Михаил Барановский - Про баб (сборник)

– Тебе правда понравилось? – с надеждой спрашивает Илья.

– Правда, правда.

Илья сияет:

– Можно я тебя поцелую?

– Пристегни ремень, – строго произносит Анна. – Видишь этот знак?

– Вижу. Что это значит?

– Это значит, на этом участке целоваться запрещается.

Илья и Анна лежат в постели. В руках у них по бокалу шампанского.

– Я тебе завидую, – говорит Анна.

– Это второй раз в жизни.

– Что?

– Первый раз мне завидовали в третьем классе, у меня была живая белая лабораторная крыса.

– Я завидую тому, что ты занимаешься любимым делом, – продолжает Анна.

– Тебе не нравится быть владелицей кафе?

– Нет. Я хотела бы работать, – Анна задумывается, – где-нибудь в лесу. Только я не знаю, что делают лесничие.

– Это очень просто, – с видом знатока заявляет Илья.

– Да?

– Да. Надо ходить с ведром соли и рассыпать ее под деревьями, потому что лоси очень любят лизать соль, а в лесу соли нет.

– Классно!

– Может, ну ее, Германию? Поедем лучше в лес. Ты будешь кормить лосей, а я писать пьесы.

– Нет, в Германии у меня мама, а главное – я хочу увезти отсюда сына.

– Кто его отец?

– Биолог.

– Просто биолог?

– Да, был такой биолог, совершенно никакой. Пресный, как зимнее яблоко – ни вкуса, ни сока, так, вата – биолог. Я замуж выходила как бы за компанию. Все подруги выходили, и я вышла.

– Как на автобусной остановке.

– Да. Тогда мне казалось, это конечная остановка. А можно было проехать еще и выйти, наверное, как-то более удачно, – смеется Анна. – Хотя кто его знает. Значит, так было надо.

– Кому? Биологу? – Илья нежно целует Анну в плечо.

– Да, биологу, похоже, вообще ничего не надо было, лишь бы его не трогали. Он уже пять лет, как женат на Нине. Но по большому счету, я уверена, что ему все равно, на ком он женат.

Раздается звонок в дверь.

– Интересно, кто бы это мог быть? – Анна встает с постели и надевает халат.

– Биолог? – смело предполагает Илья.

– Исключено, – Анна бывает очень категорична.

Она направляется в коридор, закрывая за собой дверь в спальню. Илья, обмотавшись простыней, на цыпочках подкрадывается к двери. Тем временем в коридоре Анна впускает в квартиру высокого, нескладного мужчину в очках с диоптрией, позволяющей заниматься микробиологией практически без микроскопа.

– Ты извини, я без предупреждения, – говорит очкарик. – Здравствуй!

– Что-нибудь случилось?

– Пока нет.

– Ты можешь не говорить загадками?

– У тебя кто-нибудь есть?

– В каком смысле? – уточняет Анна.

– Ты не одна?

– Да. Я не одна. Боря, ты можешь сказать, что случилось?

– Где Мишка?

– Он с няней.

– Я слышал, ты собралась в Германию?

– Да.

– А Мишка?

– Естественно, со мной.

– Ты не считаешь нужным это обсудить?

– Я как раз собиралась поговорить с тобой, тем более что ты должен дать письменное и нотариально заверенное согласие на то, чтобы Миша поехал со мной. Давай обсудим это завтра?

– Завтра так завтра, но учти, я такого согласия не дам.

– Это еще почему?

– Я его отец, между прочим.

– Вот именно – между прочим. Ты когда брал его в последний раз?

– Это не важно. Я хочу иметь возможность видеть своего сына.

– А кто тебе запрещает? Приезжай и смотри.

– Я что, на ковре-самолете туда буду летать?

– Да хоть на метле.

– Очень остроумно!

– Откуда ты знаешь, что мы собираемся уехать?

– Это не важно.

– Тебе Нина сказала? Впрочем, это действительно не важно. Боренька, давай перенесем этот разговор на завтра. Я тебе позвоню, и мы все решим.

– Хорошо. Счастливо, – прощается очкарик.

– И тебе, – закрывая за ним дверь, говорит Анна и входит в спальню. Илья беззвучно лежит в постели. Анна молча закуривает и садится на кровать.

– Биолог? – уточняет Илья.

– Да, легок на помине. Она ему все рассказала, гадюка.

– Зачем она это сделала? Она же твоя подруга? – искренне удивляется Илья.

– Во-первых, это женская дружба, во-вторых, он все равно бы об этом узнал. Я боюсь, что она специально его науськала, чтобы он не давал согласия на Мишкин отъезд. Одному Богу известно, что она еще ему наплела?

– Я знаю, как ее можно наказать.

– Да?

– Мама рассказывала мне одну притчу о человеке, который говорил всякие гадости про раввина. Однажды он почувствовал угрызения совести…

– Нина не почувствует угрызений, что бы тебе твоя мама не рассказывала.

