Ольга Коренева - Не грусти, гад ползучий
- Эй, бригади-ир!
Николай обернулся.
- Погоди-и-и!
Махал рукой Олег. В спецовке и ватном стеганном шлеме - видно, в общагу после работы не заходил, был в гостях у кого-то. Олег нагнал его, пошли рядом.
- Сволочная погодка, - заговорил он. -Кстати, Николай, вот что я заметил. Шныряет здесь в безлюдных местах странный самосвал со стройматериалами, похоже, что вывозит ворованное здесь...
-Что? Какой самосвал?
- Новый, не из нашенских, номер залеплен битумом. Я его уже раза два видел. Уверен, и сейчас нарвемся на него, вот душа чует!
- Я что-то в этом роде слышал от девчат в прошлом году, - вспомнил Николай. - Да не придал значения, думал, россказни.
Серые квадраты больничных окон... Телеэкраны окон... Или смятого сознания... Обрывки памяти, как елочная канитель... Тех ворюг подвела жадность. Самосвал остановился возле новенькой секции батарей, брошенной кем-то на пустыре... "Эй, мужики, вы чего здесь делаете?" "Не видишь, да? Подмоги." "Куда везете?" "Куда надо, туда и везем. " Один из них вдруг обернулся и резко ударил Олега в пах... Всполохи памяти рывками выдают Николаю картины - Олег вскрикивает, сгибается пополам, оседает на мерзлую землю. Из проема кабины выпрыгивает человек с монтировкой в руках, дверца хлопает на ветру...
Все, словно сквозь полиэтиленовую пленку, мутную и мятую. Муть в голове. Гипс, бинты, капельница. Рука онемела. Игла в вене. Николай закрыл глаза. Больничная койка - не мягкая и не жесткая, никакая. Тихо покачивается. Рука, голова, плечо - нет, он уже не чувствует, он валится куда-то, он все видит сквозь опущенные веки. Окна, пол, ножки койки, его тело с иглой в руке и бинтами остались там, вверху. Туда вошла Аня в белом халате, ссутулилась, руки оттягивают сумки. Его тело разомкнуло веки, слабо усмехнулось. Аня выкладывает на тумбочку банки, пакеты, большую коробку. Что-то бодро говорит ему, щелкнул магнитофон и, кажется, он вяло отвечает на ее расспросы, да, у Ани будет клевый материал для большого очерка... Нет, слов не разобрать. Какой-то гул, как фон в немом кино. Ну, эти в штатском уже были, чего им еще надо, один из оперов что-то сказал другому здесь, внизу, в больничном дворе, махнул рукой на окна... Над их головами раскачиваются голые ветки клена с сырым пустым скворечником на стволе. Холодков влетел в круглую дырку скворечника и, повозившись, устроился внутри на засохшем птичьем помете и темных перьях. Да, отсюда видно малыша внизу в синем комбинезоне. Он сидит на корточках, заглядывает в удивительную лужу и видит там мутные ветки и коробчатый скворечник с Николаем. Холодков подмигнул ему. Малыш сосредоточенно засопел, сунул в лужу обе ладошки, но там ничего, кроме грязной воды и камушков на дне, не оказалось. Николай хихикнул, показал язык клену, ребенку, операм, и вылетел из отраженной в луже птичьей избы. Ему было легко и вольно в воздухе. То взвивался в высь, то летел совсем низко, мимо мелькали дома, машины, кусты, шоссе, грязное мусорное поле, свалка, стройка. В фойе недостроенного дома собралась вся его бригада!.. Читают вслух письмо от Нины... Смысл письма он неслышно слышит. Воспоминания о репетициях в студии на стройке, потом — рассказывает о Ленинграде, выставках и театрах, и, в конце, главное: радость, свадьба... Нина выходит замуж!.. Николай почувствовал, как земля под ним качнулась. Она с ума сошла! Ей нужен только он, один он и никто другой, как она могла... Она должна была дождаться его!..
Он кубарем полетел вниз, вперед и вниз куда-то по диагонали, дальше, дальше... Удар об пол в служебном коридоре, о заплеванный затертый паркет, грязная стена со множеством дверей, где надписи: "Редакция", "Машбюро", "Фотолаб. Не входить". Коля вошел. В глубине затемненной комнатенки клюет носом женщина, платье съехало с плеча, на которое кто-то возложил мощную длань. Кучка людей суетится над бутылками. Высокий лохматый субъект тычет стаканом женщине в ладонь и бубнит:
- Ну, Любаша, ну чуть-чуть, символически, пару капелек, Люба...
- Да отстань ты, Невский, - пьяно отмахивается та.
- Ну глоточек, за собрание. Слышь, только что профсобрание закончилось, представляешь, мать, на собрании наш главный и говорит: "Товарищи, вот наша редакция постоянно употребляет спиртные напитки на работе, это же нехорошо, неэтично, что скажет по этому поводу профорг?" А Овчаренко еле со стула поднялся, лыко не вяжет, я его назад тяну, ты что, говорю, окстись, а он: "нет, я хочу сказать", и сказал-таки: "Я, как профорг, предлагаю не пить на работе, а выйти из редакции, дойти пять шагов до "Славянского базара" и там пить, а потом вернуться на работу и тут не пить". Все-таки сказал, и ничего, не свалился, вот воля у человека. Вон он, под столом лежит, эй, Овчаренко-о!..
