Алексей Иванов - Общага-на-Крови
— Но как же я могу это сделать?..
— Не знаю… Ищи способ. И постарайся найти его раньше, чем я найду сама.
Через час после этого разговора Игорь, еще румяный, постучал в дверь к комендантше.
— Ольга Васильевна, я вам ключи от прачечной принес, — сообщил он, заглядывая в комнату.
— Жду-жду тебя, Игорек, — ответила Ботова. — Заходи, не бойся, я одна тут сижу. И дверь за собой запирай.
В то время когда Игорь был у Ботовой, Леля искала Ваньку. На очередной попойке его не оказалось, и Аргунов, присутствовавший там, сообщил, что Ванька лежит в соседней комнате и умирает с похмелья.
Когда Ванька решал выходить из запоя, один-два дня он бывал почти на краю смерти и даже не мог подниматься с постели. Однако он старался не принимать и стакана пива, чтобы, хоть и ценой могильной слабости и жутких страданий, все-таки вернуть себе человеческий облик. Физические мучения Ваньки в эти дни усугублялись совершенно непереносимыми мучениями нравственными, когда его терзало раскаяние и ощущение дикой бесплодности жизни. Его мучили кошмары, он бредил наяву, блевал, трясся, задыхался от сердечной недостаточности. В такие дни Леля, Игорь и Отличник неотлучно караулили его, чтобы он не сломался и снова не напился или не сотворил чего-нибудь над собою.
Ванька — зеленовато-бледный, страшный — лежал в пустой комнате на койке, лицом вверх, по бороду укрытый одеялом. Под его кроватью стояло ведро, куда он блевал. За стеной продолжалось веселье, звенела посуда, бренчала в чьих-то руках Ванькина гитара, грохотали голоса. От того, что Ванька был отделен от обычного своего окружения, что не было слышно его хохота, мата и песен, что он лежал в комнате один, а его гитара была в чужих руках, впечатление близкой его смерти было так велико, что Леля едва не плакала. Она два часа провела рядом с Ванькой, слушая его невнятное, полусумасшедшее бормотание, и только беспомощно гладила его дрожащую, белую руку.
— Лопнуло все, везде так, везде это… — твердил Ванька с закрытыми глазами и залитым потом лицом. — Пощады в мире не осталось… Время кончается, надо спешить, смертельные обороты… Ничего нового, обновленного, все старое, усталое, одно и то же все повторяется… Резерва прочности уже нет, ни веры, ни любви нет… И все измучились от нелюбви и неверия… Люди — в чем душа в них держится, ткни в них пальцем, и они — пшик, говно одно… Землю загадили, души иссохлись, вода ядовитая, кровь бесплодная… Надо нового, настоящего, сильного, свежего… Надо другого, чего угодно — хорошего или плохого, но другого… Только не это, что есть… Больше нельзя так, больше терпежу нету…
— У тебя бред, Ванечка, — твердила ему Леля. — Тебе перетерпеть надо. Ты с похмелья, ты ослаб, у тебя отравление…
— Похмелье, отравление — херня… Мысль моя от них свободна, потому что бессмертна, потому что только мысль страдающая и остается от человека…
— Не думай об этом, успокойся…
— Неправильно, Лелька, — упрямо и сипло, не открывая глаз, продолжал Ванька. — Только о ней и надо думать, надо видеть ее всюду, чтобы не пропустить, не проворонить, отбиться от нее… Как она налезает на меня, сука драная… Хер ей, мою голову своротить непросто… Только зачем боль эта, мука? Почему кругом кровь и дым? Дышать нечем…
— Я проветрю сейчас, Ванечка…
— Это не от курева дым… Это души наши горят — в тесноте, в темноте, в тишине… Когда же все кончится, Лелька? Когда же любовь придет? Когда мы друг друга душить перестанем? Когда нужны будем хоть кому-то?..
— Ты мне очень нужен, Ванечка…
— Врешь ты мне, Лелька… Лучше уйди, не мешай…
— Я правда тебя очень люблю…
— Ты меня любишь… Я тебя люблю… А любви между нами нет! Это против всяких законов… Просто невозможно… Господи, как же это со мной, со мной-то случилось?..
— Успокойся, я люблю тебя…
— Любишь — да, для себя любишь… И я тебя для себя люблю… А дороги между нами нет, не проторена еще… И уже не успеем, не нужно никому… Отстань от меня… Делай что хочешь, только отвяжись… Не мучай враньем…
— Ванечка, — плача, прошептала Леля, — я к тебе за поддержкой пришла, а ты меня гонишь… Мне больно это слышать…
— А мне по хер… Раз все вразнос пошло — мне все по хер… Пропадайте как хотите…
— Неужели тебе безразлично, что со мной будет?
— Мне по хер, что со мной будет, не говоря уже об остальных…
— Ты ведь будешь жалеть об этих словах… Ведь так легко все потерять…
— Все легко на свете… Жить легко и сдохнуть легко… Только с похмела тяжело маяться… Нет людей страшнее нас…
— Кого — нас?..