– Не перебивай. Так вот, он пришел к раввину просить прощения. Говорит: «Хочу искупить свою вину». Раввин сказал: «Вынеси из дома несколько подушек, распори их и пусти перья по ветру». Провинившийся, выполнив такое легкое требование, снова пришел к раввину. «Теперь, – сказал раввин, – пойди и собери все перья. Я верю, что ты искренен в своем желании искупить вину. Но исправить то, что сделали твои слова, так же трудно, как собрать пущенные по ветру перья…»

– Если бы она каждый раз, искупая вину, распарывала подушки, это привело бы к экологической катастрофе, – заключает Анна.

Рахиль Иосифовна не ходит в синагогу. С Богом она общается в любом удобном, по крайней мере для себя, месте. Сейчас это происходит на кухне. Взгляд ее направлен в потолок. В одной руке она держит не дочищенную картошку, в другой – нож.

– Господи! Ты что там – спишь? Ты что, не видишь, что тут происходит? Может, тебе пальцем показать? – отчитывает она Всевышнего. – Сорок лет ты водил евреев по пустыне и тридцать лет – меня за нос. Тридцать лет я ждала этого предложения! Тридцать лет я просила тебя! И теперь, когда он одной ногой в могиле, а я одной ногой в Германии, ты меня услышал.

Тем временем Илья заходит в квартиру.

– Ну, спасибо! – продолжает она. – Что же мне теперь делать? Ну? Что ты молчишь? – задрав голову к потолку, она замирает в ожидании ответа.

Тем временем Илья проходит на кухню, но Рахиль Иосифовна его не видит.

– А что тут скажешь? – говорит Илья.

– Фух, – хватается за сердце Рахиль Иосифовна, – ты меня напугал. Решила, Мессия пришел…

– Нет, это всего лишь я, – высматривая что-нибудь вкусненькое, говорит Илья. – С кем ты разговариваешь?

– С богом, сыночек, с богом, – буднично отвечает Рахиль Иосифовна, принимаясь за картошку.

– Кажется, я кого-то из вас перебил?

– Ничего, мы договорим потом.

– Ну, и какие божественные новости?

– Какие новости? Сплошные старости. Сейчас пожарю картошку и сядем есть. Он говорит «новости», дай бог ему здоровья!

В магазине бытовой техники Нина выбирает себе утюг, а Анна следует рядом.

– Скажи мне, чего ты хочешь этим добиться? – спрашивает Анна.

– Я найду тебе другого еврея, – говорит Нина.

– Этот последний.

– Подожди, ты мне еще «спасибо» скажешь.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спрашивает у них продавец.

– Мне нужен утюг, – говорит Нина. – Самый лучший утюг.

– Послушай, может, я сама буду решать? Это моя жизнь, – Анна начинает нервничать.

– Вот, – продавец показывает на витрину, – пожалуйста, без шнура, со специальным устройством для уничтожения накипи, тефлоновое покрытие, горячий пар…

– Он что, единственный, больше не осталось? – обращаясь то ли к Анне, то ли к продавцу, спрашивает Нина.

– Почему? У нас их еще много, – говорит продавец.

– Вот видишь! – радостно реагирует Нина. – Он прав, он абсолютно прав. Я нашла тебе этого, я найду тебе и другого. Я его породила, я его и убью. Не надо строить из себя Мать Терезу.

– Вы его берете? – спрашивает продавец.

– Нет, мы поищем получше, – уходя, отвечает Нина.

– Можете не терять времени – лучше все равно не найдете. Это самая последняя модель! – почти кричит им в спину продавец.

Женщины выходят на улицу.

– Я знаю, ты просто не хочешь, чтобы я уезжала, – как можно мягче произносит Анна. – Я знаю, как ты ко мне привязана. Я тебя тоже очень люблю. Я знаю, ты можешь с ним поговорить, и он все подпишет. Он – подкаблучник. Тебе просто надо с ним поговорить.

– Я запуталась. Я не знаю, что мне делать с Суреном. Я не знаю, что мне делать с Борькой. Я вообще ничего не знаю. Если ты уедешь, я останусь совсем одна, – Нина плачет на ходу.

– Я без тебя тоже буду очень скучать. Давай купим утюг и ты немного успокоишься.

Они поворачивают и идут обратно, в магазин.

– Знаешь, – говорит сквозь слезы Нина, – я подумала, если бы мне пришлось писать предсмертную записку, я бы написала: «В моей смерти прошу винить», поставила бы двоеточие и привела бы длинный-предлинный список имен и фамилий. Написала бы туда Борьку, Сурена, тебя, твоего еврея, твою Германию и еще много кого…

– Это депрессия.

– Нету у меня никакой депрессии. Просто уже двадцать лет у меня плохое настроение. Я даже к врачу ходила. В клинику нервных болезней.

– И что?

– Меня направили делать томограмму головного мозга. Господи, как я боялась! Я так боялась! Ты себе не представляешь!