Владимир Кунин - Русские на Мариенплац
– Иногда вместе с руками. А это очень больно, – заметил Яцек.
– На хрена тебе, Эдик, лишние проблемы? – добавил Саня, и мне вдруг показалось, что на лице его промелькнула та самая афганская блатная ухмылочка, с которой он тогда расстреливал пленных душманов.
Мне бы в тот момент, дураку, сообразить, что к чему, а у меня в голове только белый «форд-скорпио», который уже послезавтра может стать моим собственным. И я уже даже представляю себе, как въезжаю на нем в «Китцингер-хоф», сажаю моих стариков – Наташу и Петера и везу их в Мюнхен, в гости к Руди Китцингеру…
– Абгемахт! – сказал я Сане и Яцеку. – Договорились!..
Ночью мне даже приснился этот «скорпио»!
Утром, чистя свинарник, я объявил Наташе и Петеру, что уезжаю на два дня. Встретил старого армейского приятеля, и тот пригласил меня в гости.
– А девочки там будут? – блудливо спросил старый Петер и недвусмысленно изобразил руками и бедрами движение, символизирующее максимально интимное общение с девушкой в совершенно определенном положении.
И тут же схлопотал от Наташи увесистой метлой по спине! Как истинная католичка фрау Китцингер не переносила таких шуточек.
…Весь день я нервничал, будто перед премьерой. Что-то еле слышно подсказывало мне, что я напрасно ввязываюсь в эту историю с Яцеком и Сашкой Анциферовым. Но белый, большой и могучий «форд-скорпио» маячил у меня перед носом и заглушил невнятный шепот разума.
К семи часам вечера, как мы и договаривались, я был уже в Мюнхене, на станции метро «Олимпиацентрум». Ровно в семь подкатили Яцек и Саня. Я прыгнул на заднее сиденье «опеля», и мы покатили.
Когда выбрались на автобан Мюнхен – Нюрнберг, Саня посмотрел на часы, что-то посчитал, шевеля губами, и спросил:
– Ты же говорил – через Регенсбург поедем! На хрена нам Нюрнберг-то?..
– Только без нервов, – сказал ему Яцек. – На пятьдесят первом километре, у Вольнцаха, будет развилка, и мы уйдем вправо – на Регенсбург. Все успеваем. Слишком рано приехать – не очень хорошо. Он через зеркало посмотрел на меня:
– Эдик! Ты там сзади тоже пристегнись. Сам знаешь… Автобан – скорости большие. Мало ли что? Как у нас говорят: «Щаженего пан Буг щеже…» Береженого Бог бережет.
Я сидел сзади, с правой стороны, точно за Сашкой Анциферовым. Поэтому правой рукой я вытянул длинный ремень безопасности из возвратной катушки, а левой стал нашаривать под собой короткий ремень с замком, чтобы пристегнуться. Шарю, шарю под задницей – нет замка. Для левого пассажира – вот он. Лежит прямо на сиденье, а правого замка – нет.
Наверное, думаю, завалился между спинкой и самим сиденьем. Они как раз там крепятся. С трудом просунул руку в щель между спинкой и сиденьем, и точно! Там ремень. Начинаю его вытаскивать, а он немного вылез, а дальше – ни в какую. Пряжкой зацепился за что-то там…
Я поглубже засунул туда руку, начинаю высвобождать этот ремень и вдруг понимаю, что у меня под пальцами автомат!.. На ощупь – короткоствольный автомат совершенно неизвестной мне конструкции!.. И пряжка моего ремня безопасности зацепилась именно за него…
Так, думаю… Нужна была мне эта поездочка, как рыбке зонтик и как зайцу – триппер. На кой черт мне этот «форд-скорпио»?.. Чего было не подождать до осени и не купить старенькую малолитражку тысячи за три?..
– Ты чего там возишься? – Саня повернулся ко мне, смотрит на меня своими немигающими глазами.
– Да вот… Ремень никак не мог найти.
– Нашел? – спрашивает Яцек.
– Пристегнулся уже…
– Вот и хорошо, – ухмыляется Саня. – Яцек, я думаю, пора Эдика вводить в курс дела…
– Давай! – смеется Яцек и нажимает на кнопку замка своей водительской двери.
Тут же, одним щелчком опускаются оставшиеся три дверные кнопки, и мы втроем оказываемся в наглухо запертом «опеле», мчащемся по автобану со скоростью сто семьдесят километров в час.
– Эдик! Ты же не очень долго пробыл в Афганистане? Всего год, да? – спрашивает Саня.
– Одиннадцать месяцев и семь дней, – уточнил я.
– Ну, почти год. А вот скажи мне, Эдик… Если ты, конечно, не забыл, как мы там корячились! Какое твое самое яркое воспоминание об Афгане за этот год?
– Самое яркое? Самое яркое… Пожалуй, это когда Машка Терехова мне, наконец, дала. Помнишь, поваришка была вольнонаемная в нашей столовке? Она еще за чеки Внешторгбанка с кем угодно трахалась, а мне месяца два не давала. А потом вдруг дала. И бесплатно!..
