Андрей Геласимов - Год обмана

А Марина наоборот не смеялась. Она сидела у себя в комнате и совсем не смеялась. Только плакала. И я ей сказал: «Не надо плакать. У меня уже пальчики не болят. Все прошло. Больше не будем подстригать ногти». А она все равно плакала. Взяла мои руки и стала их целовать. Я ей сказал: «Уже не больно». Потом пришел Сережа и сказал: «Воробьев уволился». Марина перестала плакать и сказала: «Мне все равно». Сережа сказал: «Вернул машину и деньги». А Марина еще раз сказала: «Мне все равно». И тогда я сказал: «А кто такой Воробьев?» А Марина еще два раза сказала: «Мне все равно. Мне все равно». И опять заплакала.

Потом она перестала со мной играть. Вообще ни в одну игру не играла. Ни в «щекоталки», ни в «угадай, где лежит». Я ей сказал: «Ты только сидишь и в окно смотришь. Или плачешь. А когда мы будем играть?» Она сказала: «Я с тобой потом поиграю». Я сказал ей: «Не ври. Ты всегда врешь». Она посмотрела на меня и сказала: «Правда?» Я сказал: «Да. Я на дачу хочу. Здесь плохо. Когда Миша придет?»

А потом я уже спал, и она меня разбудила. Я ей сказал: «Я еще спать хочу». А она сказала: «Тише, миленький, тише». И стала надевать мне на голову свитер. Я сказал: «Он колючий. Я его не люблю». А Марина сказала: «Только не шуми, Миша». И поцеловала меня. Я сказал: «У тебя губы соленые». А она сказала: «Где твои штанишки?»

А потом мы пошли на улицу. Марина собрала меня и сказала, чтобы я тихо стоял возле двери, пока она одевается. Я устал стоять и лег на пол. Потому что возле двери было темно. Она не включила свет в коридоре. И поэтому я ждал ее в темноте. И мне стало жарко. Но я не мог снять куртку, потому что лежал. Она вышла из своей комнаты и сначала не увидела меня. А потом наткнулась на меня и увидела. Она сказала: «Ты почему на полу?» Я сказал: «Я хочу спать. И мне жарко». А Марина сказала: «Хочешь, я тебя на руках понесу?» Я сказал: «Хочу. А почему мы разговариваем шепотом?» И тогда она сказала: «Мы сбегаем».

На улице было темно. В метро нам сказали, что переходы уже не работают. Мы сели в пустой вагон, а потом Марина толкнула меня и сказала: «Малыш, просыпайся». Я открыл глаза. Вокруг было светло, но я был не в кровати. Она сказала: «Иди ко мне. Я тебя на руках понесу». И мы вышли на улицу.

Было холодно. Марина шла очень быстро, и я подпрыгивал у нее на руках. Она сказала: «Не прыгай, пожалуйста. Мне и так тяжело». Я сказал: «Ладно». И мы вошли в теплый дом. Потом поехали на лифте и постояли возле какой-то двери. Потом дверь открылась. Но я не видел, кто нам ее открыл. Потому что Марина держала меня лицом к себе. Я видел ее лицо. Когда дверь открылась, лицо стало испуганным. Как будто она разбила тарелку и боится теперь. Я всегда боюсь, когда разбиваю тарелки. А потом кто-то прижался сзади и мне стало трудно дышать. И Марина опять заплакала. А я сказал: «Вы меня прижали. Отпустите меня». Но они так стояли. А я видел чужую руку у Марины на голове. Чужая рука гладила Марину, как будто она была маленькая девочка. А мне стало смешно. Я прокрутился у нее на руках – и это был Миша. И тогда я сказал: «Привет. Где ты так долго был? Мы без тебя совсем соскучились».

ЗИМА: ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ

Здравствуй, Лена.

Ты знаешь, у меня в последнее время появились какие-то странные ощущения. Совсем новые для меня. Неожиданные. Вот даже сейчас – пишу это письмо, а сам отчетливо вижу как ты его читаешь. Сидишь у окна в старом кресле, и справа от тебя горит камин. В окно виден снег на горах. Несколько голых деревьев. И сразу за ними начинается глубокий спуск. Там где-то внизу должна быть деревня. Людей немного, но можно купить продукты. Ты читаешь мое письмо и начинаешь хмуриться. Но потом это выражение исчезает. Потому что я больше не противен тебе.

Странное ощущение, правда? Вижу все как в кино. Не знаю откуда у меня это появилось. Раньше таких вещей не было. Работал без конца, и все вроде было нормально.

Ты знаешь, недавно познакомился с одним человеком. Он совсем маленький. Ему еще только пять лет. Но мы как-то с ним подружились. Такой серьезный и в то же время смешной. Жаль, что наше знакомство оказалось недолгим. Несколько дней назад я держал его на коленях и вдруг подумал, что ты, наверное, была права. Надо было еще рожать пацанов. И девчонок. Все равно кого. Лишь бы их было побольше. Потому что в конце концов не важно – какими они выйдут потом. Главное чтобы они были. А мы могли держать их у себя на коленях. Ты понимаешь меня?

Сергей просил узнать – нельзя ли ему навестить тебя в Швейцарии. У него сейчас сложное время. Мне, кажется, ты единственный человек, который в силах ему помочь. К тому же он все еще бредит своей Одри Хепберн. Говорит, что хочет побывать в ее доме. Примешь его? Ему сейчас очень нужна твоя поддержка.

Да и я мог бы приехать. На пару дней.

Ты как думаешь? Можно?