Автор неизвестен - Азюль
— Что, бедный, ты это первый раз увидел? А ты загляни раз под юбку, там тоже такое есть.
Мы опять прыснули со смеху, а я указал на пустое место, приглашая купаться: оно, мол, никем не резервировано. Но он в ответ еще громче залопотал и закрыл дверь, громко ею хлопнув. Дальше стало слышно, как к нему подошла толпа его собратьев. Он им сердито и громко рассказывал, видимо историю про нехороших русских. Вся компания еще немного пообсуждала все это, а потом удалилась искать другой душ.
Омовение животворяще подействовало на всех. Хорошее настроение сохранилось до второй половины дня, что было редкостью.
Вчером в лагерь привезли новеньких, и от скуки я пошел посмотреть на прибывших. Людей оказалось не много — человек десять. Мало кто мог вызвать живой интерес, кроме молодой, лет двадцати шести женщины с девочкой, в манерах которой мне показалось много знакомого. Я прислушался, как она говорит, и после небольшого усилия узнал язык. Это был не русский, не турецкий, а просто грузинский. Она заметила мой взгляд и, подойдя поближе, спросила по-русски:
— Вы — русский?
Я уже давно устал описывать долгую и сложную эпопею своих национальных преобразований, и просто кивнул в ответ. Она объяснила, что зовут ее Мая, дочку — Мимико, приехала она из Тбилисси, где провела лучшие годы своей жизни. Мне пришлось отметить про себя, что поездка задумана, видимо, с целью провести здесь свои худшие дни, но уточнять не стал. Прибыла она к своему мужу, живущему в Гамбурге, с которым уже четыре года разведена. И в этом случае я не стал задавать вопросы, к какому мужу могла она приехать, если с ним уже столько лет в разводе и, следевательно, он ей никакой не муж. А также чего она явилась сюда, если муж, который на самом деле никакой не муж, в Гамбурге.
Вслед за девушкой вырисовался новый персонаж моей азюлянтской драмы, который с выраженым кавказским акцентом спросил, не русский ли я. Мне и вправду уже осточертели выяснения моей национальности — набивший оскомину вопрос людей встречавшихся мне на жизненой просеке. На этот раз я ответил, что по национальности — китаец, просто учил в Москве папуасскую культуру первого тысячелетия то ли до Христа, то ли после, причем делал это на эскимосском языке и глаза у меня расширились от русской водки, а кожа побелела от морозов. Он мне не поверил и решил, что я шучу. Потом попросил здесь помочь разобраться в обстановке. Я согласился и стал ждать других клиентов, поняв, что сегодня мне предстоит стать справочным бюро на русском языке. Однако никто больше услугами пользоваться на захотел.
Прибывших стали фотографировать, что-то выдавать. Кавказец между делом рассказал мне краткую историю своей жизни. Мать, мол, у него азербайджанка, отец — армянин. Жили они в Нагорном Карабахе. Война началась и мать уехала в Азербайджан, а отец отбыл в Армению. Ну а куда ему, бедному сироте податься? И подался он в Киевские рэкетиры. В стольном граде самостийного народа имелась у него жена, он съедал палку сырокопченой колбасы в день и сюда ехал с тысячей марок в кармане, но и те русские пограничники отобрали — короче, история, призванная вызвать у нормального человека поток слез и уважения. Но я оказался стойким, потому что знаю где и кто такие истории сочиняет, сам оттуда себе не одну брал.
Мае с дочкой выделили отдельную комнату, а Гаррика поселили с осетином Эдиком. Я по джентельменски помог девушке перетащить шмотки в ее номер, мне несказанно повезло, что их оказалось мало. Коллега Филипп встретил нас в коридоре и подошел.
— Что, в нашем полку прибыло?
Я представил всех.
В комнате совершили ряд перестановок, и я поблагодарил Бога, что тот послал мне Филиппа. Из моей комнаты принесли чайник с печкой во временное пользование. При этом я остался страшно доволен видом Гали, только высунувшейся из двери и хотевшей попросить печку. Она поняла без слов, что на этот раз ничего не получится. Мне осталось только мило ей улыбнуться, а она скорчила в ответ непередаваемую гримасу. Филипп принес фирменное блюдо — суп на рыбной консерве. Мая с девочкой с удовольствием, во вском случае с его выражением, суп уничтожили.
