Время Волка - Волкодав Юлия

Их роман закрутился с бешеной скоростью. Лёня искренне пытался изображать галантного рыцаря, рвал на клумбе неподалёку от ГИТИСа цветы и приносил их Оксане на репетиции, провожал до метро и приглашал гулять по выходным. Но часто его романтические порывы она обрывала весьма бесцеремонно, решительно переводя очередное затянувшееся свидание в финальную фазу. Лёня вскоре убедился, что и вне дома существует множество мест, подходящих для занятия любовью, таковым может стать заброшенная беседка в глубине парка, пустой репетиционный класс и даже дамский туалет. Они рисковали, но Оксана любила риск, да и Лёне адреналин кружил голову. Так что Борьке не приходилось слишком уж часто ночевать у безропотного Витьки в общежитии.

Что интересно, Оксана была абсолютно равнодушна к его творчеству. Он как-то попытался спеть ей нечто вроде романса, признания в любви, но был тут же остановлен.

– Орать не надо, соседей перебаламутишь, – спокойно оборвала она его неаполитанские стенания под добытую недавно пластинку итальянских певцов. – Вашего воя мне в шараге хватает. Я ценю тебя совершенно за другие качества.

Лёня не верил, хотя по первому требованию Оксаны те самые другие качества демонстрировал и петь ей серенады больше не пытался. Не верил потому, что хорошо помнил две первые неудачи в амурных делах, помнил и Катю, и Марию, оттолкнувших одна – заику, вторая – не’москвича. Неужели тот факт, что первая победа на любовном фронте была одержана уже почти артистом, а не просто заикающимся мальчиком, просто совпадение? Многие годы потом он убеждался в обратном.

Тем временем второй курс был закончен, отчётный спектакль сыгран, а экзамены сданы. В ГИТИСе сколачивалась студенческая труппа для летних гастролей по средней полосе России, и Лёню звали в качестве вокалиста.

– Нам как раз не хватает исполнителя эстрадных песен, а ты же почти всего Отса поёшь! Ты знаешь, как публика тебя встречать будет? У-у-у! Все же обожают Отса, – подзуживал его пятикурсник Вовка Смирнов, организатор гастрольной эпопеи. – И денег заработаешь, я с первого курса каждое лето гастролирую, потом на эти средства весь год живу.

От денег Лёня отказываться не привык, но в тот раз отказался. Слишком соскучился по Сочи, по бабушке, да и Борька собирался домой. Встал вопрос, что делать с Оксаной. Их роман находился в самом зените, и Лёня даже подумать не мог о расставании с любимой хотя бы на неделю, не то что на пару месяцев.

– Поехали со мной, – решил он. – С бабушкой познакомишься, в море покупаешься.

– С ума сошёл? – возмутилась Оксана. – Бабушка твоя нас обоих веником и выгонит. И чего я в твоих Сочах не видела?

– В Сочи. Сочи – он и не склоняется, – передёрнувшись, поправил Лёня.

– Это так принципиально?

– Вообще-то да. «Сочами» город только отдыхающие называют. Поехали, бабушка у меня мировая.

И они поехали втроём в плацкартном вагоне. Лёне и Оксане достались верхние полки друг напротив друга, и всю ночь они, лишённые возможности заняться тем, чем заняться очень хотелось, держались за руки, а спавший внизу Борька бормотал что-то про влюблённых идиотов. Его очередная девушка осталась в Москве, но можно было не сомневаться, что, едва он выйдет на перрон сочинского вокзала, её место тут же займёт новая.

Бабушка встречала их на пороге. Постаревшая и ещё больше поседевшая, но по-прежнему с прямой спиной и насмешливым взглядом циника-хирурга. Лёнька предупредил её о приезде, но по телефону не решился рассказать по Оксану.

– Великолепно, – выдала Серафима Ивановна вместо приветствия, скрестив руки на груди. – Полька.

– Она из Украины, бабуль, – поспешно пояснил Лёня, стискивая бабушку в объятиях. Надо же, он стал выше её. В детстве бабушка казалась ему большой, высокой, как скала, а сейчас едва доставала ему до плеча. – Её зовут Оксана, и мы…

– И вы мне скоро сделаете нового маленького Волка, – заключила бабушка. – Ты только учти, я уже не в том возрасте, чтобы ещё одного спиногрыза поднимать. Рассчитывайте на себя.

– Да мы и не собирались, бабуль, ты чего!

