Алексей Колышевский - Изгои. Роман о беглых олигархах
– Вот так, мил друг Пашенька, – Вика вдавила окурок в пепельницу и поглядела на свои голые ноги. – А я ничуть не лучше их, даже, наверное, еще хуже. Могла бы уйти. Хотя, что я тебе вру? Никуда бы я не ушла. Так и работаю на вурдалака. И те близняшки вместе со мной.
– Да уж. Я не знаю, что проворачивала ты, но рассказ про братика и сестренку производит впечатление. Прямо дети порока.
– В самую точку попал. Ведь они не такие, как я, понимаешь? Я ненавижу то, чем приходится заниматься, а им это нравится. Они словно мстят всему миру.
– Как же ты с ними уживаешься?
– Терпим друг друга, вот и все. К тому же мы очень мало работаем втроем, в основном я что-то делаю в одиночку, они же по родству, так сказать, все время должны быть вместе. Говорят, что чем больше между ними расстояние, тем сильнее начинает тянуть друг к другу. Закон природы.
За разговором мы как-то незаметно, с молчаливого согласия друг друга переместились в кровать. Я положил голову ей на колени, теперь я мог смотреть ей в лицо. В глазах Вики больше не было той пьяной печали, что я увидел накануне, впервые заглянув в них там, за столиком ночного паба. Теперь в них загорелось по светлячку, она улыбалась и рассеянно водила рукой по моей волосатой груди, гладила. Так гладят кота, когда хотят успокоиться, отвлечься от чего-то неприятного. Значит, мне нужен выход на Микаэла. Какая разница, с кого начинать? Может быть, Микаэл даст мне повод навестить Феликса. Все это пахнет большой кровью, роли в будущем акте вырисовываются все четче. У этой девочки роль выходит не больно-то завидная. Убить ее могут. А ведь, кажется, хороший она человечек, хоть и блядь, конечно, несусветная. С кем не бывает? Все мы продаемся, отдаемся, а самим себе в этом никогда не сознаемся. И все же в каждом есть искра души, именно ее и надо любить в человеке. А ошибки тела? Да кто их не делал? К чему помнить чужое прошлое, если тебя в этом прошлом не было?
– А ты можешь познакомить меня с этим твоим Феликсом?
– Я как раз думаю, как бы это осуществить. Знаешь, ради чего я это делаю?
– Знаю. Ради себя. Все мы стараемся лишь ради себя, милая.
– Мне нравится, когда ты называешь меня «милая». Я уже успела полюбить это. Я подумаю, как вас свести. Склад ума у меня преступный, коварный, что-нибудь да придумается. Но учти, он станет тебя проверять, у него длинные руки.
– Представь меня тем, кто я есть на самом деле. Бывший оборотень в погонах, отсидел три года, откупился, вышел на свободу, эмигрировал, теперь пытаюсь тут обосноваться и быть кому-то нужным. Умения по профилю прежней деятельности: шпионаж, разведка и контрразведка, безопасность и всякое мучительство человеков, словом, мерзость мышиного цвета. Главное, не выдумывай ничего от себя. Расскажи все как есть на самом деле. Сколько тебе понадобится времени?
– Сколько у меня есть?
– Не знаю… Неделя. А я нанесу визит хромому Микаэлу. Мы с ним старые знакомые.
– Вот как? А ты ничего не рассказывал, жук.
– Человек – это книга, просто все мы книги разной толщины. Я – целый том Брокгауза и Ефрона, можно читать на ночь по странице, хватит на полжизни. Не торопись.
Вот Такое кино!
Илья ходил по прокуренной комнате и уже дошел до того, что начал сплевывать коричневую от никотина слюну прямо на пол, где попало. Ванечка сидел в углу и мусолил самокрутку, заряженную смесью табака и слабой марихуаны. Илья находился на пике творческого экстаза, размахивал руками, пинал мебель, иногда срывался на фальцет. Ванечка смотрел на него со спокойным равнодушием и время от времени резонно, несмотря на марихуану, отвечал, обосновывая свое мнение с неопровержимой логикой.
– Я не умею описывать любовь, у меня не получается! Что за ерунда! Только встретились, и сразу в постель. А как же шаблонный каприз в стиле «Я не такая»? А как же ухаживания, ужины при свечах, тонкие лямочки вечернего платья от «Шанель», скользящие вдоль бархатной кожи вниз, туда, где алеет запретный плод? Как-то все у меня примитивно выходит, понимаешь?! Ну нет у меня личного опыта, я две трети жизни просидел за учебниками, чтобы научиться, как делать деньги, а когда они пришли, то вместе с ними пришли телки, за которыми ухаживать было не обязательно. Все как в том стишке: «Двое молодых интеллигентных людей хотели бы снять для утехи блядей». Вся романтика съема по времени укладывалась в один вечер. А писать надо о том, что хорошо знаешь.