В процессе еды я взял слово и описал геополитическую ситуацию у нас в азюле, правда не приводя графиков и диаграмм. Живым свидетельством служил Филипп, качавший головой в такт моим словам и периодически сгущавший краски. Мая, в свою очередь, рассказала свою историю. Она — коренная жительница города Тбилиси, закончила университет по специальности программирование. Шесть лет назад, когда ей было двадцать, она вышла замуж, что сейчас считает роковым поступком, погубившем ее жизнь. Эта мысль не оригинальна и я слышу ее разные вариации на протяжении всех лет своего супружества. После того, как родилась Мимико, она успешно развелась с мужем. Но тот продолжает ее любить. Сам муж год назад уехал в Германию и уговорил ее приехать тоже. Мая умудрилась хитрым способом неизвестно где купить визу в Германию и прилететь во Франкфурт. Здесь дядя пограничник объяснил, что виза эта — не настоящая, и вьехать в страну она не может. Бедной девушке не осталось ничего другого, как просить азюль прямо в аэропорту. Ее продержали там целых три дня, устроили интервью и в Гамбург не пустили, а привезли прямо сюда.
— Ну ты не огорчайся, — отечески, по доброму успокоил ее Филипп, чего-чего, а мужа мы тебе здесь найдем, какого хочешь. Вон тебе на выбор, — он показал в мою сторону, а я по долгу вежливости в его.
— Ха-ха, — она рассмеялась. — Мне не муж нужен, а немецкий паспорт. Без мужа жить можно, я проверяла.
— Э-э, не-ет, Маечка, — Филипп покачал головой. — Мужчина без жены или женщина без мужа — это не человек, это лишь полчеловека. Я тоже был в разводе, знаю.
Эстафету трепа перехватил Филипп, а я смог поживится теплым еще супом в награду за тяжелую работу.
Через час стало ясно, что с меня на сегодня довольно и пошел к осетинам, поинтересоваться судьбой несчастного сироты Гаррика. У тех уже сидело все общество, в том числе и Юра с Леней. Гаррик, которого ввели в «узкий круг ограниченных людей» незадолго до моего появления, сидел в центре и сотрясал воздух подробностями своей биографии. Рассказ о папе и маме, разлученных волей судьбы вызвал общий вздох, треп можно спокойно продолжать дальше, не боясь разоблачений, что он и сделал.
— Я в Киеве каждый день, — по-кавказски подчеркивая слова, медленно вещал он, — кушал две палки сырокопченой колбасы. У меня там было три жены, я всех содержал. Каждая жила в очень хорошей квартире, что я ей купил. В Германию я ехал с десятью тысячами марок, но пограничник все забрал.
За что я люблю представителей кавказских национальностей, так это за то, что «кавказэц ныкогда нэ врет!», а просто увеличивает от рассказа к рассказу количество колбас, жен и денег.
— Гаррик, — спросил я его, — а зачем ты три квартиры держал? Взял бы одну трехкомнатную и поселил бы в ней всех своих жен. Так и тебе удобно и им хорошо.
— Нет, армянин так не поступает!
— А ты — армянин или азербайджанец?
— Азербайджанец так тоже не делает.
— Зато теперь твоим женушкам беда. Кто их кормить будет? — покачл головой Юра. Он тоже к кавказцем особого доверия не питал и, в отличие от остальной компании, галиматье не поверил, как и я.
Молоденькие трещетки-осетинки, принимавшие весь наш разговор за чистую монету, искренне пожалели его жен.
— Ах, бедные девочки, как они теперь там.
— Ничего! Я им много денег оставил! — успокоил их Гаррик. — Я вообще справедливость люблю. Я рэкетиром был, но денег мы брали только с воров и других рэкетиров. В Германии тоже порядочные люди. Я в Швальбахе сидел в этом зале, так там, понимаешь, один нэгр, обезьяна такая, залез на стол и встал на него ботинками. Люди там кушают, а он встал ботинками! Я очень разозлился, взял его обеими руками и шваркнул об пол.
Я представил себе Гаррика, как куль ваты поднимающего негра и кидающего бедного африканца об пол. Да! Такого Швальбах раньше врядли видел.
— И что немцы?
— А что? Они разобрались и сказали, что я правильно сделал. Потом я иду, там два коричневых таких, навэрное индиец, третьему что-то нехорошее делают…
Конец истории я дослушивать не стал. Голова ломилась от чуши, и я пошел смотреть телевизор. Там чуши говорили еще больше, но это компенсировалось тем, что все было на непонятном языке.
Через пару дней Боря собрался в аэропорт, в надежде передать с кем-нибудь письмо жене, и Юра увязался вместе с ним. Они успешно преодолели всю дорогу туда и стали выискивать отлетающих в Киев. Дело оказалось нелегким, но разрешимым. Поиски увенчались плюгавым мужичком, несомненно считающим себя типичным самостийным украинцем. Его минут пять уговаривали взять письмо, Боря давал пачку карбованцев, оставшихся с лучших времен из Полтавы. При этом мой коллега пытался втолковать, что задача гражданина — только бросить письмо в почтовый ящик в киевском аэропорту. Мужичек видел во всем деле подвох и, видимо, подозревал в Боре агента ЦРУ, замаскировавшегося под потрепанного азюлянта. Ему достали и показали письмо, сам конверт, но окончательно его убедили лишь две марки, которые Боря, скрепя сердце, в конце концов ему дал.
