Тимур Зульфикаров - Изумруды, рубины, алмазы мудрости в необъятном песке бытия
И что не возрадуешься этому великому возврату?
И что же печалишься, когда видишь в тумане родной дом свой?..
И Господь ждет у порога…
Но мудрецы говорят, что перед раем есть покаянье и Суд… как ограда окрест райского сада…
О Господь мой! да нет там никакой ограды…
У необъятного Сада нет необъятной ограды…
Нет ограды у необъятного…
Айххха!..
Но вот я пришел умереть в родные горы и хочу вспомнить великих Учителей и пророков, чтобы Они позвали и упасли меня…
А в голове только гора Ходжа Оби Гарм, и козы бродят по ней, и ни одна никогда не сорвется, а я срываюсь с Тропы Жизни…
О Господь мой! Отец мой!.. убери этих последних коз и гору…
Пусть попадают все козы и порушатся все горы…
О Господь!..
Хотя бы из-за горы явись, улыбнись, привидься мне, Отче…
Лик Свой хоть на миг яви, как Луна, Солнце и все Звезды!..
Но сказано в Священной Книге, что тот, кто не умрет — не увидит Бога!
Не увидит Тебя человек живой, дышащий!..
О Боже…
…Тогда я тороплюсь из жизни моей, чтобы увидеть Тебя, иду к Тебе раньше срока?..
Ах! Но!..
Волны ледяные, кружевные, алмазные, пылящие свежими хрусталями Сиемы, так близки! так влекут! такие они родные, колыбельные, материнские, как руки матери, лелеющие младенца-агнца…
И я иду бросаюсь к волнам рукам материнским текучим ласковым этим…
И никто не остановит меня…
И Господь мой не останавливает меня…
Смерть, как близка ты…
Смерть, ты стоишь на пороге дома и улыбаешься мне, и манишь меня, а в доме ждет меня Хозяин, Господь мой и всех человеков…
О боже…
Вот ты сделал несколько шагов к волнам бешеным, сошел к ним — и вот уже сладко остро захлебываешься, задыхаешься ледяным, острым, гибельным хрусталем…
И каменеют руки, ноги твои…
И тело твое, уже чужое, летит в волнах от тебя…
И чрез водяные струи уж уже уже видишь в последний раз ты, как душа твоя, светлой алмазной птицей возлетает над тобой, и, как люлька без младенца, уходит в реке пустынное тело твое…
Ах Господь мой! Я иду плыву к Тебе, и кто удержит меня, если Т ы позвал меня?..
И вот ты не даешь Богу придти к тебе, а сам идешь спешишь к Нему?
И нарушаешь волю Его?..
Разве Господь ввергает тебя в лед реки этой?..
И вот ты бросаешься в волны последние твои, но кто-то бросается рядом, вослед за тобой в серебро, в алмаз, в лед волн…
Возлюбленная последних дней моих! Ты?
Откуда? Зачем? Твой срок еще далек! Зачем ты?..
О Боже!.. Ах! Бунафшшша! Кумушшш! Нахшаби! Худжаста! Мумтаз Олла Оммо! Убайда! Латофат!..
Зачем ты в этих волнах?
Смерть моя одна в волнах
И я один со смертью в волнах
И зачем ты, возлюбленная моя? пришла в последние волны мои…
Кто послал тебя?..
И разве можно разделить смерть с возлюбленным своим?..
Смерть — это вершина, Эверест одиночества, и разве двое могут встретить Ее?..
Нет на земле двух Эверестов…
И вот я бросаюсь к тебе и спасаю тебя в этих последних волнах, а ты спасаешь меня…
И нас двое в ледяных волнах, а смерть одна
И вот нас двое — а смерть берет только одиноких…
И как мне умереть, когда надо спасать тебя, возлюбленная моя…
А тебе спасать меня…
А смерть одна уходит в волнах…
И тут мы выходим на песчаную дальную отмель жемчужную Сиемы, и текучий песок течет обрывается, нежно ласково щекочет под перстами дрожащих ног, ног наших…
И вот я хотел уйти к Богу, а вернулся пришел к тебе, земная любовь моя…
Но я насытился земной любовью, но я устал от земной любви…
И захотел вечной небесной любви…
А ты вернула меня…
Жена — это земля…
И вот ты вернула к земле меня, а я хотел в небеса…
И что на всех родных таджикских горных реках ты будешь оберегать, стеречь меня?..
