Эльчин Сафарли - Я вернусь…

Я люблю ум Мирумир. Всегда восхищался им, а она смущенно объясняла: «Хоть у меня и много дури в голове, иногда вырываются неплохие фразы. Правда, как правило, большинство из них кто-то сказал прежде…»

И так бы она и продолжала пояснять суть своей «великой ничтожности», если бы я не пресек ее цитированием не японских мудрецов, а… пяти заповедей из мультфильма «Кунг-фу Панда»: «Живи настоящим. От судьбы не убежишь. На все есть причина. Наша страсть дает нам силы. Вначале ты можешь быть самым неперспективным».

Сейчас я понимаю, что мы с ней сформировали собственную философию, объясняющую нас двоих. А пока я закрываю глаза. Когда их открою, она будет рядом. Протест отклонен…

…Запаковываю горы необходимого в чемоданы, бегаю по квартире мокроголовый, выбираю плавки, завтра откладываю на послезавтра, повсюду листопад из карамельных фантиков – за сладкую жизнь(!), отстраняюсь от сигарет, пью японское вино из зеленых слив, в холодильнике лимонный кризис, я хочу подплыть к тебе ближе, придумываю новый мир, начиная с кухни, а где еще возможен лондонский дождь? И прав тот, кто сказал: «Вы не можете ничего поделать с длиной вашей жизни, но вы можете сделать что-нибудь с ее шириной и глубиной».

С щетиной на лице и зимней бледностью я уезжаю туда, откуда буду учиться смотреть на все проще. Мне это нужно, ну, как минимум для того, чтобы не утонуть в Эгейском море… Лето должно бы взашей прогнать меня. За свинское отношение. Я нахожусь в июне, но полон осенью. Неуважение к хозяевам дома. Не отдаю нынешнему солнцу должного. Прячусь под кепкой, не снимаю очков, укрываюсь за шторами, дышу самсунговским микроклиматом.

Да, мне безумно хочется ноября. Чтобы +10, пальто цвета aubergine, яркий шарф, горячий кофе под редким дождем, книга Хёга под мышкой, сигареты для обогрева без счета, Keiko Matsui в наушниках, тепло-колючие носки и желание быстрее бежать домой, где маленькая кухня с бегониями на подоконнике, верный пес с внимательным взглядом и любимый плед в оранжевую клетку. Спешишь домой с мыслью, что где-то там, на другой ветке метрополитена, едет сейчас и она, также думая о тебе. И ты уже почти бежишь, перепрыгивая через лужи, чтобы к ее приходу успеть поставить чайник…

Когда же я снова начну уживаться с реальностью? В конце концов, все мы по жизни пишем повесть без названия. И у каждого из нас действие происходит в определенной поре. В моей реальности живет мой мир, который, как у Набокова, стал таким «пленительно важным, вольным и воздушным», что сейчас мне уже «тесно дышать прахом нарисованной жизни». Болен ли я побегом от действительности или это временное явление, так сказать, инстинкт самосохранения?..

Нуждаюсь в этой поездке. Всё оставляю здесь, в Стамбуле. Забираю с собой – материальное. Прошло время, когда я писал то, что не мог сказать самому себе. «Нет ничего проще, чем, стоя на месте, пережевывать жвачку прошлого. И аргументировать это тем, что, дескать, анализирую, набираюсь опыта… Паршивый самообман и элементарная трусость… Надо сделать не один шаг вперед, а сколько потребуется. Спросишь, во имя чего, кого? Самого себя, прежде всего. Мы нужны самим себе…»

И почему только сейчас я вспомнил твои слова?.. Вылет завтра утром.

Часть IV. ВОПРЕКИ

Иметь право думать что хочешь, думать дурно или вообще почти не думать, право жить, как тебе нравится, быть такой, как тебе нравится. Не могу сказать «быть самой собой», потому что я всего только податливая глина, но иметь право отвергать навязанную тебе форму…

1

…Я вернулась.

В город, где лето носит дождевик. В город неподдельный, откровенный. Порой суровый…

Он остался там. Она оказалась здесь.

Стамбул и Москва – даже по грамматическому роду мужчина и женщина. Такие разные…

Они любили или любят друг друга?..

Прогадала. В Москве оказалось еще холоднее, чем я предполагала.

Лето здесь пока лишь по календарю.

Москва. Мои детство, юность, молодость.

Здесь нет необходимости смотреть на воспоминания сквозь увеличительное стекло.

Всё как на ладони.

Здесь прошлое в самом воздухе. Стоит сделать вдох, и картинки начнут вырисовываться перед глазами.

