Андрей Геласимов - Год обмана

– Где это ты так научилась фокусы показывать? – спросил я.

К моему удивлению все вокруг дружно рассмеялись. Что уж такого смешного я, интересно, сказал?

– Мы тебя совсем запутали, – смеясь, проговорила Марина. – Не обижайся. Просто забавно получилось. Это же Чехов.

– Какой Чехов?

– «Вишневый сад». Самое начало третьего действия. Помнишь, когда они сидят и ждут известий из города о том, кто купил сад?

– Чехов?

– Ну да. Антон Палыч.

– Да, да, вспоминаю, – сказал я. – Самое начало третьего действия. Как же…

– Потом придет Лопахин и скажет, что он купил.

– Лопахин, – повторил я. – А вы почему на даче этими вещами занимаетесь?

– Надо готовить дипломный спектакль. Ребятам нравится здесь репетировать. Лес, свежий воздух.

– Понятно.

– Вот Ира играет Любовь Андреевну.

– Очень приятно, – сказал я.

– А Петя Трофимов у нас Рамиль, – Марина кивнула в сторону длинноволосого.

– Рамиля играет Петя, – уточнил я.

– Нет, Петю играет Рамиль.

– А! Все понял. Это, значит, не Рамиль, а Петя.

– Ну да. Только наоборот.

– Так, подождите. Я, кажется, совсем потерялся. Кто Петя? Кто Рамиль?

– Все будет хорошо, – сказал, мужик, который искал деньги. – Меня зовут Борис Борисович Симеонов-Пищик.

– Перестаньте его морочить, – опять засмеялась Марина. – Это Ира, это Рамиль, а это Игорь.

Тут на крыльце показался еще один человек.

– А это Лопахин, – сказал я.

– Точно, – удивился длинноволосый. – Откуда ты знаешь?

– Сами же сказали, что он должен придти.

– Железная логика, – отозвался другой.

– Ребята, – вмешалась Марина. – Перестаньте его дразнить. Это мой хороший друг. Его зовут Михаил.

– Добрый вечер, хороший друг, – густым басом сказал человек на крыльце.

– Его зовут Михаил, – как эхо отозвался длинноволосый.

– Продан вишневый сад, – тем же басом сказал «Лопахин».

– А это наш Репа, – улыбнулась Марина. – У него самый красивый голос на курсе.

– Могу сказать: «Упал – отжался» на два порядка ниже, чем генерал Лебедь.

– Врешь, – махнул рукой длинноволосый. – Репа всегда заливает.

Человек на крыльце откашлялся, уперся руками в перила и совершенно невероятным голосом произнес:

– А тех, кто не будет отжиматься – в расход!

– Круто, – сказал я. – Даже у Лебедя так не получится.

– Понял? – усмехнулся Репа. – Слушай, что тебе народ говорит. Это не какие-нибудь паршивые критики из газеты.

– А у нас вино почти кончилось, – с сожалением вздохнула Марина.

– Это все Репа один выпил, – сказал длинноволосый.

– Да что он ко мне цепляется? Еще в электричке начал…

– У меня в машине есть две бутылки «Бордо», – вставил я.

– Красное или белое? – быстро спросил Репа.

– Красное.

– Марина, у тебя, правда, очень хороший друг.

– Что ж ты нам раньше о нем ничего не говорила? – сказал длинноволосый.

– В сумке, на заднем сиденье, – успел крикнуть я ему вслед. – Там еще мясо и зелень, и в большом термосе мороженное.

Вскоре совсем стемнело. Марина вынесла из дома свечу, но легкие едва уловимые порывы ветра заставляли дрожать неверное пламя и то и дело гасили наш свет. Репа принес стеклянную банку, внутри которой свеча стала гореть ровно и устойчиво как в комнате.

– Вот и лампочка получилась, – густым басом прогудел он. – А кто будет против, два наряда вне очереди.

Вино в стаканах при таком свете казалось почти черным. Мы болтали, ели мороженное, смеялись, по очереди бегали за Мишкиным мячом, который он специально кидал куда-нибудь подальше в темноту за деревья.

Поднимая ветви смородинового куста в поисках мячика, я случайно взглянул в ту сторону, где сидела Марина со своими друзьями. Светящийся шар давал света ровно настолько, чтобы видеть их лица. Все остальное исчезало в непроницаемой темноте. На черном фоне светился круг улыбающихся лиц, кроме которых во всем мире ничего больше не существовало. Я застыл на месте, позабыв про Мишкин мяч, как будто мне открылось что-то самое важное. Эти обращенные друг к другу лица светились настоящим золотом. Они поворачивались, сближались, раскачивались словно были совершенно независимы, словно им не требовалось никакой поддержки, и они могли вот так свободно парить в темноте, улыбаясь друг другу, кивая, временами на мгновение исчезая и потом вновь расцветая неизвестно откуда в этом золотом сиянии.

