Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица
– Пушкин, безусловно.
– Вы знаете, у нас был замечательный писатель, Рыбаков. Из современных. Он написал несколько книг об одном честном и порядочном молодом человеке, которого звали Крош, Сергей Крашенинников. Так вот, этот самый Крош, он тоже любил Пушкина. Там, в этой книге, даже есть место, когда некто Веэн, очень образованный человек, искусствовед, говорит ему, что «любить Пушкина – это уже само по себе признак хорошего вкуса». Быть может, кто-то еще?
– У нас были переведены Бродский и Николай Рубцов.
– Это великие поэты. И у обоих очень трагичная судьба. Первого изгнали с Родины при большевиках, а второго убила собственная любовница, также поэтесса. Она очень переживала, что Рубцов более талантливый, чем она сама. Да… Еще одна милая шутка сатаны: в мире муз люди ненавидят друг друга до того, что напоминают скорпионов в банке.
– Согласна с вами, Марк. А почему вы так много говорите о поэзии? Признайтесь: вы сами пишете стихи?
– Да, пишу и не скрываю этого. Закидываю их в Интернет, на один из литературных сайтов. Народ читает, комментирует, многим нравятся мои стихи.
– Вы не пишете на английском?
– Нет, я не настолько хорошо знаю этот язык. Мне кажется, что переводить стихи – это особенный талант. Здесь нет места точности. Переводчик и сам должен быть поэтом.
– Марк, ваш английский безупречен. Уверяю вас, что если бы я не знала, что вы русский, то подумала бы, что вы американец. Вы говорите в точности как они.
– Спасибо вам, Клаудия. Я восхищен беседой с вами. Мне почему-то казалось, что только мы, русские, способны вот так запросто раскрыться перед человеком, а оказалось, что я заблуждался.
– Вы знаете, Марк, люди раскрываются друг перед другом тогда, когда им интересен собеседник.
– И что же? – Я взглянул на нее откровенно похотливым взглядом. – Я вам интересен?
– Скромность не украшает настоящую испанку, и я скажу вам, что да. А ведь сперва я подумала, что придется всю дорогу сидеть рядом с мужиком, который обязательно выпьет виски и будет храпеть, дыша на меня перегаром.
– Ну, уж нет. Рядом с такой удивительной и поэтичной девушкой, как вы, напиваться и засыпать – это преступление.
Мы немного помолчали. Я накрыл ее руку своей, она не отдернула руки, и я лишь почувствовал в своей попутчице дрожь от желания. В самолете было выключено основное освещение, и этот полумрак, и то, что в нашем ряду не было третьего кресла, способствовало встрече наших губ. Мы с Клаудиий слились в каком-то отчаянном интернациональном поцелуе. Я почувствовал в ней силу, темперамент, не имеющий границ, ее сок, наполнявший всю ее, без остатка. Она явно привыкла доминировать, но я не дал ей возможность играть первую скрипку в нашем любовном дуэте. Я буквально схватил ее сзади за волосы и впился в восхитительный чувственный рот так, словно нашел в этом поцелуе смысл самой жизни. Этот акт мазохизма продолжался долго, и мы, с упоением целуясь, долго изучали друг друга руками, и для нас не было запретных зон в тот рассветный час, на высоте одиннадцати километров над Атлантическим океаном, по пути в Город Счастливых Ветров, Буэнос-Айрес…
А потом включили свет, и мы отпрянули друг от друга, тяжело дыша и с красными, как у кроликов-альбиносов, глазами. Она показала пальцем на мои покрытые красной паутиной белки. Затем на свои и тихо спросила чуть хриплым, развратным шепотом:
– Нельзя так просто оставить это, как ты считаешь, милый?
– Я готов запомнить твой адрес. Скажи мне, где найти тебя в этом огромном городе, и уверяю, что мы поставим точку очень не скоро, если только не выпьем друг друга до дна, что вряд ли получится, учитывая глубину наших до краев полных творческим пылом личностей.
– Марк, я с удовольствием скажу тебе адрес, только для этого мне надо залезть в ноутбук, а он лежит в футляре на багажной полке. Сейчас нельзя вставать, горит табло «пристегните ремни», самолет потряхивает, а у меня к тебе есть одна просьба.
– Клаудия, для тебя все, что в пределах моих возможностей, ограниченных только ремнем безопасности.
– Почитай мне что-нибудь из своих стихов? Что-нибудь, что сам захочешь?
– Но ведь для тебя это будет просто набор звуков, в котором можно будет выделить лишь рифмы, но не понять их лексического значения.
– А мне не важна рифма. Ты просто можешь пересказать свои стихи по-английски. Прочитать их в прозе для меня. Я пойму. Если твои стихи хорошие, то пересказ будет звучать именно как стихи. Ведь я пойму твои чувства, а это главнее рифмы.
– Ну, хорошо. Тогда я прочту тебе вот это, оно называется «Завещание».