Как сложно здесь думать о будущем…

Город, где наслаждаются сейчас.

Ах, влюбилась? Ну и прекрасно. Люби, но только сегодня, без перспективы, без планов на завтра.

Ах, купила, наконец, малиновую блузу от Jil Sander? Великолепно. Надень быстрей, носи назло подругам-конкуренткам, но и не думай оставлять ее на следующий сезон.

Ах, появилась возможность убраться отсюда? Неплохо. Уезжай, но запомни: ты все равно вернешься. Moscow never dies… Москва в твоем сердце неистребима.

Да, это город нового реализма – цинизма. И не верти головой, малышка. Разбитое сердце – часть нашего дресс-кода…

Бесполезно исписывать именем любимого заборы – в попытке приблизиться к нему. Здесь давно не верят во взаимность чувств. Но здесь еще не разучились любить…

Я совсем никак не чувствую себя. Все вроде привычно и одновременно незнакомо. Нет, это не Москва изменилась за одну весну. Я изменилась.

…Те, которые долго здесь не были, а потом вернулись, в один голос заявляют, что стали возвышенней. Это мода, наверно, такая: держаться с Москвой на дистанции, посмеиваться над ее ха-моватостью и дороговизной, уплетая при этом безвкусный попкорн в каком-нибудь уж больно правильном уголке Европе. Москву надо уметь понять. Она дама опытная, скупая на проявление чувств. Никак не устанет гримироваться, прятать лицо…

Люблю такую Москву все равно. Да, я убегала. Но не от нее, а от боли, очаг которой до сих пор расположен здесь…

Одна весна и так много последствий.

Я больше не боюсь.

Я больше не рисую мечты.

Я, такая довольная, отважная, стою на пути к их претворению…

Я больше не влюбляюсь в абстрактных героев, которых в моей жизни так и не было, но которых надеялась встретить.

У меня больше нет чувства, будто я уже сильно люблю человека, которого только мне предстоит полюбить.

Так я нашла свой Свет…

Впереди последняя битва.

Заключительный акт постановки худруководителя Прошлого.

Ночь в стили буги должна заканчиваться рассветом, деточка.

Вот я, femme fatale с крестьянской простою косой,

Роковой ребенок Москвы, ее блудная девочка, бледная, ладная,

На подмостках стою. А дальше – что дальше? Хорошо бы услышать: «Камера! Мотор!»…

2

…Он встретил меня безразличием. Добил.

Никаких эмоций, упреков. Я такого не ожидала.

Ведь не надеялась, что он раскроет объятия и зажжет мое сердце стыдом. Напротив. Я ждала возмущенной бури.

Ноль. Ничто. Никак. Это к лучшему.

Нет иллюзий, начало свободы. Первый шаг…

«Вернулась? Ну что ж… Ты оденься. Новиков замутил очередной ресторан, ждет нас там…»

Многое хотелось сказать.

Многое хотелось услышать.

«Не думай. Не думай, и все. А будешь думать – жить не захочется. Все, кто думает, несчастные». Довлатов рубит фишку…

Жить я буду в комнате для гостей, не распаковала сумку. Эта квартира – чужая. Чужих я не трогаю…

Выхожу на балкон после душа. Две пачки турецкого «Кента» и «Чудесные занятия» Кортасара в руках. Я выкурю здесь эти сигареты и дочитаю эту книгу. Как только они закончатся, вернусь в Стамбул.

У меня не так много времени…

Как хотелось бы мне оказаться в нашей кафешке у сердца Босфора.

Кортасаровски ловко попросить «сахарного песку, и еще раз сахарного песку, и еще… три-четыре раза… сахарного песку»; соорудить из него маленькую горку прямо в центре столика… Скоро, Миру-мир. Потерпи…

Надо сходить на Патриаршие. Там особый мир, отдельный от Москвы. В детстве я любила гулять там осенью. Помню, плакала, когда дворники сгребали в кучи пронзительно желтые листья, жгли их. Жаль было детей осени…

…Хлопнула дверь. Ушел.

Хожу босиком по пустым, идеально прибранным комнатам.

Запах одеколона. Все тот еще Valentino.

Интересно, сменил ли он домработницу? Его верные шпионы повсюду. До моего отъезда была Валя. Изворотливая и костлявая, лет 50, с суетливыми глазами мартышки, почти фиолетовыми волосами. Меня она называла «сукой». За глаза, разумеется. В разговоре по телефону с дочерью, например. Мартышка думала, я спала…