– Спасибо, что приехал, – сказала Марина, когда все ее друзья уже сидели у меня в машине. – Мишка вчера целый день про тебя спрашивал.

– Мишка? – сказал я.

– Он любит, когда ты приезжаешь.

– А ты?

– Я?.. – она на секунду замолчала. – Я тоже.

– Вам не страшно тут одним оставаться?

– Скоро привыкнем.

Она зябко поежилась под курткой.

– Холодает, – сказал я.

– Ничего, сейчас печку затопим.

Из машины кто-то постучал по стеклу.

– Смотри, – сказала Марина и рассмеялась.

Я повернулся. Длинноволосый Рамиль прижал лицо к стеклу, и его губы расплющились как у негра. Он скосил глаза и несколько раз чмокнул стекло этими вывороченными губами.

– Придурки, – смеясь, сказала Марина.

– Любовь! – прокричал Рамиль приглушенным голосом. – Любовь!

– Водитель, – прогудел из темноты Репа. – Поехали. А то под трибунал отдам.

– Придурки, – повторила Марина.

– Вот у меня тут триста баксов, – сказал я.

– Не надо. Я не могу их взять.

– Почему?

– Я не могу их взять у тебя.

– Именно у меня?

– Я не могу их взять, Миша.

– Водитель, – снова загудел Репа. – В какой части службу несете?

– Поезжай, – сказала Марина. – Они все равно не дадут поговорить. Я тебе потом как-нибудь все объясню.

В темноте я почти не видел ее лица.

– Ты уверена?

– Да, я уверена. Но все равно, большое спасибо.

Она привстала на цыпочки, и по щеке у меня скользнул легкий летящий поцелуй.

– Ты чудо, – шепнула она.

На следующий день я отправился навестить Сашу-Мерседеса. На переднем сиденье у меня лежал журнал с фотографией Шумахера на обложке. Гонщик стоял на пьедестале с сияющим лицом и поливал публику шампанским из огромной бутылки. На такую фотографию Саша должен был пойти как щука идет на хорошую блесну. Все, что мне оставалось – лишь аккуратно подсечь и потом наблюдать как рыба засверкает чешуей в воздухе.

Моей старой знакомой на прежнем месте не оказалось. Должно быть, она все-таки не смогла нести бремя Сашиных налогов. Ничего не поделаешь. Каждый выживает в одиночку. По крайней мере, я успел ей хоть как-то помочь с теми десятью баксами. Надеюсь, они ей пригодятся.

Я прогулялся между прилавками и почти сразу наткнулся на бывший магазинчик Ильи Семеновича. Сомнений у меня просто не возникало. Все окна были обклеены плакатами. На каждом постере красовался болид той или иной команды. Этот Саша явно помешался на Формуле-1. Журнальчик мой должен был сработать на сто процентов. Знал бы Шумахер, для чего может пригодиться его фотография.

Как только я вошел внутрь, от прилавка на меня посмотрело удивительно знакомое лицо. Я где-то встречал этого человека, но где и при каких обстоятельствах – так быстро я вспомнить не мог.

– Слышь, мужик, – сказало лицо. – Где-то я тебя раньше видел.

– Такая же история, – ответил я.

– Радиатор у тебя сильно знакомый.

– В смысле?

– Мордально я тебя вроде помню, а вот кто ты – ну хоть убей… Ты не в Борзе служил?

– Где?

– В Читинской области.

– Нет. Там я точно не служил.

– Блин, да что такое! – чертыхнулся он. – Ну, вот вертится в голове! Может, этим летом в травматологии вместе лежали? Первая Градская больница, а?

– Нет. Я в другой больнице лежал. Хотя тоже в травматологии.

– Точно не в Первой Градской?

– Сто пудов.

– Блин! Где же я тебя видел?.. Может, у Николай Николаича?

– Да нет. Я даже не знаю, кто такой Николай Николаевич.

– Подожди! – его лицо неожиданно просветлело. – У тебя машина есть?

– Есть.

– Где она?

– На стоянке, у входа на рынок.

– Пошли!

Он поднялся из-за прилавка.

– Куда?

– Машину твою смотреть.

– Зачем?

– Пошли, я тебе говорю. Там разберемся.

– Эй, Киря! – крикнул он в сторону приоткрытой задней двери. – Хорош мозги колупать! Иди сюда. Поработай немного.

Из подсобки показался бритоголовый Киря. Хмуро посмотрев на меня, он плюхнулся на стул за прилавком. Кожаная куртка у него на поясе подозрительно оттопыривалась.

– Сейчас мы с тобой все выясним, – сказал мой «старый знакомый». – Пошли, посмотрим на твою тачку.

– Вспомнил! – сказал он, как только мы подошли к машине. – LandRover девяносто второго года. Специальная модель для сафари. Усовершенствованная коробка передач. У тебя в салоне, кажется, над водительским сиденьем обивка немного отодралась.

От удивления я не знал, что сказать. Я все еще не мог вспомнить этого человека.