И я перевел для нее на английский язык вот такое стихотворение:
Я тебе оставлю дни недели,Те, которые так часто мы не пели,Ласковую землю под ногами,Мир подречный в отраженье с облаками.Мягкий пух заснеженного леса,Чушь на ветках улетевших листьевВ красное раскрашенное небо.Я тебе оставлю вместе с кистью.Каждую весеннюю прожилку,Разворот страниц высокогорья,Дождь, скользящий медленно, и кудриВолн кипящих Средиземноморья.В дочери задумчивые искры,Те, что еще вспыхнут под Луною,И мои разбросанные мыслиБудут до конца теперь со мною.Милая моя любовь земная,Мы не будем думать об исходе.Снег весной еще не раз растает,Не спеши к нему, ведь он уходит…
Клаудия слушала, как я, старательно подбирая слова, пересказывал ей свой стих. Она закрыла глаза и медленно раскачивалась в такт моему голосу. Затем, словно очнувшись, она улыбнулась и сказала:
– А ведь ты и сам поэт. Хорошие стихи, и мне все понятно без рифм. Мне твое стихотворение чем-то напомнило стихи Лорки.
– Не знаю… Мне кажется – это московские стихи. В них снег, осеннее небо. А Средиземноморье я рисую себе именно испанским. У меня вообще словно несколько разных жизней и одна из них иберийская. Она вступает в свои права тогда, когда меня заносит к вам на полуостров. Я обо всем забываю. Полный отрыв от реальности. Я люблю Испанию, Клаудия. Я люблю Севилью, тихую спокойную Малагу, Барселону с ее суетой и псевдостоличным шиком. У нас вечное соперничество между Москвой и Санкт-Петербургом, а у вас между Мадридом и Барселоной, не так ли? Но у меня есть самое любимое место в твоей стране.
– Что же это за место?
– Это Тарифа. Самая южная точка Европы. Граница двух великих вод: Атлантики и Средиземного моря. Я люблю этот маленький город. Люблю гулять по его кривым, почти безлюдным мощеным улицам, люблю сидеть на парапете над старым пассажирским портом и смотреть на марокканский берег, который так отлично видно и без бинокля в ясную погоду. Я люблю его пляжи. И мне очень хочется сейчас очутиться на пляже кайт-серферов, лежать под зонтиком и обнимать твою прекрасную задницу. Смотреть, как люди-птицы летают над волнами. Да! Тарифа, Кадисский залив, ветряные мельницы, которые вечно крутятся на склонах прибрежных скал, добывая электроэнергию. Замечательные рестораны вдоль прибрежного шоссе. Клаудия, обещай мне, что наше самолетное знакомство получит свое продолжение на Земле и мы с тобой вместе побываем там? Может быть, русский поэт заставит тебя по-новому посмотреть на знакомые прежде места твоей родины?
– Марк, я не против, чтобы мы продолжали общаться сколь угодно долгое время. Тем более, что ты заинтриговал меня и своим долгим небесным поцелуем разбудил во мне что-то, что я не чувствовала со времени первой школьной влюбленности, когда деревья были большими. И я обещала тебе свой адрес в Буэносе, сейчас…
Клаудия отстегнула ремень, встала, открыла багажную полку над креслом, вытянула оттуда кофр. Вновь села, положила кофр на колени и достала компьютер-раскладушку.
– Сейчас открою почту. – Она стала вводить пароль. – И скажу тебе, к кому из твоих соотечественников меня закинула жажда наживы.
– Я не вполне понимаю, о чем это ты говоришь?
– Ах да! Я же не сказала тебе самого главного. Я эксперт по налогам и работаю в «Price Waterhaus Coopers».
– Ничего себе! Значит, я прямо здесь и сейчас сижу с монстром глобализации? Я в таком случае не вполне понимаю, почему ты летишь экономическим классом? Твое место в первом салоне, в бизнес-классе. Я никогда не поверю, что такая контора, как «Price Waterhouse», посылает своих сотрудников через океан «в экономе». Не тот у вас масштаб!
– Марк, ты совершенно прав. Если бы я летела решать вопросы компании, то сидела бы сейчас в бесплатном для меня «бизнесе». Но у меня отпуск, и я путешествую за свой счет.
– Тогда я вообще ничего не понимаю. Ты, находясь в отпуске, зачем-то летишь к какому-то русскому решать какие-то вопросы? Но какие? Извини меня за любопытство, но, если честно, во мне шевелится червячок ревности, и надо кинуть ему что-то, чтобы он не рос дальше и не превратился бы в толстого и прожорливого бегемота.
– Это очень просто, и я даже не собираюсь делать из этого секрета. Я одинокая тридцатилетняя женщина. Пока не тороплюсь с замужеством, а хочу сначала обрести устойчивую почву под ногами для себя и своих будущих детей. Это понятно?