— Всех нас — тебя, меня, Игорехи, Нельки, Отличника, этих мудаков за стенкой, да всей общаги… Это чума для земли… Нам быстрее дохнуть надо… Да мы и подохнем — сами себе глотки перегрызем… Какая тебе поддержка нужна? Для чего?.. Выжить, что ли? Зачем?.. Мы же чума, нас в крематорий надо… Не бойся ничего, смелее подыхай… Сама туда ползи, если любишь меня для меня, а не для себя… Чем больше мы в говне вымажемся, тем виднее будет, что от нас подальше держаться надо… Побыстрее бы всех нас вырезать… Мы же — рак…
— Кто «мы»? — с ужасом переспросила Леля, и от Ванькиных кошмаров на лице ее проступило выражение омерзения и ненависти, словно Ванька снимал перед ней слои своей души — ухаря и забулдыги, равнодушного и буйного гусара, сходящего с ума поэта, и под всеми слоями обнаруживалась гниющая, смердящая, злобная сердцевина. — Кто «мы»? — переспрашивала Леля, но Ванька, и вправду блудивший по опушке белой горячки, не слышал ее и бормотал:
— Ведь мы же не для земли родились… Мы только встанем на нее — и вверх, вверх… А там лопаемся от внутреннего давления… Мы же не для жизни созданы… Мы человечеству — мясо, которым оно откупается от смерти, чтобы нормальных людей не шибко тревожила… Мы как родимся, так сразу к смерти тянемся, ползем, еще ходить не научившись… И ползем-то напролом, все вокруг себя рушим по дороге… Мы ведь изначально отравлены, и я отравлен, жертвой этой отравлены, вопросом отравлены, истиной отравлены… Не можем жизнь принять по-человечески, потому что не знаем — зачем добро? отчего зло? где бог? откуда смерть?.. А ответ узнать можно, если только к жизни присмотришься, бережно, экономно жить будешь… Не зная истины, не можем жизнь любить, жизнь ценить… А не любим ее, не ценим ее — вот и не можем познать истины… Заколдованный круг… Так и летим по нему на предельных оборотах, по спирали вверх, в воронку… А там все, трондец, костлявая с косой и бешеный Кондрат… И выходит-то все не так — паршиво, гадко, стыдно, в слюнях… Ни формы, ни содержания — дрисня… Хер на все положить, делать больше нечего… Ни обиды, ни досады, ни самолюбия — хер…
Ванька вдруг скорчился, стремительно повернулся на бок и свесил голову с кровати. Он начал блевать прямо на пол.
Леля вымыла за Ванькой блевотину, дождалась, пока Ванька уснет, и пошла в соседнюю комнату. Лицо у нее было побледневшее, усталое, страшное, словно ее предали, а в глазах тускнела непроходимая тоска. Пьяная компания приняла Лелю с восторгом, усадила за стол, налила водки, и Леля стала пить — редко, но мощными, оглушительными дозами. Рядом с Лелей о чем-то ворковал окосевший, а потому навязчиво-услужливый Борька Аргунов, а с другого конца стола на Лелю глядел отупевшими, рыбьими глазами Ринат Ботов.
— Слушай, Борька, — прерывая излияния, обратилась Леля к Аргунову. — Ты не можешь мне помочь поселение в общаге устроить?
— Я?! — изумился Аргунов. — Лелька, дорогая, да я сам здесь на птичьих правах! Тебе надо либо с комендантшей говорить, либо с Гапоновым, ну, на крайняк, к ректору пойти… Только ведь Ботова и Гапонов на вас зуб имеют… Хотя нет, постой, а ты попроси Рината — он же сумел в прошлом году Жихаря поселить.
— Мне неудобно… Попроси его ты, а? Пожалуйста…
Воодушевленный Аргунов выбрался со своего места, протолкался к Ринату и сел рядом, дружески обняв его за плечи.
— Ринат, дело есть на миллион! — начал Борька. — Человека одного поселить надо.
— Обращайся к жене, я тут при чем? — неохотно ответил Ринат.
— Нет, Ринат, серьезно, только ты сможешь, — заверил Аргунов.
— Иди ты…
— Ну пропадает человек!
— Хер с ним.
— Ринат, ну, как друга прошу!
— Какой человек?
— Да Лелька Леушина.
Ринат, бессмысленно глядя перед собой, поднял брови.
— А тебя кто послал? — спросил он у Аргунова.
— Сама она и послала.
— И она хочет поселиться? Аргунов глупо и счастливо захохотал.
— Лелька, ты хочешь поселиться? — через стол крикнул он.
— Мне сегодня негде ночевать, — не глядя на них, негромко ответила Леля.
— Тогда иди за шмотками, а я пошел за ключом, — сказал Ринат.
— А куда вещи нести? — тихо спросила Леля.
— В двести двадцатую, — спокойно сообщил Ринат. — Или не хочешь? Других комнат у меня нет.