И вот смерть пришла за одним, а тут двое…
И отступила она…
…И вот возвращается сладостно, блаженно святая гора Ходжа Оби Гарм…
И курчавые козы бегут, резвятся над пропастями и летят к небесам…
И три пастуха бредут ко мне по трем тропам и улыбаются и говорят мне:
— Агнец, мы пришли пасти тебя, чтобы ты не упал в реку, а взошел на вершину…
Тропы разные — Вершина одна…
Блаженный Будда
Блаженный Иисус
Блаженный Мухаммад
Бредут ко мне по козьим троп’ам
И Блаженный Творец с близких небес улыбается нам…
…А я бреду по родным горам к реке Сиеме…
И предо мною гора Ходжа Оби Гарм и козы на ней…
И никого окрест…
Но смерти нет…
Если Бог есть…
Если любовь есть…
2009
Фатя
Памяти СССР
…Ах Фатима! Ах Фатя! Фатя! Фатенька…
Ты-то за что изникла, истаяла, девочка стрекозка слюдяная грациозная, летучая моя?..
Олененок бухарский нежноокий на легких летающих прутиках ножках веточках вербных хмельных?
О Боже!..
…И вот весенний глинобитный саманный домиккибитка на окраине родного моего Душанбе курится, томится, свято живет, дышит, уповает, длится…
И веет гиссарский кроткий нежный ветерок с гор близких, мятных, маковых, текущих, и мы сидим на младой изумрудной траве во дворике-хавли, и пьем гранатовое вязкое уже небесное вино таджикских тучных виноградников…
О Боже!.. Как сладко!.. Как томительно!.. Как упоительно, прельстительно… как страшно… что это кратко…
Хозяин дома — Ахрор-художник — он бродит по дальним горам и рисует горные родники и сокровенные хрустальные алмазные водопады пылящие и дивно трепетно передает на холстах их первозданный клубящийся хрусталь…
Его жена — русская художница Анастасия, и она влюблена в таджикский фольклор, в народную песню, в народный павлиний наряд — и вот она в кулябском чакане платье, и в ходжентских сафьяновых телячьих ичигах, и в памирских фазаньих джурабах готовит плов в казане…
И поэт — вечнохмельной апостол дегустатор виноградников, знаток хмеля и похмелья песнопевец Руси и Азьи сладкопевец Тимофей Зульфикар поет под гитару песни свои щемящие, уходящие в миры загробные и на землю возвращающиеся…
И артист — красавец жгучекудрый Анвар Ассаргадон — царь охотник на дев и жен — с вечной бутылкой шампанского в руках улыбается и глядит прозрачно, чисто, свято, как отец, на ослепительно осиянную девочку — бегущую Фатиму, Фатю, Фатю…
И дивно светящаяся лучезарная девочка Фатима, Фатя, Фатенька — дочь, дщерь, стебель, бутон Ахрора и Анастасии — бегает, скользит, бьется, ликует льняными прозрачными ножками девственницы пуховыми в молодой траве, сгорая и возрождаясь, летая и упадая, как очнувшаяся очарованная бабочка весеннего проснувшегося мирозданья…
И у нее глаза от русской матери — лазоревые васильковые небеса шелковые древлерусские — с фресок Дионисия и Рублева…
И у нее власы от таджикского отца — смоляные, неистово курчавые, как весенние глиняные горные ручьи, родники, водопады, как ночи бездонные, бархатные, азиатские, азьятские, таящие пророков и мудрецов… и убийц…
И вот шелковистые васильки русские в бархатистой ночи азиатской гуляют… блуждают… витают… умиротворяют…
И вместе с Фатей носится по траве младой бухарский олененок-сосунок Яшка, но мать-олениху его убили охотники-браконьеры, и некого сосать, млечно вбирать, кусать ему, но он сосет мой палец, погруженный в шахринаусское густопианое вино, вино, вино…
И хмелеет бродит олененок и бегает прыгает резвится вместе с Фатей, и ножки их переплетаются в беге их чарующем…
И не поймешь, не уследишь радостно, где ножки девочки и где олененка Яшки ножки брыкастые…
И ножки их переплетаются в беге, а печальные влажные их очи перекликаются… переглядываются…
Ах!.. чуют они печаль бытия… печаль прощанья… чуют они что ль чуткими оленьими ноздрями, что смерть ходит где-то за дувалом…
А смерть всегда бродит за дувалом… даже за самым необъятным…
Ах, в доме шумит ликует праздник, а тихая смерть стоит ожидает за дувалом…
Так Господь повелел…
…Ах, весна таджикская лакомая! ах, ветер находит, набегает, налетает с гиссарских гор, гор, гор — от этого ветра медового неутоленного за одну ночь созревают скороспелые вишни, и утром они станут из изумрудных — рубиновыми мясистыми маслянистыми сладкими гранатовыми…
Ах, и юные и старые человеки за одну весеннюю ночь созревают, как скороспелые вишни чреватые, и хмелем святым наливаются, наполняются…
Но не Фатя! но не Фатя! но не Фатя!..
Ей всего незрелых тринадцать лет изумрудных, скачущих!..
Ах, побудь подольше спящей, летящей, изумрудной вишней, не подлежащей, не подчиняющейся великому спелому ветру, Фатя, Фатя, Фатя…