Но бабушка словно не слышала Лёню, продолжая рассуждать, ни к кому не обращаясь:

– Ну что ж, полька – это хорошо. Больше всего я боялась, что ты притащишь какую-нибудь рабочую или колхозницу. Проходите, проходите, что вы на пороге толчётесь?

Они зашли в дом.

– Что ж ты такая тощая-то? – обратилась бабушка к неожиданно притихшей Оксанке.

Та, видимо, ожидала встречи со старушкой-божьим одуванчиком и никак не рассчитывала столкнуться с майором медицинской службы, всё ещё встающим к операционному столу несмотря на почтенный возраст.

– Она танцовщица, за фигурой следит, – пояснил Лёня, обходя такую привычную, родную комнату, прикладывая руку к каменному боку печки.

– Танцовщица? Это что, профессия? Мода пошла у нынешней молодёжи – один поёт, другая пляшет. А жить вы на что будете?

Лёнину диверсию с поступлением в консерваторию бабушка приняла с трудом. У них было долгое объяснение, когда Лёня рассказал всю правду – и про год, проведённый на складах «Елисеевского», и про внезапно открытый певческий талант, и про желание быть артистом. Серафима Ивановна никак не могла принять новую действительность, поверить, что её Лёня, её скромный тихий мальчик хочет на сцену, что ему нравится «изображать шута на потребу публики». И только один довод заставил её смириться – вылеченное чудесным образом заикание. В магию она не верила и сочла, что желание быть артистом заставило Лёню преодолеть какой-то внутренний барьер, мешавший ему нормально говорить, а всё остальное – не более чем сказки.

А потом был замечательный вечер. За широким деревянным столом во дворе под оплетённым виноградом навесом они втроём: бабушка, Лёня и Оксана, пили домашнее вино и ели хачапури-«лодочки», приготовленные Серафимой Ивановной. Лёня учил Оксану правильно обращаться с «лодочкой»: «Отщипываешь кусочек теста сбоку, размешиваешь им желток и масло – и в рот. Когда все края общиплешь, вот тогда можно взять донышко в руки и съесть. Там самое вкусное – адыгейский сыр».

Он рассказывал бабушке про институт, про сыгранного Дулиттла в отчётном спектакле, то и дело выскакивая из-за стола, чтобы показать чечётку или спеть что-нибудь из выученного. Бабушка только качала головой и не переставала удивляться, как меняется её Лёнька, в какого красивого и, что поразительно, уверенного в себе парня превращается. От него шли волны внутренней энергии, согревающие всех, кто оказывался рядом, он словно светился изнутри. А так бывает, она хорошо это знала, только с людьми, нашедшими себя, занимающимися своим делом.

* * *

Неизбежное произошло, когда Лёнька учился на четвертом курсе. Этот год давался ему особенно тяжело. Во-первых, из Венгрии вернулся отец с семьёй. И буквально на следующий день Лёня пришёл в деканат с просьбой дать ему общежитие. Лёне хватило одного вечера с бурным выяснением отношений, в ходе которого рефреном звучало сакраментальное: «Ты не настоящий Волк». В отличие от бабушки, отец далеко не так легко принял тот факт, что Лёня готовится стать артистом «Музкомедии», а не пианистом. Но больше всего он был возмущён тем, что все эти перемены произошли за его спиной и без его согласия.

– Я из тебя музыканта растил, а ты куда пошёл, в клоуны? Вот она какая, твоя благодарность? – с невыразимой скорбью в глазах высказывал ему старший Волк.

Лёне хотелось напомнить, что никого отец не растил и всё его участие в музыкальной судьбе сына заключалось в покупке пианино, но решил не ввязываться в конфликт. Наутро просто собрал свои немногочисленные вещи и прямо с чемоданом пошёл в институт проситься в общежитие. Борька к тому моменту уже прочно обосновался в общаге Второго меда, и, глядя на него, Лёня тоже захотел свободной студенческой жизни. Лёню подселили в комнату к первокурснику театроведческого отделения, вечно корпящему над книжками Костику, и вдвоём они прекрасно уживались. Костику совершенно не мешали Лёнины утренние распевки и вечерние разучивания романсов, зато он умел готовить умопомрачительно вкусные макароны по-флотски с настоящей домашней тушёнкой, которую ему присылали родители из деревни в стеклянных полуторалитровых банках с молочно-желтыми крышечками из застывшего жира. Так что вопрос питания у Лёньки тоже решился сам собой.