Сергей Алексеев - Игры с хищником
Он вышел на улицу, перевел дух и оглянулся: света в окнах уже не было и сквозь стекло чуть просвечивали манящие очертания ее лица, скрашенные синим полумраком.
И дабы спугнуть этот призрак, он передернул затвор и выстрелил в небо. В тот же миг с тополей взметнулась воронья стая и крик заложил уши.
Патроны тогда еще были хорошие...
Даже будучи женатым на некогда недоступной Ольге, он все еще робел перед другими, особенно высокопоставленными, женщинами и долго не мог совладать со своим комплексом. Однако заметил, что иногда чувство неловкости перед ними начинает вызывать у него обратную, защитную реакцию: он непроизвольно дерзил, лавируя на грани шутливого, остроумного хамства. Первый раз он ощутил такие свои способности, когда возил по ювелирным магазинам дочку большого партийного начальника. И с удивлением обнаружил, что такое его поведение нравится: видимо, от чистой, отшлифованной жизни ей хотелось чего-нибудь грубого и грязненького. Но самое главное, это понравилось и ему, ибо в это время можно было быть откровенным и не придумывать всяческие обтекаемые слова и хитрости. Они так увлеклись этой игрой в цинизм, что уже с удовольствием говорили друг другу гадости: он мог хлопнуть ее по ягодице, а она, будто случайно, толкнуть его коленкой между ног.
Этот вояж тогда чуть не закончился плачевно: провозив девицу целый день по «Березкам» и прочим валютным местам, он так обнаглел, что, когда сели в «Волгу» и отгородились стеклом, шепнул ей в ухо:
– Я тебя хочу.
Она взглянула удивленно, погрозила пальчиком:
– Не надо лгать!
Неожиданно, словно играя, засунула руку в его брюки и, улыбаясь, стала смотреть в лицо.
– Вот сейчас захочешь.
Потом откинулась на спинку, закрыла глаза. И через минуту сказала:
– Сейчас мы поднимемся ко мне в квартиру. Я в машине не люблю.
Он понял, что переиграл, и в тот миг растерялся, но, на его счастье, возле дома дочку встречала мама, которая поблагодарила Сергея Борисовича и увела свое развратное чадо.
Но это были еще безобидные игры.
Первый раз он ощутил, что стоит на краю пропасти, не где-нибудь, а на своей родине, когда возглавил облисполком. Брежнев к тому времени начал стремительно стареть, и поговаривали, что вместе с ним закатится и всемогущий Баланов, однако создавалось ощущение, что он только набирает силу. Это была их вторая встреча, опять такая же формально-скучная и с наказом обязательно жениться, мол, назад в столицу холостым тебе пути не будет.
Промышленность в области тогда была слабой, ни оборонки, ни крупных заводов – в основном такие фабрики, как в Ельне, разбросанные по городкам, да переработка сельхозпродукции. Сергей Борисович отправился в ЦК, встретился с Балановым, и новый радиозавод начали строить не в Новосибирске, а на родине Сергея Борисовича. Новое дело потащило за собой науку, и в областном центре открылся Институт радиоэлектронники и электронной техники – готовить специалистов для производства. В самый разгар этих хлопот, когда он напрочь забыл о наказе руководства, и случилась эта встреча с Антониной. Он приехал в только что открытый институт, дабы благословить начало занятий первокурсников. Занятия начинались с опозданием, в начале октября – студенты, как и курсанты, отрабатывали месяц на колхозных полях.
А под главный корпус вуза отдали самое лучшее и недавно освободившееся здание Совнархоза – с прудами, мостиками и прекрасным, еще дореволюционным дендрарием. Сергей Борисович выступил на студенческом митинге, посидел с преподавателями за чаем и откланялся. Облисполком находился в пяти минутах ходьбы, и он пошел напрямую, через парк, по только что накатанным асфальтовым дорожкам. Стояла солнечная погода, и по земле разливалось мягкое, приглушенное тепло вместе с ощущением благодати, и все это называлось бабье лето.
И вдруг увидел на скамейке возле пруда одинокую плачущую девушку. Мимо пройти он не мог, склонился и спросил, что случилось. Она глянула вскользь, прикрыла ладонями заплаканное лицо и отвернулась.
– Может, чем помочь?
– Поздно, – со всхлипом обронила девушка. – Все пропало...
– Что пропало?
– Я провалилась... У всех сегодня праздник, а у меня...
Сергей Борисович присел рядом.
– Но это же поправимо! На будущий год поступишь.
Она швыркнула носом, тщательно утерлась платочком.
– Пропадет год... А мне уже двадцать семь.
– Двадцать семь – это прекрасно! – подбодрил он. – Это так здорово!
