Нодар Джин - Учитель (Евангелие от Иосифа)
Мудаком оказался и меховщик. Доху подбирал мне по воображению. В соответствии с масштабами моей державы.
Возвратившись, Фефер рассчитывал осчастливить меня еврейским подарком. Но когда охранники втащили в кабинет этот подарок, я рассвирепел и выставил Ицика из помещения.
Бросив на него взгляд из окна, мы с Молотовым рассмеялись.
Завёрнутый в подарочную шубу и согнутый в скобку, он ковылял к воротам по заснеженному двору. Через каждый шаг останавливался и левою рукой дёргал вверх застревавший под ботинком подол. А правой поправлял на шее громоздкий мешок, в котором задыхалась от тесноты моя доха.
Стоило Ицику скрыться за воротами, Молотов выругался. В адрес Ицика, Михоэлса и Вашингтона. За то, что со второй задачей яки не справились. Янки не поддержали ни их, ни своих яковов.
Поддержали зато в третьей задаче. С которой Михоэлс и Фефер вернулись домой. И которая, хотя она родилась в Америке и касалась Крыма, была еврейской. Правда, Фефер называл её советской.
В отличие от Соломона, еврейское к советскому приравнивал не только Ицик. И не только еврейские поцы. Причём, я говорю не о фрицах, стращавших всех «жидами и коммунистами». Говорю о моём народе.
А он приравнивал потому, что я защищал от него евреев. Делом — не словами.
Но и на слова не скупился. Коммунисты, долбил я ему, — заклятые враги антисемитизма. Который есть контрреволюция. И крайняя форма расового шовинизма. И ложная тропа, возвращающая в джунгли. И опаснейший пережиток людоедства.
Хотя юдофобство изобрёл не мой народ, я грозил ему за это расстрелом. Как за измену родине. И не в словах, а в законе.
Никогда никакой владыка не рисковал так народным доверием. К тому же, когда дело касается евреев, всякий король ведёт себя, как сапожник. Считая себя не отцом своего народа, а сыном. Сыном сапожника.
Многие в моём народе невзлюбили большевиков как раз за то, что евреям стало при нас лучше. Один русский стихотворец, Васильев, обозвал меня «сапожником», «сукиным сыном» и «кривожопым лаврушником». За то, что я обул евреев и забросал лаврами «жидовые выи». Он позвал народ косить эти шеи, сдирать с них венки и пихать их мне в зад.
Зад как раз разворотили ему, но в одном он был прав: хотя справедливость обрели у нас не только евреи, никаких «расходов» революция от них не потребовала. Жертвовать им было нечем: до Октября постов и земель у них не было. Как и лавров.
Почему они и пошли за мной шумною толпой. Как за Моисеем. Охотней даже, ибо «еврейского счастья» им не 40 лет было ждать, а 8! И не в Синайской пустыне, а в любой черте. Не только — «оседлости».
Собственно, постами они обзавелись сразу, но под «еврейским счастьем» я имею в виду кино с этим названием. Которое вышло в 25-м и шло до тех пор, пока осчастливленные мной евреи, как любые назначенцы, не «выросли» из своего счастья и захотели чужого.
А главную роль в фильме сыграл тот же Михоэлс.
53. Насекомых морить безопасней, чем аборигенов…
По возвращении из Америки задачу о крымском счастье он обсудил с Лозовским. Не потому, что тот тоже был Соломон, а потому, что номинально ЯК подчинялся ему.
Идею еврейского Крыма назвал «новаторской» и он, хотя родилась она ещё в 20-х, когда для полного счастья евреи задумали найти себе республику. И из «черты оседлости» двинулись в исход. Но по разным маршрутам.
Больше всего им приглянулся Крым. Не понравилось лишь то, что там уже жили люди. Хуже — крымские татары. То есть, не просто мусульмане, а аборигены.
В 28-м правительство объявило евреям, что понимает их, но — с его точки зрения — татар выселять не за что. Соответственно, «искателям счастья» Москва выделила другую территорию. В Амурском крае.
Кстати, «искатели счастья» — это тоже название еврейского кино. О счастье в пределах Амурского края. Как любое счастье, эти пределы находятся неблизко, но, по мнению правительства, ничто не бывает далеко от бога. Ибо он всюду. Даже в тайге.
Только не в приамурской, роптали евреи. Там одни комары. Правительство возразило, что в нынешних условиях насекомых морить безопасней, чем аборигенов.
В конце концов, евреи — хотя и создали в тайге свою республику — таёжным комарам предпочли городских тараканов. Но даже столичным не удалось вытеснить из еврейской души вавилонскую тоску по крымскому взморью.