Яцек от хохота даже скорость сбросил до ста тридцати.
– Ну, Петров… Ну, артист!.. – Саня даже головой помотал от удивления. – Я думал, ты что-нибудь героическое вспомнишь…
– Саня, – сказал я. – Может, ты хотел бы, чтобы я сейчас вскарабкался на трибуну и со слезами на глазах сказал: «Дорогие товарищи! Как сейчас помню своего боевого друга младшего сержанта Александра Анциферова, который под вражеским огнем вынес меня, тяжелораненого, с поля боя!..» Ты это хотел услышать? Так мне об этом только в санбате рассказали. Я, как ты знаешь, в отключке был, сам ни черта не помню.
– Зато я хорошо помню, как потом часа три все свои шмотки от твоей кровянки застирывал! А сменки не было! И я чуть не сдох от холода, пока они высохли!.. – зло сказал Саня. – Так что мне твои воспоминания обо мне – до фени. Тем более, «со слезами на глазах». Я думал, ты тот перевал вспомнишь на трассе Герат – Кандагар…
…Перевал был, как перевал. Ничего особенного. Высота – всего две тысячи сто метров. Видали мы там перевалы и похуже.
Тем более что через этот перевал шла нормальная, почти цивилизованная автомобильная трасса. Правда, покрытая снегом и льдом. И чем выше, тем хуже: снега – меньше, льда – больше.
Нас перебрасывали на юг. Когда до верхнего плато оставалось метров триста и вся наша техника – бронетранспортеры, самоходки, грузовики с прицепами – надрывно воя моторами и скользя по ледяной корке всеми своими колесами и гусеницами, из последних сил ползла вверх, «духи» начали такой минометный и ракетный обстрел, что мы свету не взвидели!
Трасса узкая, обледенелая. С одной стороны промерзлая скальная стена, с другой – отвесная пропасть глубиной в два километра. Деваться некуда…
А тут еще в середине колонны загорелся прицеп со взрывчаткой и дополнительным артбоекомплектом. И там этого говна – тонн восемь, не меньше! Вот-вот рванет и «…до свиданья, мама, не горюй…» Всю колонну разнесет в клочья!
Наши орут: «Прицеп горит!!! Прицеп горит!…» И спрятаться некуда. Мы у «духов», как на ладони.
Я так перепугался, что даже не помню, как меня занесло в кузов того тягача, у которого на сцепке болтался этот горящий прицеп со взрывчаткой. Кричу водителю:
– Тормози, сука!!! Тормози, сволочь!.. – чтобы сцепку ослабить.
А прицеп полыхает, лед у него под колесами подтаивает, и его медленно, но верно начинает вместе с тягачом сносить в пропасть. Водила, ну, совсем пацан, плачет от страха и в беспамятстве на газ жмет. И кричит:
– Спасите!!! Спасите!…
Я ему по боковому стеклу кабины как засвечу прикладом автомата! Стекло – вдребезги, водила с перепугу – на тормоза! Я – к заднему борту… Слава Богу, сцепка ослабла. Через борт кузова перелез и…
Как я этот крюк, эту сцепку гребанную с форкопа тягача сбросил – ни черта не помню! Помню только, ору не своим голосом:
– Пошел вперед, засранец!!!
Водила даванул на акселератор и мы, без прицепа-то, в секунду метров на тридцать вперед улетели… Хорошо еще, что шедшая за нами самоходка не растерялась и не сдрейфила. Подползла на своих гусеницах к горящему прицепу со взрывчаткой и спихнула его в пропасть. А оттуда так рвануло, что даже «духи» огонь прекратили.
Когда очухались и снова стали шмолять по колонне – мы уже наверху были, за перевалом. А оттуда, накося, выкуси! Хрен ты нас теперь достанешь!..
Я потом сутки от страха заикался. Стакан водяры засажу – нормально разговариваю. Протрезвею – опять заикаюсь. Потом прошло, слава те Господи…
– Эдик, – говорит мне Саня. – Нам нужно, чтобы ты сегодня ночью сделал то же самое, что тогда на перевале. Чтобы ты на ходу отцепил последнюю платформу от одного нашего воинского эшелона, уходящего в Россию. Там есть такой участочек с подъемом, где эшелон снизит скорость…
Я так и думал, что с Сашкой Анциферовым ни одно дело добром не кончится! Господи! Только-только что-то стало налаживаться…
Я, на всякий случай, сую руку в щель между спинкой и сиденьем, нащупываю автомат и говорю:
– Здрассте!.. Вы в своем уме, ребята?!
Яцек смотрит на меня в зеркало и смеется:
– В своем, в своем. А ты, Эдик, не лапай бронь… Оставь автомат в покое. Он все равно не заряжен, а рожки с патронами у меня здесь – под передним сиденьем.
– Точно, Эдька, вынь оттуда руку и давай поговорим спокойно. А то я могу разнервничаться и наделать в тебе несколько дырок, – и Саня со своей афганской ухмылочкой показывает мне пистолет, который он, оказывается, уже давно держит в руке.
