Орхан Памук - Новая жизнь

Около полуночи, сидя уже в другом автобусе, я открыл глаза, пребывая между сном и явью, убрал голову от вибрировавшего стекла и с оптимизмом подумал, что, возможно, здесь впервые смогу увидеть тебя, Ангел.

Мимо окна текли темные равнины, страшные пропасти, реки цвета ртути, заброшенные заправки и рекламные щиты сигарет и одеколона с отвалившимися буквами, но я думал лишь о злодейских планах, эгоистичных мыслях, смерти и книге; я не видел гранатового света экрана телевизора, который мог подстегнуть мое воображение, не слышал душераздирающего храпа беспокойного мясника, возвращающегося домой после ежедневной резни на скотобойне.

В горном городке Аладжаэлли, где автобус оставил меня под утро, время года внезапно изменилось, и наступил не конец лета, не осень — пришла зима. В маленькой кофейне, куда я зашел, чтобы дождаться открытия государственных учреждений, помощник официанта, мывший стаканы, заварил мне чай. У него совсем не было лба, потому что волосы росли прямо от бровей. Он спросил меня, не из тех ли я, кто приехал послушать Шейха. Чтобы убить время, я сказал, что из тех. Он налил мне очень крепкого чаю и не удержался от удовольствия рассказать о чудесных способностях Шейха лечить больных и помогать бесплодным женщинам, но основным его талантом было умение согнуть взглядом вилку и открыть кончиком пальца бутылку пепси-колы.

Когда я вышел из кафе, зима кончилась, осень так и не наступила, и давно стоял жаркий, полный мух летний день. Как и подобает решительному и зрелому человеку умевшему решать проблемы, я пошел прямо на почту и, ощущая легкое волнение, внимательно оглядел сонных сотрудников и сотрудниц, которые читали за столами газеты, пили чай и курили, сидя на скамейках. Его не было среди них. Одна работница почты выглядела как нежная сестра, поэтому я решил расспросить именно ее, но она оказалась настоящей мегерой. Прежде чем сказать мне, что Мехмед Булдум только что ушел на доставку, она задала мне массу вопросов: кто я такой? Не хочу ли подождать я здесь? Сейчас рабочий день, не смогу ли я прийти потом? Мне пришлось сказать, что я его товарищ по армии, оказался здесь проездом из Стамбула и что у меня есть влиятельные друзья в Главном почтовом управлении. Между тем у Мехмеда Булдума, который только что, минуту назад, ушел с почты, было достаточно времени, чтобы исчезнуть на улицах, по которым я бегал, путая названия, потеряв надежду.

И все-таки, расспрашивая всех и каждого — скажите, почтальон Мехмед здесь не проходил? — я блуждал по улицам. Пестрая кошка лениво вылизывалась на солнце. Молодая симпатичная женщина, вытащив простыни и подушки на балкон, смотрела на рабочих муниципалитета, забравшихся на фонарный столб. Я увидел черноглазого мальчика, — он сразу понял, что я не здешний. «Что надо?» — спросил он меня с видом задиристого петушка. Если бы рядом была Джанан, она сразу же подружилась бы с этим чертенком, начала бы с ним болтать, и я подумал, что безумно влюблен в нее, — не потому что она такая красивая, неотразимая и загадочная, а потому, что она запросто может заговорить с этим мальчишкой.

Я сел за столик на улице, под каштаном, перед кофейней «Изумруд», как раз напротив почты и памятника Ататюрку. Довольно скоро я заметил, что читаю газету «Почта Аладжаэлли»: в аптеке «Источник» появилось новое лекарство «Стлопс» из Стамбула — помогает при запорах; вчера в наш город прибыл тренер, которого молодежная футбольная команда черепичной фабрики Аладжаэлли, собираясь серьезно подготовиться к новому сезону, переманила из команды «Болу-спорт». Значит, тут есть черепичная фабрика, подумал я и вдруг увидел Мехмеда Булдума, шагавшего к муниципалитету с огромной почтовой сумкой на плече, ахая и охая. Я почувствовал разочарование. Этот медлительный и усталый Мехмед не имел ничего общего с тем Мехмедом, которого не могла забыть Джанан.

Здесь делать больше нечего, подумал я, а так как меня ждало еще очень много молодых Мехмедов, мне следовало немедленно покинуть этот мирный городок. Но, по совету шайтана, я стал ждать, пока Мехмед Булдум выйдет из здания муниципалитета.