– Да все здесь в порядке, – на одной ноте пробубнил Ванечка, – вполне жизненно. Что им еще друг с другом делать-то? Встретились два физически здоровых одиночества и первым делом удовлетворили свою потребность в близком общении. Все соответствует формату. В кино все быстро должно происходить. Вспомни Бонда! Он в каждой девяностоминутной серии клеит, спасает и милует новую телку. Ни у кого не возникает никаких вопросов. Нет, я согласен, что в литературе охмурение с такой скоростью не канает, но пойми, старичок, сценарий не литература. Ничего общего между ними и быть не может. У меня как у режиссера вообще нет претензий. Все хорошо, – Ванечка от души затянулся и, подержав дым в легких, с сожалением выпустил его сквозь дыры в голове. – Я тут думал и вот что надумал. Мы вообще не станем снимать художественный фильм.
Илья остановился и приобрел вид человека, слегка огретого пыльным мешком:
– То есть как это? Ты же говорил, что будет полнометражная картина, что все по-взрослому!
– А у нас и будет все по-взрослому. Мы сделаем действие на фоне хроники – это все еще ново. Попадем в хрестоматии, приз Киноакадемии у нас в кармане, думаю, что и Канны, и Венеция еще падут к нашим ногам. Я честолюбив, Илья, как, впрочем, и все мое киношное племя. У нас менталитет избалованных двенадцатилетних детей. Я тоже хочу ходить по ковровым дорожкам, разрезать ленточки и в старости снисходительно передавать опыт студентам, сидя в мягком кресле в собственной мастерской. Ну, снимем мы очередной боевик, напихаем в сюжет банальностей, пригласим всем известных актеров, и что? А потом, если снимать именно такое кино, то это как минимум два года. Не знаю, как у тебя, а у меня нет желания ждать так долго. Позволь мне говорить начистоту? Если бы я хотел вытянуть из тебя как можно больше денег, то с радостью включился бы в длительный кинопроцесс. А здесь и денег-то особенных не потребуется. И нам будет нужен всего один актер, причем не знаменитость. Он будет действовать внутри документального фильма, а снимем в художественном стиле. Я тебе гарантирую – это будет нечто! Мне не дают покоя несжатые лавры Дзиги Вертова – одержимого документалиста. Его сожрала конъюнктура и коммунистические маразматики, а у меня есть все шансы пройти его путем и поиметь статуэтку «Оскара».
Илья поморщился:
– Ну и лексикон у тебя, Ванечка. «Нечто», «формат», какая-то «дзига»… Издержки профессионального жаргона, которым так любят козырять люди творческих профессий, производя впечатление на интеллигентных стареющих женщин. Ладно, если ты говоришь, что на два года все это растянется, а твой вариант – это чуть ли не новое слово в искусстве, то черт с ним, я согласен. А кого же ты хочешь пригласить на единственную роль?
– О! – Ванечка с мечтательным видом закинул голову и выпятил подбородок. – Я отличнейшим образом себе его представляю, так что дело за малым. Остается лишь уповать на сварливую и капризную бабенку по имени Режиссерская Фортуна, чтобы она поменьше ломалась и помогла нам встретиться. Поверь, Илья, мне тоже очень хочется поскорее занять свое место на площадке и произнести это волшебное слово «мотор!»
* * *…Микаэла я застал дома. Хромой ужинал в ближайшем кругу многочисленной родни: за древним тяжелым столом темного дуба, на стульях с высокими фигурными спинками расположилось все его обширное семейство – тридцать один человек, включая самого Микаэла, который, как и подобает главе кавказского рода, ел со свирепой важностью, избегая застольных бесед. По правую руку от Микаэла сидели две ослепительно красивые ингушки, которых пребывание в Лондоне изменило до неузнаваемости, лишний раз доказав – женщина что цветок: посадить его в плодородную землю, и зацветет так, что глазам будет больно. Ингушки в вечерних платьях от Кассини, с бриллиантовыми нитями, вплетенными в черные локоны, с нежной персиковой кожей, глаза черные, громадные, длинные ресницы – прелесть что за женщины. Обе крошечными глоточками пили розовое вино. Микаэл к алкоголю не прикасался, чтил Коран. Перед ним стоял кувшин с ягодным морсом. Прочая родня расселась строго в соответствии со степенью родства и знатности: плотные меднолицые горцы в мерлушковых папахах и наглухо застегнутых черных рубашках от Версаче, пухлые пальцы неуверенно держат вилку и нож, порываясь зачерпнуть всей пятерней прямо из тарелки. Эти пальцы помнили холодную сталь автоматов и обжигающие куски баранины прямо из котелка, висящего над походным костром. Другой тип – смуглые, похожие на орлов, сухие тонкие лица, глаза мечтательно блестят, горячая кровь играет, жаждет действия и адреналиновых приключений. Далее шла женская половина: сорокалетние, уже расползшиеся по-южному кумушки. Зады широкие, длинные бесформенные платья, арбузные груди, животы в складках, на головах платки, сдвинутые за уши, чтобы видны были длинные изумрудно-рубиновые подвески. Крашеные блондинки с черными бровями – пальцы унизаны кольцами, на шеях накручено без счета. Детей за столом не было, не велит обычай.