С третьего удара прошибив ворота, "Жигули" прорвались на территорию спецслужбы милиции, лихо объехали клумбу, на глазах у растерянных заспанных дежурных развернулись и умчались в темноту. Спустя четверть часа по дороге прошуршали шинами темные автомобили, выкатившие один за другим из разбитых ворот... Узенькие улочки, обрамленные глинобитными домами, спали. Улочки были длинные и извилистые, как кишки. В них машины оперативников без толку крутились до рассвета, но до особняка, массивного, как желудок великана, не доехали - далековато, да и ни к чему. Если уж искать хулиганов, то не в доме Реджепа Муратовича...
В одном из флигелей особняка горел свет. Теплая южная ночь безмятежно глядела в распахнутые окна. За откинутыми шторами был виден угол комнаты, стол, покрытый клетчатой скатеркой, молодой мужчина в испачканном светлом костюме хмельно покачивался, говорил с кем-то. Ему отвечал высокий женский голос:
- Ну и что ты этим добился? - Женщина с пушистыми волосами сидела спиной к окну. - Ты как ребенок, Влад, ну что за дела? Угнал машину, разбил о ворота милиции, бросил, зачем вся эта демонстрация?
- П-пусть знают, - бубнил Влад.
- А если бы тебя взяли?
- Тогда накрылась бы вся Реджепова кодла. Ниточка тянет клубочек. Это так, Лида...
Лида тряхнула волосами, поежилась. Сказала раздумчиво:
- Кодла бы не накрылась. Сам знаешь, рука руку моет.
- Сейчас не те времена, - зло проговорил Влад.
- Времена не те, а люди, традиции, жизнь та, республика та, и страна та же. Попадешься ты, за них ответишь ты и, может, даже я, мы с тобой, а они припеваючи жить будут, нагло и откровенно... Ведь нельзя даже пойти в милицию с повинной, у них везде может быть "рука"...
- Хватит! - Влад со всей силы треснул по столу кулаком. Враскачку прошел через комнату, натыкаясь на стул, кресло, угол, споткнулся о кровать, свалился на покрывало и почти сразу же захрапел. Лида тяжело вздохнула, подошла к заснувшему приятелю, вытянула из-под него покрывало, встряхнула и, сложив вчетверо, набросила на большие босые ноги. Присела на край постели, вглядываясь в его смуглое красивое лицо. Спал неспокойно, желваки ходили на скулах, стонал. Над бровью темнел синяк. Лида расстегнула его рубаху, мокрую от пота, и вдруг заплакала, уронив лицо в ладони.
Льдины с треском взламывались, становились на дыбы, налезали друг на друга, как взбесившиеся кони. По Неве колобродили дикие табуны льдин. Льдисто блестел паркет в прихожей Нининой квартиры... В квартире этой было удивленное и чужое лицо Нины — "Здравствуйте, Николай", - непонимающее лицо в праздничном гриме, в обрамлении перекрашенных волос, лицо чужой, намного старше прежней Нины, женщины рядом с коротконогим типом в кучерявой бородке и причесочке под этакого русского богатыря - женихом, с которым она только что пришла с банкета после его защиты. Пока она возилась с дверью, щелкая запором, Николай, стоявший на лестничной клетке с тощим букетиком гвоздик, слышал шутливую фразу, брошенную кем-то в глубине квартиры, приглушенное: "Ох, диссертация сердешная, обмыли ее, а... Омовение закончено, но нет покою от пропою... " Дверь отворилась, Нина, без очков, близоруко щурясь, узнала его. Отшагнула вглубь прихожей, молча пропуская. Льдинкой сорвалось с губ недоуменное:
- Здравствуйте, Николай.
Он начал говорить приготовленную заранее фразу насчет того, что проездом, в командировке, решил зайти... И осекся, поняв ненужность этих слов. Неловко молчали, пока не вошел бородач:
- Нина, познакомь же с товарищем. - Он оживленно суетился, нагнувшись поправлял сбившуюся полосатую дорожку в прихожей.
Нина устало хохотнула.
- Ох, Вадим, это, знаешь ли, бригадир, - скучно произнесла.
- Николай, — протянул он ладонь жениху.
- Вадим. Очень приятно. Ну, давай, Коля, раздевайся, вешай свой полушубок и проходи.
Николая царапнуло скучное Нинино "знаешь ли, бригадир это", и фамильярное "ты" Вадима. Он, помешкав, вошел, и бородач протянул бокал с уже налитым грузинским.
- С приездом, как вас... Коля.
Нина, потягивая вино, сказала безразлично:
- Напрасно не позвонили, у нас есть телефон, — и кивнула в угол, где на полу стоял кнопочный аппарат. Стенка над ним пестрела написанными вдоль и поперек телефонными номерами, адресами и карикатурами. То же самое было расписано губной помадой на зеркальной поверхности трюмо, заткнутого в тот же угол.