Он шел по улице к тенистой стороне, шагая отрывистой и быстрой походкой почтальона, и я остановил его, назвав по имени. Пока он растерянно смотрел на меня, я обнял и поцеловал его, попеняв ему на то, что он не может вспомнить своего ближайшего армейского дружка. Явно испытывая вину, он сел со мной за столик и, поддавшись моему натиску, попытался вспомнить мое имя, строя бесполезные предположения. Через некоторое время я резко перебил его, назвал вымышленное имя и сообщил про связи в Главном почтовом управлении. Он оказался хорошим, простодушным парнем, его совершенно не интересовала перспектива повышения по службе. Он очень устал, с него градом лил пот. Он посмотрел с благодарностью на бутылку холодной, как лед, газированной воды, что принес и открыл официант, но ему хотелось как можно скорее избавиться от навязчивого друга — а заодно и чувства стыда, что он его не помнит. Я ясно чувствовал, наверное, из-за бессонницы, что голова сладко кружится от ненависти.

— Ты, говорят, читал одну книгу! — сказал я и с серьезным видом глотнул чая. — Ты, говорят, читаешь книгу? И я слышал, тебе все равно, что тебя все видят.

Он побледнел как лист бумаги, хорошо понимая, о чем идет речь.

— Где ты нашел ее?

Он быстро пришел в себя. У него есть родственник, который отправился в Стамбул, в больницу. Ему понравилось название книги, и, приняв ее за книгу о здоровье, он купил ее на улице. Потом ему стало жалко ее выкидывать, и он отдал ее Мехмеду.

Мы немного помолчали. Воробей приземлился на один из двух свободных стульев и перепрыгнул на другой стол.

Я рассматривал почтальона — его имя было написано маленькими аккуратными буквами на кармане. Он был примерно моего возраста, может, чуть старше. Книга, изменившая мою жизнь, перевернувшая мой мир, оказалась и на его пути, его она тоже изумила и потрясла. У нас было нечто общее, что делало нас либо жертвами, либо победителями, и это тоже раздражало меня.

Я заметил, что он не может спокойно сменить тему разговора, и почувствовал, что книга в его душе занимает особое место. Что он за человек? У него были невероятно красивые, ровные руки с длинными пальцами и живое лицо. Кожа казалась очень нежной и чувствительной. Миндалевидные глаза излучали легкое раздражение, но ему было интересно. Интересно, за ним тоже охотились, чтобы навязать книгу? Его мир тоже изменился? Он задыхался по ночам от грусти и чувства одиночества, навеянных книгой?

— Ладно, — сказал я. — Друг мой, я очень рад, но мне пора на автобус.

Прости мне мою грубость, Ангел, но тогда я внезапно почувствовал, что могу совершить что-то неожиданное. Я был готов продемонстрировать ему бедность своей души, лишь бы он раскрыл мне свою. Но в тот момент я не хотел думать ни о чем, кроме Джанан, и не потому, что я ненавижу бурные проявления искренности, заканчивающиеся совместной выпивкой, грустью, слезами и проявлением братских чувств, которым не стоит особо доверять, — на самом деле я много раз проделывал подобное с приятелями по кварталу в полуподвальных пивных, — а потому что мне хотелось как можно скорее остаться одному и мечтать о счастливой семейной жизни, которая, может быть, будет у нас с Джанан. Я уже поднялся было из-за стола, как вдруг мой армейский приятель произнес:

— Из этого города в это время нет автобусов.

Вот это да! А он не дурак. Он был доволен, что попал в цель, он поглаживал красивыми руками бутылку с газировкой.

Я колебался некоторое время — то ли вытащить пистолет и понаделать в его нежной кожице дыр, то ли стать его лучшим другом, деля с ним тайны и страдания. Возможно, мне удалось бы найти золотую середину; например, сначала выстрелить ему в плечо, потом раскаяться, отправить его в больницу, а ночью, обняв его за перевязанное плечо, вместе открывать и по очереди читать письма из его сумки, веселясь как сумасшедшие.

— Не важно, — ответил я в конце концов. С важным видом я положил на стол деньги за чай и газировку. А потом развернулся и ушел. Не помню, в каком фильме я это видел, но получилось неплохо.

Я шел очень быстро, как занятой человек. Должно быть, он смотрел мне вслед. Я пошел по узкой тенистой мостовой, мимо памятника Ататюрку, к автовокзалу. Собственно, вокзала как такового не было: если в убогий городок Аладжаэлли — мой друг-почтальон важно назвал его городом — и заезжал какой-нибудь злополучный автобус, где можно было провести ночь, то никакого сарайчика с крышей, чтобы защитить этот автобус от снега и грязи, точно не было. Надменный человек, вынужденный всю жизнь продавать билеты в комнате размером два на два метра, с радостью сообщил мне, что до обеда автобусов не будет. Ну а я, конечно, не сказал ему, что его лысая башка светится тем же оранжевым цветом, что и ноги красотки на календаре с шинами «Goodyear» у него за спиной.