Прибыв в Америку, Михоэлс с Фефером признались в этом еврейским вождям. В том числе — дальновидным, которые, как им и положено, уличали друг друга в недавней близорукости по отношению к немцам и в роковом невнимании к судьбе европейских братьев.
И тоже тосковали по утраченному счастью. Утраченному намного раньше — в Палестине. Где — в будущем, после войны — надеялись это счастье вернуть.
Услышав, однако, про Крым, обрадовались. Особенно — дальновидные, которых наша страна пугала размерами, а Палестина воинственностью мусульман. На фоне которых крымские мусульмане удивляли крайней сговорчивостью.
Самым ярким подтверждением тому было названо любовное отношение этих татар к гитлеровским захватчикам. Исходя из чего дальновидные вожди предположили, что татары не заслуживают проживания в курортной зоне.
Что же касается всеобщего еврейского счастья в будущем, то настоящая дальновидность, по мнению этих вождей, заключается в том, чтобы на будущее счастье не откладывать.
Вашингтон быстро согласился с возможностью создания еврейского государства за счёт советской территории. Такое же мнение — и тоже быстро — осталось сложить у нас.
За мудрым советом два Соломона, Михоэлс и Лозовский, обратились к бабе. К Полине. Которая — прежде, чем выдать совет — заверила их в поддержке со стороны второго человека в державе.
Совет оказался немудрым: подать первому человеку просьбу о срочном создании в Крыму Еврейской республики.
Немудрым назвал этот совет как раз второй человек. Молотов велел переадресовать ходатайство ему. Чтобы обрести право заняться им лично и вплотную. То есть, чтобы прежде, чем донести его до первого человека, заручиться поддержкой третьего, четвёртого и пятого.
Вскоре и он, и те стали жаловаться мне на татар. По нашему самостоятельному мнению, крымские татары ведут, мол, себя из рук вон плохо. Идут бои за полное освобождение Крыма, а татары помогают захватчикам удерживать захваченное.
В Тегеране Рузвельт, ссылаясь на свои данные, сказал мне то же самое в присутствии Черчилля, который фыркнул и спросил — правда ли, что когда-то татары, подобно немцам, тоже вторглись в Россию. И тоже захватили Крым?
Я разозлился не только на татар. Это правда, кивнул я, но это было гораздо раньше, чем вторглись англичане. Вместе с американцами. В том числе — и в Крым.
Наконец, Лаврентий, редко решавшийся при мне сочинять афоризмы, объявил за ужином в кремлёвской квартире Молотова, что друзья наших врагов есть наши враги. Застеснявшись этой мудрости, выразился примитивнее: под врагами имею, мол, в виду немецких оккупантов, а под их друзьями крымских татар.
И бросил на Полину взгляд, требующий жарких рукоплесканий и таких же объятий. В том числе — непубличных. Та кокетливо отвернулась в сторону супруга, который рассудил, что, хотя незваный гость хуже татарина, татарин не лучше незваного гостя. Особенно крымский.
Я медленно раскурил трубку и, не отводя глаз от дыма, предложил тост за полное освобождение Крымского полуострова. И от немцев, и от татар. Полина жарко зааплодировала и бросилась ко мне, но, как всегда, обнять себя я ей не позволил. Даже публично.
Через день Молотов принёс мне ходатайство ЯКа о целесообразности создания Еврейской республики. Ещё одной — в дополнение к таёжной. В Крыму. Причём, не мешкая.
«Твоё мнение!» — потребовал я.
Поскольку он знал, что это мнение мне известно, — сразу же приступил к его защите.
Для мобилизации мирового доверия, напомнил он, мы только что распустили Коминтерн. Мудрое решение. Которое показало всем, что мы не стремимся к мировому господству.
Еврейский Крым — новый шаг в этом направлении. Гитлер бьёт евреев где может, а остальной мир не ведёт и бровью. Создав же евреям дом, мы убедим планету в нашем моральном преимуществе. И в любви к справедливости.
Ты переоцениваешь способности планеты, удивился я. А американцы не переоценивают. Поэтому и не создают у себя еврейский дом. Хотя коренное население давно истребили.
Вашингтон медлит потому, ответил Молотов, что земля в Америке стоит дорого, и у правительства её мало. Пусть тогда платят местные евреи, разрешил я.
По моим сведениям, возразил он, некоторые местные евреи — даже сам Розенберг — обижены на Вашингтон и охотнее вложили бы доллары в социалистический Крым.
А по моим сведениям, сообщил я спокойно, они подсчитали, что Крым обойдётся им дешевле, чем та же Пенсильвания. По моим же сведениям, Розенберг готов даже повеситься, если верёвка достанется ему бесплатно.
