Максим Кантор - Учебник рисования

— Видите, Алина, — пояснил Струев, — я совместил два знака — и создал антропоморфный образ: повернул современное искусство от условности к реальности. Даже такая знаковая фигура, как Дюшан, имеет лицо — и я лицо изобразил. Мой писсуар — не объект, но строго фигуративное искусство, в этом принципиальность позиции.

— Над всем издеваетесь, Семен.

— Вовсе нет, Алина. Признаюсь, изначальный замысел был более радикальный. Взвесив последствия, я отказался.

Струев пересказал Алине неосуществленный проект. Перформанс должен называться «Фонтан». Зрителям предъявляют писсуар, надпись под которым гласит «фонтан», как у Дюшана. И что с того? — спрашивают зрители. Ремейк? Знатоки спешат с анализом: то, что Дюшан сделал давно, повторено в контексте иной культуры, несет иной мессидж и т. п. Вглядываются: вдруг деталь укажет на новое прочтение? Нет, воспроизведено в точности. Любопытно, провокационно. На первый взгляд бессмысленно, но постмодернизм строится на работе с цитатой. Не исключено, что писсуар заиграет новыми смыслами, если всмотреться пристальней. Когда толпа избранных обступает писсуар плотным кольцом, из писсуара бьют струи мочи. Огромный бак, наполненный мочой и снабженный мощным насосом, подсоединен к фонтану Дюшана, и нажатием кнопки фонтан приводится в действие. Двери в зал заперты, их откроют, когда запасы мочи иссякнут. Как вам, Алина? Грубовато, да? Я и сам так подумал. И потом, боялся вторгаться на чужую территорию. Дефекация, урология — многие мастера работают в этом направлении. Хотя смысл моего перформанса иной, не так ли?

— От вас, Семен, — сказала Алина, — я приму что угодно. Но, прошу, не провоцируйте московскую публику. Послушайте друга, остановитесь.

— Я собирался продемонстрировать, как работает фонтан Дюшана — и только. Зачем любоваться испорченным фонтаном? Заметьте, Алина, мы привыкли к бездействующим объектам. Летательный аппарат Татлина не летает, фонтан Дюшана не работает — а стоит заработать, все оскорбятся.

— Хорошо, что вы отказались от этой идеи, — сказала Алина. — Наряды Аминьхасановой стоят дорого, вы бы их испортили.

— Вам, Алина, как другу, скажу: мне не хватает последнего штриха. Стараюсь быть правдивым, как сама жизнь, но скатываюсь в искусство. Сегодняшнее представление — полумера. Выдумка с фонтаном — неудачна. Я ищу.

— Чего же, Семен?

— Помогите мне, Алина, — сказал Струев. — Есть идея — и мне нужна помощь.

— Вы знаете, я вашем распоряжении. — Алина шевельнула бедром.

— Составим маленький заговор, — сказал Струев, — соберите на Бронной гостей, а я устрою представление.

— Никакой грязи и разрушений?

— Приведу несколько артистов, если пожелаете, они наденут перчатки, чтобы не оставлять следов.

— Сценарий имеется?

— Старая пьеса, хочу оживить постановку.

— Актеры известны?

— Уверен, гости их узнают, не раз видели по телевизору.

— Что ж, наметим список гостей.

— У вас есть карандаш? Я художник, Алина, — а современные мастера ни бумагой, ни карандашом не располагают. Хотя зачем список? И так ясно. Зовем партию Кротова — в том составе, который собирается на Бронной, Партию прорыва — по списку галереи Поставца, и несколько светских персонажей. Вашего супруга и Германа Басманова — безусловно.

— Большое общество, Семен.

— И спектакль готовлю не маленький.

— Глядя на вас, я всегда думала — почему он не станет режиссером? Вы умеете манипулировать людьми, Семен. Вот, уже бегу исполнять поручение — как послушная девочка. Мне испечь пироги?

— Как вы добры. И мои артисты не откажутся от пирогов.

— А что, — сказала Алина, — если провести предвыборные дебаты? Пусть Тушинский встретится с Кротовым публично.

— Отличный план. Вы имеете влияние на Димочку, убедите его.

— Ах, вы обещали не ревновать. Если вам действительно интересна моя жизнь… Ах, Семен.

— Я рассчитываю на вас. Как обычно, буду работать на грани возможного.

— Наконец, общее дело, — сказала Алина Багратион, — бегу писать приглашения и печь пироги.

— А я, — сказал Струев, — перечитаю сценарий и поработаю с костюмером.

В намеченный вечер гости собрались, и Алина Багратион вместе с Марианной Герильей внесли в зал пирог.

