благодарностью принять заботу Палле (потому что Палле один из немногих, кто пытается заботиться о нем), Рагнар отталкивает его руку, да и его самого. Палле Квист пытался помочь — действительно пытался. Он знает, что независимо от того, кем являются люди вокруг тебя, как они выглядят и откуда приехали, им необходимо показать, что они небезразличны тебе: старайся подбадривать их жестами, утешать, обнимать или говорить что-то вдохновляющее. Но Рагнар оказался неблагодарным ребенком. Он вообще не проявляет никаких признаков радости или благодарности ни за то, что его приняли в пьесу, ни за то благодушие и душевное тепло, которыми пытался окружить его Палле Квист. Палле сделал для Рагнара все, что мог.
В благодарность ему даже ни разу искренне не улыбнулись.
Все это безнадежно. Полная безнадега.
* * *Рагнар бежит вдоль кромки воды, а за ним по пятам бегут другие дети. Он бежит и бежит. Какой сейчас год? Какой месяц? Какое число? Все то же самое, что и в прошлом году, и конца края этому не видно. Ничего не меняется. Он слышит лишь их крики и свое собственное дыхание. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Хуже всего, если его сейчас начнет мутить. Тогда ему придется остановиться, нагнуться и вытошниться. Попытаться унять боль в животе. Рагнару не хочется останавливаться. Он не хочет, чтобы его рвало. Не хочет подчиняться им. Поэтому он старается дышать ровно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Он бежит быстрее их всех, и временами, ощущая себя властелином мира, он останавливается и машет им, подпрыгивая на месте и выкрикивая что-нибудь, чтобы поддразнить их. Иногда — редко — им удается поймать его. В такие моменты Рагнару кажется, будто они тоскуют по нему, им словно не хватает его, они страстно желают обнять, стиснуть, сожрать, стереть в порошок, разорвать его в клочки, так чтобы ничего не осталось! Ничего! Ничего! Когда Фрида вцепляется ему в волосы и бьет головой о камень, он понимает, что это не в последний раз, и не плачет. Когда, поймав его в лесу, они раздевают его, сажают на пенек и, окружив, принимаются кричать: «Псих! Урод! Членосос! Блевотина! Дебил! Сучонок!» — он и тогда не плачет. Им редко удается схватить его, но они ненасытны, безудержны, он — самое их заветное желание, воплощение их страсти, а когда запас слов заканчивается, они повторяют уже произнесенные, потому что свершившееся должно произойти вновь и вновь, сказанное должно быть сказано еще раз, и конца-края этому не видно. Когда ему было десять лет, Марион как-то раз схватила своими шустрыми руками его член и принялась тереть. Она терла, терла и терла головку члена, выкрикивая, что он похож на тряпку и куда меньше, чем у других мальчиков. Она терла до тех пор, пока член не покраснел и не начал кровить, как у девчонки, тогда он заплакал и попросил ее остановиться. Марион! Марион! Марион с длинными темными волосами! Когда-то давно она усаживалась на багажник его большого желтого дамского велосипеда, и они вместе ехали по извилистой дороге к магазину за мороженым, а потом он научил ее ездить на велосипеде, потому что, пока он не научил ее, она не умела. Мальчишки бьют его, пинают, толкают и расквашивают кулаками физиономию. В следующий раз его заставляют пить лошадиную мочу, мажут волосы собачьим дерьмом, выкрикивая, что это шампунь, и заставляют целоваться взасос с девочкой по имени Эва, которая тут же принимается хныкать, поэтому от нее они быстро отстают. А вот от него никак не могут отвязаться. Так уж оно повелось. Рагнар Прекраснейший и Обожаемый. Это его они вожделеют. Рагнар Благословенный. Он бежит, бежит, бежит, и им редко удается поймать его.
Рагнар слышит свое ровное дыхание. Вдох. Выдох.
Сейчас они далеко позади. Однако он по-прежнему слышит их крики. Тем не менее расстояние между ними увеличивается, и вот они исчезли. Он один и на свободе.
* * *Сначала они собирались праздновать четырнадцатилетие в секретном домике. Они должны были встретиться там в семь вечера, подарить друг дружке подарки, выпить колы и доесть остатки торта. Об этом Эрика с Рагнаром уже давно договорились. Вообще-то Рагнар считал, что о некоторых вещах даже и договариваться не стоит. С того самого дня, как им исполнилось одиннадцать, они праздновали день рождения вдвоем в этом домике. Наедине друг с другом.
Эрика же полагала, что некоторые вещи никак не получится повторять до конца жизни только из-за того, что это стало традицией. Поэтому необходимо договариваться заранее.
У нее в день рождения полно дел, так она говорила. Поэтому она совсем не уверена, что они будут в домике, ну, — Эрика собралась с духом — и на двадцатипятилетие, и на тридцатилетие, и так далее.
Тут у Рагнара выступили на глазах слезы, он взял ее за руку и сказал:
— Не уходи от меня, пожалуйста.
Тем летом Рагнар часто плачет. В такие минуты Эрика не знает, как ей поступить. Иногда она принимается утешать его. Порой она кладет его руку себе на грудь и целует его веки. Бывает, она опускает голову ему на плечо, и тогда он прижимается своей головой к ее волосам, и так они сидят, пока он не перестанет плакать.
Тут особо не поможешь. Ей известно, что они бьют его. Известно, что они травят его. Но ведь они просто так шутят. Даже Рагнар понимает, что они это не всерьез. Да она в любом случае не сможет их остановить. Она не может признаться, что они с Рагнаром вроде любовников. Не может рассказать об этом.
Она пытается себе представить это. Представить, как открывает рот и говорит, что они с Рагнаром любовники и что всем остальным лучше держаться от него подальше.
— Держите ваши вонючие руки подальше от него!
Ей представляются лица Марион, Фриды, Пэра, Эмили, Фабиана и Олле. Тихий смех. Переглядывания. Затем, когда она по пути в магазин или на пляж встретится с Марион и Фридой, или с Фридой и Эмили, или с Марион и Эмили, то они пройдут совсем рядом, едва не задевая ее. Если Эрика скажет что-то, они сделают вид, будто не слышат. Если она посмотрит на них, они ответят ей невидящим взглядом. Даже если она примется прыгать, кричать, биться в судорогах или петь, они продолжат разговаривать друг с другом, как ни в чем не бывало. Эрика для них будет лишь пустым местом. Она много раз видела такое.
Они же просто шутят. Это не всерьез. Даже сам Рагнар говорит, что они дурачатся. Они никому не хотят причинять зла.
— Папа.
— Что? — Исак отрывается от газеты.
— Они издеваются над Рагнаром.
— Почему?
— Не знаю.
— А что они делают?
— Дерутся.
— Когда я был маленьким, такое тоже случалось.
— Когда ты был маленьким?
— Ну да, мальчишкой.
— Папа, ты не понимаешь.
— Я прекрасно тебя понимаю. Мальчишки всегда дерутся. Так и раньше было.
— Но ведь и девочки тоже!
— А вот с девочками Рагнару лучше бы целоваться, — смеется Исак.
— Ты не понимаешь…
— Чего? Чего я не понимаю?
— Они кричат всякое…
— Что же именно они кричат?
— Не знаю. Всякую гадость.
— Значит, он сам напрашивается.
Эрика смотрит на отца:
— Как это — сам напрашивается?