Она наконец приоткрыла лицо и взглянула через плечо: у девушки был темный взор Риты Жулиной и уголки губ точно так же приподнимались от улыбки...
– Как тебя зовут? – спросил он, испытывая ощущение, что это наваждение.
– Антонина... Тоня.
Он перевел дух и расслабился.
– Удивительно...
Она не поняла и сказала о своем:
– Придется возвращаться домой, в колхоз... А я так не хочу!
Сергей Борисович услышал ее, но долго и печально молчал – тоже о своем.
– Я вас знаю, – словно разбудила его голосом, в котором тоже слышались знакомые нотки.
– Знаешь?
– Вы приходили в институт... Когда мы белили стены, еще в абитуре.
– Получается, зря белила? – встряхнулся он.
– Зря ничего не делается...
– Это верно! Знаешь что? В колхоз можешь не возвращаться. – Он записал телефон. – Позвони мне завтра утром ровно в восемь.
Неуверенной рукой она взяла бумажку, и от случайного прикосновения одного пальца его будто током пробило. Он быстро встал и ушел без оглядки.
В аппарате облисполкома подходящей должности, кроме уборщицы, или, как тогда называли, технички, ничего не нашлось, однако Антонина с радостью согласилась и уже вечером вышла на работу. Сергей Борисович не видел ее несколько дней, поскольку приехали проектанты и он допоздна задерживался на строительстве корпусов радиозавода. И когда после семи вечера остался в своем кабинете, вошла Антонина – с ведром, шваброй, в черном халате и белой косынке.
– Сергей Борисович... Можно у вас помою?
– Антонина! – обрадовался он. – Ну как у тебя? Садись, рассказывай.
Она осталась стоять и смотрела грустно.
– Нормально... Только вот из студенческого общежития меня выгнали. Нелегально жила...
– Прости, я не подумал... Завтра у тебя будет другое общежитие.
– Спасибо... Ну, я помою?
– Погоди! – Сергей Борисович подставил стул и усадил ее. – Успеешь.
А сам не знал, что ей сказать, о чем спросить. Смотрел на нее и вспоминал Риту.
– Ну ладно, я буду мыть. – Она встала и сразу же схватилась за швабру. – Мне рассиживаться некогда.
Сергей Борисович сел на свое место, однако работать с бумагами уже не мог. Антонина мыла по-деревенски размашисто, ловко, тщательно и двигалась при этом красиво – даже балахонистый черный халат не мог скрыть ладной и очень знакомой фигуры. Он наблюдал лишь краем глаза, делая вид, что читает, и едва сдерживался, чтобы не спросить, а не знает ли она Риту Жулину? И не родственница ли ее?
Но вместо этого спросил:
– Постой, а куда сегодня пойдешь ночевать?
– На вокзал! – Она подняла голову – глаза были счастливыми. – И вчера там ночевала.
– Ко мне пойти не забоишься?
– К вам? Не забоюсь.
– Смотри. – Он взял за плечи и подвел к окну. – Видишь тот дом? Третий этаж, шестая квартира. Как закончишь работу – приходи.
И, не дожидаясь ответа, снял с вешалки плащ, шляпу и ушел.
Антонина пришла в половине девятого – пугливая, настороженная.
– Кто у вас дома? – зашептала, озираясь.
– Никого. – Сергей Борисович помог снять старомодную плюшевую жакетку – одета не по сезону. – Я живу один.
– Почему? – глуповато спросила она. – Такой человек...
– Бывает... Пойдем ужинать.
За столом Антонина сидела скованно, чувствовала себя неловко – все время старалась спрятать свои руки.
– Давай так, – решительно сказал он. – Я тоже родился и вырос здесь, в Ельне. Можно сказать, в большой деревне. И нечего стесняться. Ешь!
Она допила чай и посмотрела умоляюще:
– У вас есть... ванная?
– Есть!
– Можно я пойду? А то три ночи на вокзале. И до этого...
– Прости, сам не сообразил.
Он ринулся к шкафу – белья у нее, конечно же, не было. Достал армейские кальсоны с рубашкой, халат и полотенце.
– Женского нет, – пожаловался. – А свое там постирай. И повесь на батарею – к утру высохнет.
Она покраснела и окончательно смутилась, чего никогда не замечалось у Риты.
– Да я тоже так делаю! – засмеялся Сергей Борисович. – И ничего!
Антонина вышла из ванной только через полтора часа, когда он сидел у телевизора. Волосы, вечно завязанные косынкой, сейчас были распущенными и влажными – лежали прядями по узким, подростковым плечам, тончайшая розовая кожа лица источала свет, счастливые глаза чуть затуманились от блаженства.
«Господи!» – только и мог подумать он.
– А у вас есть что грязное? – однако же деловито спросила она. – Я постираю заодно.