— Распределение кусков пирога — существенная часть программы, — заметил Струев, беря нож, — предлагаю нарезать пирог неравными долями и погасить свет. Согласны?

Предложение было отвергнуто.

— Здесь одни друзья, — сказал Однорукий Двурушник, — и каждому достанется равная доля.

— Во всяком случае, не из-за этого пирога мы поссоримся, — сказал Тушинский.

— Я заранее уступаю свою долю, — сказал Басманов.

— Я не ем сладкого, — сказала Юлия Мерцалова.

— Я возьму с краю, — сказал Кротов.

— Если вам трудно справиться со своей порцией, Юленька, — сказал отец Павлинов, — я помогу.

— Запивать чем будем, — спросил бестактный Пинкисевич, — неужели чаем?

— Пирог должен резать беспартийный, — сказал Бештау.

— Думаете подсластить дебаты? — спросил Маркин.

— Интересно, с чем пирог? — полюбопытствовал Кузин, принюхиваясь.

— Пирог, — сообщила Алина, — с малиной.

— С малиной? — оживился Ситный. — В середине, думаю, начинки больше.

— Малина, — заметил Соломон Рихтер (старика привезли на интеллектуальный вечер), — лечит от повышенного давления. Врачи рекомендуют.

Струев разрезал пирог.

В обширной гостиной на Малой Бронной улице гости разобрали пирог на тарелки, разбились на кружки. Началась обычная московская беседа, похожая (и непохожая одновременно) на беседы в других столицах просвещенного мира. Была в московских разговорах своя особенность. Особенность состояла в том, что москвичей в Москве не осталось.

Некогда русский писатель сравнил сонную Москву с мягким грязным халатом, это сравнение верно и по сей день. Впрочем, Петербурга, в далекие годы олицетворявшего парадный мундир, уже в прежнем качестве не существовало: а значит, Москва была одновременно и мундиром, и халатом, большие дела и сонное безделье соседствовали. И постепенно люди сообразили, что ленивую часть года не обязательно проводить среди московской слякоти. Солидные люди жили в городе два месяца в году, иногда — четыре. И то это лишь говорится так: живу в Москве. Живут солидные люди не в городе, а в особняках по загадочному Рублевскому шоссе. И даже там, средь сосен, жили они не слишком часто — люди состоятельные давно стали гражданами мира и, встретившись в столичной гостиной, рассказывали о вояжах.

Тахта Аминьхасанова поведала о средиземноморском круизе, отец Павлинов усладил собрание историей о посещении храмов на Майорке, философ Бештау рассказывал о буддистских центрах Лондона, художник Дутов — об острове Мадагаскар, где предавался медитациям. Ефрем Балабос молчал — но все отлично знали, что живет Балабос в Женеве, а в Москву приезжает лишь затем, чтобы сходить в Кремль, подтвердить лояльность к президенту, перешерстить менеджеров, проверить, все ли на месте, и сразу же — обратно: кушать фондю на берегу Женевского озера.

Поговорили о домашней прислуге — вот тема, где сказывается знание мировой географии. Общеизвестно, что в Швейцарии прислуга — из португальцев, в Португалии — филиппинцы, а кто пол метет на Филиппинах — неизвестно, не исключено, что москвичи. Москвичи же предпочитают украинцев: мажордомы из них выходят надежные, хотя и вороватые. Подождите, расправит крылья свободная Украина и тоже подыщет парий — недвижимость сторожить. Круговорот прислуги в природе — вот где реальный пятый интернационал.

Одним словом, жило московское общество интересами мира — а не приоритетами, замкнутыми кольцевой автодорогой, и темы бесед выбирали соответственно интернациональному статусу. Война в Ираке? Стреляют и сегодня. Войдут ли американцы в Иран? Отчего нет? Экономика Германии? Покосилась конструкция, если не падает. Акции Бритиш Петролеум? Покупка тюменской нефтяной компании себя не оправдала. Организация Объединенных Наций? Отжила свое. Говорят, Нельсон Мандела собирает европейское интеллектуальное сообщество: войдут ли туда русские? А почему именно Мандела? Он же, простите, не европеец. Но — авторитет. А возрожденная Украина? А Грузия и ее либералы? Вы бывали весной на Сицилии?

Говорили о разном, не забывали и тему дня: отлично помнили, что предстоит дискуссия двух мужей, что претендуют возглавить реформы в России. Россией как таковой заняты были мало: зачем рассуждать о Волоколамске, если можно обсудить Сан-Тропе; но вот вопрос, кто возглавит отечественных либералов, — волновал. Все-таки отвечаем мы перед историей — за либерализм и свободу.

— Вы довольны? — шепнула Алина Струеву. — Устроила, как вы хотели. Не пойму, зачем вам это нужно?